Жанна дАрк - Марк Твен

– Кто кому больше помогал, ты – своему знамени, или знамя – тебе?

– Кто бы кому ни помогал – это не имеет значения: ведь победы были дарованы Богом.

– Но сама-то ты полагалась больше на себя или же на свое знамя?

– Ни на себя, ни на знамя. Я уповала на Бога и больше ни на кого.

– Во время коронации не было ли твое знамя обнесено вокруг короля?

– Нет. Не было.

– Почему твоему знамени было отведено место на коронации предпочтительно перед знаменами других полководцев?

И тогда кротко и тихо прозвучал тот трогательный ответ, который будет жить, пока жива человеческая речь, и будет переводиться на все языки, и будет неизменно, вплоть до последнего дня, волновать все человеческие сердца:

– Оно разделило тяжесть трудов – оно заслужило и радость почета [12] .

Как это просто сказано и как красиво! И как рядом с этим бледнеет заученное красноречие светил ораторского искусства! Красноречие было прирожденным даром Жанны д'Арк, и этот дар проявлялся у нее без принуждения, без подготовки. Ее слова были так же возвышенны, как ее деяния, как ее душа: они зарождались в великом сердце и чеканились великим разумом.

Глава XII

Дальнейшая деятельность малого тайного суда ознаменовалась поступком столь низменным, что и теперь, дожив до глубокой старости, я не могу вспоминать об этом хладнокровно.

В самом начале сношений своих с Голосами, в Домреми, Жанна, тогда еще ребенок, дала торжественный обет посвятить свое чистое тело и свою чистую душу служению Богу. Как вы помните, родители, желая воспрепятствовать ее воинственным намерениям, потащили ее на суд в Туль, чтобы принудить к браку, на который она никогда не давала согласия, – к браку с нашим бедным, добродушным, хвастливым, огромным, доблестным, и дорогим, и незабвенным товарищем – знаменосцем, который пал в честном бою и спит непробудным сном вот уже шестьдесят лет – мир его праху! И вы помните, что Жанна, когда ей было шестнадцать лет, предстала перед этим почтенным судом, сама повела свою защиту, изорвала в клочки все притязания бедного Паладина и развеяла их по ветру; вы помните, что пораженный старик-судья отозвался о ней как о «дивном ребенке».

Вы помните все это. Представьте же себе, что я почувствовал, когда эти лживые попы, благодаря которым Жанна на протяжении трех лет должна была четыре раза вступать в неравную битву, – когда они начали сознательно извращать все обстоятельства этого дела и выставлять его в таком свете, как будто Жанна привлекла Паладина к суду и, лживо утверждая, что он обещал на ней жениться, хотела его принудить к этому.

Конечно, не было такой низости, за которую не постыдились бы ухватиться эти люди, в своем жадном стремлении погубить беззащитную девушку. Им надо было доказать, что она забыла свой обет и пыталась его нарушить.

Жанна в подробностях восстановила истинную картину этой тяжбы, но понемногу потеряла терпение и закончила несколькими словами, обращенными к Кошону; томится ли он теперь в огненном пекле, где ему надлежит пребывать, или же он обманным путем перебрался в иную обитель – все равно: он помнит эти слова до сих пор.

Конец этого заседания и часть следующего были посвящены обсуждению старого вопроса – о мужском наряде. Странно, что такие важные господа занимались столь пустым делом: они ведь хорошо знали одну из причин, побуждавших Жанну оставаться в мужском платье; причина эта заключалась в том, что в ее комнате неотлучно, днем и ночью, находились сторожевые солдаты, а мужская одежда могла лучше охранить ее скромность, чем женская.

Суду было известно, что Жанна, между прочим, задавалась целью освободить находившегося на чужбине герцога Орлеанского; и они желали бы знать, каким образом она думала осуществить это. Ее план был деловит, и она изложила его с характерным прямодушием и простотой:

– Я захватила бы в плен достаточное число англичан, чтобы выкупить герцога; если бы это не удалось, то я нагрянула бы в Англию и освободила бы его силою.

Таков именно был образ ее действий. На первом месте – любовь, на втором – молот и клещи; но не было переливаний из пустого в порожнее. Она добавила, слегка вздохнув:

– Если бы я пользовалась полной свободой в течение трех лет, то я освободила бы его.

– Получила ли ты разрешение твоих Голосов бежать из тюрьмы при первой возможности?

– Много раз я просила их об этом, но они не давали мне позволения.

Как я уже сказал, она, вероятно, ожидала освобождения путем смерти в стенах тюрьмы, до истечения трех месяцев.

