Я, Богдан (Исповедь во славе) - Павел Загребельный

Я писал всю эту ночь. Кто писал, тот знает, какой это труд и какая мука. Пишут три перста, а болит все тело. Но когда душа радуется, забываешь о теле, будто и нет его, будто ты и не человек, а небожитель.

Я писал:

"Наисветлейший, вельможный и преславный царь московский, а для нас великий милостивец и благодетель!

Подобно с призрения божьего случилось то, чего мы сами себе желали и о чем старались, чтобы в настоящее время могли через своих посланцев пожелать вашей царской вельможности доброго здоровья и передать свой нижайший поклон. Сам всемогущий бог подарил нам посланцев от твоего царского величества, хотя и не к нам они направлялись, а к пану Киселю в его потребностях. Повстречав послов в пути, наши товарищи казаки препроводили их к нам в войско. При помощи этих послов нам представилась радостная возможность уведомить твою царскую вельможность о положении нашей древней греческой веры, за которую мы с давних времен, как и за свои кроваво заслуженные вольности, полученные от прежних королей, умираем, до сих пор не зная покоя от безбожных ариан.

Творец и избавитель наш Иисус Христос, наконец умилившись над обидами убогих людей и кровавыми слезами бедных сирот, ласкою и милосердием своим святым снизошел к нам и, послав свое святое слово, изволил защитить нас. Враги наши сами провалились в яму, которую для нас выкопали, да так провалились, что господь бог помог нам одолеть два войска с большими их таборами и взять живьем трех гетманов с другими их сенаторами: первый на Желтой Воде, в поле посреди запорожской дороги, комиссар Шемберк и сын пана краковского ни с одной душой не убежали. Потом сам гетман великий с невинным добрым человеком паном Мартыном Калиновским, гетманом польным коронным, под Корсунем-городом оба попали в неволю, а все их кварцяное войско разбито до основания; мы их не брали, их взяли те люди, которые служили нам в той мере от царя крымского. Сдается нам необходимым также известить ваше царское величество, что к нам поступила достоверная весть от князя Доминика Заславского, который к нам присылал, прося о мире, и от пана Киселя, воеводы брацлавского, что, вероятно, короля, пана нашего, смерть взяла. Думаем, что смерть приключилась от тех же безбожных неприятелей его и наших, которых много королями в земле нашей, из-за чего земля теперь собственно пуста. Мы бы желали себе самодержца-государя такого в своей земле, как ваша царская вельможность, православный христианский царь; тогда бы, чаю, исполнилось предвечное пророчество Христа, бога нашего, что все в руках его святой милости будем; уверяем ваше царское величество: если б на то воля божья и твой царский поспех тотчас наступать на эти государства, не медля, мы, со всем Войском Запорожским, готовы услужить вашей царской вельможности. Отдаемся вам с нижайшими услугами своими со всем усердием; если ваше царское величество услышишь, что ляхи снова на нас хотят наступать, поспешайся со своей стороны наступать на них, а мы их с божьей помощью возьмем отселе, и да управит бог из давних лет глаголемое пророчество, которому мы сами себя вручив, под покровительство к милостивым ногам вашему царскому величеству нижайше и покорно отдаем.

Дан из Черкасс, июня 8-го, 1648-го.

Вашего царского величества наинижайшие слуги Богдан Хмельницкий, гетман с Войском его королевской милости Запорожским".

Чего было больше в жизни народа моего - мук или геройства? А в моей собственной? И все же следовало прийти на свет и жить в нем страдая, чтобы приблизилась к нам рука судьбы и ты оставил такой Лист. Лист в вечность! Ко всем потомкам - малым и великим, темным и просвещенным, рожденным и нерожденным. Будет нам еще тяжко и многотрудно. Трудностей не существует лишь для тех, кто не способен размышлять. Я же взял на себя сию ношу и теперь должен был ее удержать. Страшное бремя рассудительности, в особенности когда смотрят на тебя целые века и рука вселенной то отдаляется на миг, чтобы не поднять бури уничтожения всеобщего, то снова угрожающе приближается к тебе, нависает над тобой, будто кара божья. О, если бы она только отдалялась!

Я ведал, что простой рассудительностью ничего не сделаю, а только поступком невероятным; великий дух овладел казачеством и всем народом украинским, не дал зачахнуть до конца, и я призван был высшей волей перелить этот дух в действие и мысль, которая была бы не только равна ему, но и превосходила. Так родился в ту июньскую ночь в Черкассах Лист нашей истории.

Кто не спал в ту ночь? Ох, если бы знать! Чтобы записать имена всех, кто был с гетманом своим, а значит, и с самим собою! Но даже на вершинах власти имеешь неминуемое ограничение, и ограничение это - в знании.

