Семейное счастье. Любимая улица - Фрида Вигдорова

— Да, я действительно тот самый дядя Леша. А мою старшую племянницу вы знаете?

— Анюту? Ну конечно. Она часто приходит к нам в класс. Девочка с таинственным личиком.

— С таинственным? — переспросил Леша и умолк.

На дворе стоял январь, но уже тянуло весной. Едва уловимо. Влажный воздух, сорвавшаяся с водосточной трубы капля. Еще не капель, та будет в апреле: щедро одна за другой поскачут на мостовую капли, со звоном сорвется наземь сосулька, неторопливо поплывут в чисто вымытом небе легкие облака. А сейчас Леша с Катиной учительницей идут по снежной улице, и снег летит им навстречу, но

Снег милосердный: не колет, не сечет лицо. Январь, но скоро весна.

— У меня есть знакомый, он тоже учится в военной академии, — сказала Татьяна Сергеевна, — только он в адъюнктуре.

— Да, до адъюнктуры мне еще шагать не перешагать. Я на первом курсе.

— А вот я и дома, — сказала Татьяна Сергеевна, и они остановились у невысокого забора, за которым притулился одноэтажный бревенчатый домик.

— Что же мне передать насчет Катерины? Какие будут педагогические установки?

— Ах да, Катя. В общем, я ею довольна. Только вот почерк…

— Плохой почерк — это у нас фамильное. Ну спасибо, не буду задерживать, — сказал Леша. — До свиданья, Татьяна Сергеевна!

— Когда мне говорят "Татьяна Сергеевна", я тотчас хочу объяснить, что приставки из-воз-низ-раз-без-чрез меняют "з" на "с" перед глухими согласными.

— Это почему же?

— Потому что по имени-отчеству меня называют только мои ученики. А взрослые называют меня просто Таней.

— До свиданья, Таня.

— До свиданья, Алеша.

На другой день Леша купил прописи и потребовал, чтоб Катя исправляла почерк.

— Ведь это, в сущности, хамство — писать неразборчиво, — говорил он. — В сущности, это неуважение к людям: разбирай мои закорючки в поте лица. Красиво — это от Бога, но писать ясно и отчетливо — это должен каждый. Усекла?

— Усекла, — отвечала Катя, пыхтя над буквой "Л". Но потом вся работа шла насмарку, потому что букве "Ф"

Катя пририсовывала голову, уверяя, что это человечек, а руки у него — в боки. Буква "О" получала глаза, нос и рот (точка, точка, запятая). Из буквы "Ж" при некотором старании получалась прекрасная муха…

— Мы, Поливановы, к чистописанию не приспособлены, — сказал Митя и добавил:

— Ты как-то очень вплотную занялся Катиным воспитанием.

— Есть возражения?

— Ну, какие же возражения? Напротив, я тебе выношу благодарность. Я просто рад тому, что представители Военно-Воздушных Сил республики…

— Сознайся, ты только что кончил передовую?

— Не без того!

— Сразу видно. Шпаришь, как из пулемета. Ох, журналисты, журналисты! Один приехал к нам в часть, беседовал, а потом напечатал в газете… "Самолет потерял хвостовое оперение, но летчик продолжал бой". Это то же самое, если сказать — тебе отрубили ноги, а ты вскочил и побежал со всех ног.

— Сдаюсь, — сказал Митя, поднимая руки. Однажды Леша поинтересовался, скоро ли снова будет

Родительское собрание, и узнал, что, наверно, перед весенними каникулами, к концу третьей четверти.

В сущности, спешить было некуда: Катя приносила из школы хорошие отметки. Из дневника можно было узнать, что занятий она не пропускает и ведет себя отлично.

— Больше не дерешься? — придирчиво спрашивал Леша.

— Когда это я дралась?

— А Валя Стрелкова?

— Ну, Валя… Ты бы и сам ее стукнул. Возразить было нечего.

Прошла неделя, другая. И вот однажды Татьяна Сергеевна пришла во двор к Поливановым. Райком комсомола послал ее налаживать работу с детьми на поливановском дворе. Раз там было тайное общество…

Удивительно: она не устроила никакого собрания. Леша застал ее окруженную ребятами, она делала что-то, чего никто не мог понять. Он с удивлением увидел, что она держит в руках молоток и орудует им умело: толково вбила в землю четыре рейки, укрепила на них деревянную площадку, с одной стороны площадки сделала выступ — получился скелет какого-то животного, только никто не мог понять какого. Когда она облепила каркас снегом, Леша воскликнул:

— Кенгуру!

Все зашумели. Татьяна Сергеевна даже бровью не повела. Она только сказала Вале Никольскому: "Воды!" И Степе Лубенцову: "Ваты!" И Мустафе: "Нет ли у тебя проволоки? Мне надо много!"

Все, что она требовала, появилось с быстротой молнии, и она ловко, каким-то очень точным движением изогнула проволоку, обернула ее ватой, и все увидели, что это птица, и кто-то крикнул: "Орел!"