– Решилась ли бы ты бежать, если бы перед тобой оказались открытые двери?

Она ответила напрямик:

– Да – ибо в этом я увидела бы соизволение Господа нашего. На Бога надейся, а сам не плошай, гласит пословица. Но если бы я не была уверена, что мне позволено, – я не ушла бы.

И вот этот момент судебного разбирательства ознаменовался одной подробностью, воспоминание о которой неизменно приводит меня к убеждению (и мысль эта поразила меня тогда же), что хоть на одно мгновенье надежды Жанны остановились на короле, и в ее уме создался тот же самый план спасения, которым утешали себя мы с Ноэлем, – спасения при помощи ее старых солдат. Я думаю, что ей представилась возможность такого освобождения, но то была лишь мимолетная мысль, которая промелькнула быстро и бесследно.

Одно из выражений епископа из Бовэ побудило Жанну еще раз напомнить ему, что он недобросовестный судья, что он не имеет права здесь председательствовать и что он подвергает себя большой опасности.

– В чем же опасность? – спросил он.

– Не знаю. Святая Екатерина обещала мне помощь, но не знаю – какую. Мне неизвестно, буду ли я освобождена из этой тюрьмы, или же, когда вы пошлете меня на казнь, произойдет народная смута, которая вернет мне свободу. Не размышляя об этом, я жду, что случится либо то, либо другое.

Немного помолчав, она добавила следующие слова, вечно незабвенные; слова, коих смысл мог тогда остаться для нее самой загадочным, непонятным, – этого мы не знаем; слова, которые она, быть может, понимала всецело, – этого мы тоже не знаем; но слова, таинственность которых много лет назад рассеялась, и всему миру стал доступен их сокровенный смысл:

– Но Голоса всего яснее говорили мне, что я буду освобождена после великой победы.

Она остановилась. Мое сердце билось ускоренно, потому что в моих глазах эта великая победа означала не что иное, как вторжение наших старых солдат, – в последнее мгновенье они, с боевым кличем, ворвутся в город, бряцая оружием, и победоносно увезут с собой Жанну д'Арк. Но, боже, сколь кратковременна была эта мысль! Ибо Жанна подняла голову и закончила свою речь теми словами, которые до сих пор живут в памяти людей и часто повторяются ими, – словами, которые прозвучали столь пророчески, что страх обуял меня.

– И всякий раз они говорят: «Покоряйся всему грядущему; не скорби о своем мученичестве; ибо после того ты войдешь в селения райские».

Думала ли она о костре? Едва ли. Я сам подумал об этом, но я уверен, что она имела в виду лишь эту долгую и жестокую пытку цепей, тюрьмы и оскорблений. И, конечно, то было истинное мученичество.

Вопросы теперь задавал Жан де ла Фонтэн. Он старался извлечь из ее слов все, что было можно.

– Голоса сказали тебе, что ты попадешь в рай, и ты, значит, уверена, что так оно и случится и что ты не будешь обречена на муки ада. Не правда ли?

– Я верю тому, что они мне сказали. Я знаю, что буду спасена.

– Этот ответ многозначителен.

– В моих глазах, обещание спасения есть великое сокровище.

– Думаешь ли ты, что после этого Откровения ты была бы способна совершить смертный грех?

– На этот счет я ничего не знаю. Моя вера в спасение зиждется на соблюдении моей клятвы – сохранить в чистоте мое тело и мою душу.

– Если ты знаешь, что будешь спасена, то считаешь ли ты необходимым являться к исповеди?

Ловушка была придумана хитро, но простой и смиренный ответ Жанны обманул надежды ловца:

– Никто не может поручиться за безупречность своей совести.

Близился последний день этого нового суда. Жанна мужественно перенесла испытание. То была долгая борьба, утомительная для всех участников. Были испробованы все средства, чтобы обличить обвиняемую, но пока – все напрасно. Инквизиторы были до крайности утомлены и раздосадованы. Тем не менее, они решили сделать еще одно усилие, потрудиться еще один день. И это было исполнено – 17 марта. Вскоре после начала заседания Жанне снова расставили удачную ловушку:

– Согласна ли ты подчинить решению церкви все твои слова и поступки, добрые или злые?

Это было хорошо придумано. Теперь Жанне грозила неминуемая опасность. Если она, позабыв осторожность, скажет «да», то она предоставит на суд этих людей уже не только себя, но и то дело, ради которого она пришла; а они быстро сумеют очернить источник и сущность ее вдохновения… Если же она скажет «нет», то на нее можно будет взвести обвинение в ереси.