Знал я лишь, что Выговский не спал в эту ночь, однако у него не было другого побуждения, кроме прислужничества, сидел под рукой, готовый к писанию, к переписыванию, все бы отдал своему гетману, я растрогался от этой верности и уже хотел было номиновать его генеральным писарем, но отложил до Чигирина. Тут поход, все неустойчиво и непостоянно, а там остановка, постоянство, спокойствие и надежда. Еще не думалось, что Чигирин уже и столица, но все шло к тому, что бы там ни говорили!

Тем временем велел я позвать того проворного Климова, который бежал от воевод к хитрому Киселю.

Мужичок был какой-то неказистый, рыжий и хвастливый, просто жаль было отсылать с ним такой Лист.

- А мы как? - выкрикивал после трех чарок крепкой казацкой горилки. Мы туда - шасть, а туда - хрясть, а потом прямиком да кругом - и уже там нас нет, где были, а где не было, так будем. Сами коротковатые, а руки длинные.

- Укоротили тебе руки, не дотянулся до Киселя, так как и тот короткорукий, - незлобиво заметил я.

- На полковника напоролся! - радостно сообщил Климов. - Сам казацкий полковник Олешка Тяплушкин ловил меня и вел от Киева до Белой Церкви, а потом и в Мошны и сюда.

- Нет у меня такого полковника, но для тебя и сотника хватит, - сказал я. - Что было, о том забудь. Нес ты пустое писание к пустому человеку, теперь будешь иметь лист к самому царю. Не я тебя выбрал - выбрала судьба. Пошлю сотню казаков, доведут тебя до путивльского рубежа, дам тебе лист проездной, и всюду будешь иметь прокорм и подводы без промедлений. От меня получишь дары гетманские, как посол. И да поможет тебе бог!

Климов молча перекрестился, смотрел на меня с испугом.

Благословенный испуг.

25

Я возвратился в свой табор под Белую Церковь, не пробыв в Чигирине и десяти дней.

Я не пробыл в Чигирине и десяти дней, хотя казалось еще недавно, что всю жизнь иду туда, а теперь должен прийти и устроиться чуть ли не на веки вечные.

Я возвратился снова в свой убогий шатер под Белую Церковь, победитель без победы, покрытый славой и без славы, всемогущий и бессильный, как младенец.

Я возвратился в твердый мужской мир, а давно ли я ехал степью от Черкасс до Тясьмина, туда, где возвышалась славная гора Чигиринская, и напевал в душе:

Ой чиє ж то поле Заспiвало стоя?

Ой чуй, панi, чуй, Вечерять готуй!

Сердце у меня было тогда щедрым и открытым, хотелось делать добро всем, даже врагам, если бы они попались под руку в ту минуту. Выговскому сказал, что в Чигирине номиную его генеральным писарем, а его брата Даниила, если препроводит его ко мне в столицу, помолвлю со своей дочерью Катрей и помолвку справим такую, что земля гудеть будет! Когда догнал нас старый знакомый - посланец пана Киселя отец Петроний, я и к нему был милостивым и пообещал вскоре выехать навстречу королевским комиссарам для переговоров. Мне легко было проявлять милость и доброту, ибо судьба наконец смилостивилась надо мною и я возвращался в Чигирин не торопясь, не поспешно между двумя страшными битвами, а победителем, в славе и спокойствии, и вез с собой это спокойствие, как высочайший подарок, прежде всего для себя, радуясь в душе мысли, что уже закончилась моя бесприютность, и ждут теперь меня настоящие гетманские постели, церемонии и церегелии, и ждет взгляд серых глаз из-под темных бровей, от которого моя душа, казалось, способна лететь. Но будет ли там неомраченная страсть или притворство будет выглядывать из каждой складки драгоценных тканей?

Правда, если быть откровенным, я торопился в Чигирин, но торопился медленно. Казалось мне, что думаю только о Чигирине и о той величайшей радости, которую там оставил, однако заметил уже давно, а отчетливо осознал в ту ночь, когда составлял Лист, который должен был обеспечить судьбу народа украинского; обманывал себя в самом главном: ложился и вставал, дни и ночи проводил теперь не столько с мыслью о Матронке и о своих земных утехах, сколько о деле жизни своей, о делах и своих побратимах, своих воинах, полковниках, сотниках, есаулах, и уже душа словно бы принадлежала только им, а Матронке оставалось тело - эта суета сует. Но если посмотреть иначе, что такое человек? Это прежде всего тело, сущность его земная и судьба. А дух отдан богу и дьяволу, и они бьются за него тысячи лет, и никто не может победить так же, как человек не может никогда победить ни своего духа, ни своего тела.