А она облила орла водой и, когда он покрылся крепкой ледяной коркой, сказала Леше:

— Пускай он взлетит на дерево!

И Леша приладил орла к ветке березы. "Ах, молодчага, — подумал он, — ах, молодчага!" А Татьяна Сергеевна сказала:

— У кого есть луковичная шелуха? У кого есть клюква? В ближайшие дни бедный, ничем не примечательный поливановский дворик превратился в волшебный сад. Отвар луковичной шелухи был оранжевый, а отвар клюквы — розовый и лиловый. И на снежном дворе появились клумбы, на снегу зацвели ледяные цветы — оранжевые, розовые, фиолетовые. Придумывали все — кто во что горазд, и не было такой идеи, на которую Татьяна Сергеевна не откликнулась бы…

— Вот какая у меня учительница! — говорила Катя. — Лучше всех! Самая лучшая на свете! Леша, а я так удивилась, что она называет тебя Лешей!

— А я что, Авдотья?

— Нет, ну как же ты не понимаешь!

Леша все понимал и был согласен с Катей. Глядя на Татьяну Сергеевну, он впервые подумал о том, что учителю нужен талант. Особенный, человеческий. Такой, чтобы тебе все откликались и любили тебя. Иначе почему бы у нее сразу все так отлично пошло?

— Откуда вы все умеете? — спросил Леша. — Вы запанибрата и с деревом, и с бумагой, и с проволокой.

— О, я еще не то умею! У нас в педучилище был чудный преподаватель — Петр Константинович. Он считал, что учитель должен быть человеком эпохи Возрождения: петь, играть на всех музыкальных инструментах, лепить, танцевать. Катя, неужели ты не показывала, что ты делаешь, например, из папье-маше?

Она разбила ребят на четверки, каждая четверка должна была выбрать себе название, и они не скромничали: во дворе появились маленькие отряды под названием "Марс", "Юпитер", "Звезда".

— А как отряды: девочки — отдельно, мальчики — отдельно? — спросил Мустафа.

— Нет, мне этой ерунды и в школе довольно, — ответила Татьяна Сергеевна. — У нас будут смешанные отряды.

И был создан отряд: Мустафа, Женя, Аня и Катя (Катю приняли: Леша очень за нее просил, ручался). И однажды Танины связные — Мустафа, Женя и Аня — передали каждому отряду по секретному пакету. Если говорить по правде, в пакете оказалось нечто хоть и зашифрованное, но не такое уж таинственное, скорее деловое: схема лыжного маршрута. Поход назывался не просто поход, а "Тайна белого пакета". Маршрут придумал Леша. И задания отрядам придумал он: какой отряд быстрее разожжет костер? Кто быстрее поставит палатку? Потом Леша проверил, как знают ребята топографические знаки, как разбираются в карте. Кто бы знал, какой хороший поход был!

— Мама, — говорила Аня, — ты не поверишь, мы за один день узнали друг про друга больше, чем за сто лет. Сенька во дворе такой бойкий, а в походе все ныл: устал, ногу натер. Такой сварливый. А Катька вела себя ничего: не отставала. Катю не хотели брать: мала. Но Леша за нее поручился, и она его не подвела.

Татьяна Сергеевна занималась не только ребятами. Она всем папам и мамам в доме что-нибудь поручила: Саша должна была руководить военно-медицинской академией (так назывался кружок, в котором Саша учила ребят оказывать первую помощь). Маме Степы Лубенцова был поручен вышивальный кружок, отец Вали Никольского возглавил радиоцентр. Но все это были чистые пустяки по сравнению с тем, что она уломала Петра Ильича — управдома — отдать им маленькую комнатку в подвале.

— Ну зачем вам этот закуток? — говорила Татьяна Сергеевна.

Петр Нилович так намаялся со скандалом по поводу тайного общества, а Татьяна Сергеевна говорила так ласково… Одним словом, управдом отдал кладовку под красный уголок…

Ребята с жаром вытаскивали оттуда разный хлам, потом белили комнату, потом натащили туда цветов, сколотили скамейку, кто принес столик, кто стулья — получилась отличная комната. Татьяна Сергеевна читала ребятам вслух и часто говорила: "А теперь нарисуйте то, что я вам прочла". И ребята рисовали, и лучшие рисунки Татьяна Сергеевна вывешивала на стенах.

— Ну, — сказал однажды Петр Нилович, — картинки — хорошо, книжки — хорошо, а когда же начнете идеологическую работу?

— Вы имеете в виду доклады и лекции? — спросила Татьяна Сергеевна. — Этого ребятам не надо. А серьезные разговоры у нас бывают часто.

И правда, бывали. Однажды Оля Циркачова сказала, что в их классе, когда вступаешь в пионеры, надо приносить характеристику от родителей. И одна мама была поймана на жульничестве: она написала, будто ее дочка Рита образец всех добродетелей — уж и послушная, и опрятная, и правдивая, и вежливая. А все это не так. И просто даже наоборот. Оле тоже нужна характеристика, но мама в больнице, папа в командировке, а бабушка не умеет писать. И Татьяна Сергеевна сказала: