В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович

— Как мотивировали ваше освобождение?

— Никак. Прямо из тюрьмы я поехал к Геккерам. Это одна из семей, которые беспокоились об арестованных членах Союза. Сам Михаил Геккер сидел в гестапо — его освободили раньше меня. Там я и пробыл до отъезда из Берлина на юг.

— Какова была конечная цель вашей поездки?

— Была инструкция членам Союза — сосредотачиваться в районе Фюссена. Наша группа, семь человек, до Фюссена так и не добралась — там уже были французские войска. Конец войны я встретил в маленькой баварской деревушке возле города Инголынтадт.

— Сколько членов НТС за время войны погибло в немецких концлагерях?

Известны фамилии примерно пятидесяти человек — и то только эмигрантов. А сколько погибло членов НТС — советских граждан, установить просто невозможно.

— Есть версия, что НТС был предложен план продвижения Власовской армии на соединение с партизанами Драже Михайловича в Югославии…

— Не знаю, был ли предложен этот план Союзом, но он существовал — соединиться с казачьими частями и всем вместе двигаться в Югославию на соединение с антикоммунистическими партизанами.

— Скажите, после войны отношение к НТС союзников — англичан и американцев, каким оно было? Не пытались ли они обвинить НТС в коллаборации с немцами?

— Нет, единственное, в чем выразилось отрицательное отношение, во всяком случае, в беженском лагере Менхегоф, в котором после войны фактически был центр НТС, — нас выкинули из лагеря, после чего мы оказались на нищенском пайке — лагеря же перемещенных лиц в то время снабжались неплохо. Тогда же закрыли журнал «Посев» — за антисталинскую позицию. Возобновить выпуск журнала удалось в 1947 году, когда мы получили официальную лицензию от американских военных властей.

Что касается коллаборации и денацификации, обвинений в «убийствах детей», то если бы за этой советской пропагандой скрывались какие-либо факты, при том преследовании нацистских преступников, которое велось в послевоенные годы, и продолжалось десятилетиями после окончания войны — многих ведь ищут до сих пор, то советская сторона должна была бы представить доказательства, но кроме клеветы в советской прессе ничего не было. К примеру — в конце 1978 года в одном из малоизвестных парижских издательств «Эдисьон Рамсе» вышла в свет книга «Досье неонацизма», автор которой, некто Патрис Шероф, с подачи советского посольства привел в ней «факты преступлений» членов НТС во время войны. Мы подали в суд. Автор опять обратился в советское посольство за помощью — протоколами допросов членов НТС, захваченных органами НКВД в конце войны. Французский суд внимательно изучил предоставленные документы и вынес приговор — обвинения, выдвинутые в книге, являются клеветническими, глава, касающаяся членов НТС, должна быть из нее изъята, автор приговорен к штрафу.

Все эти демарши советской пропаганды были следствием того, что мы еще в 1946 году, находясь в беженском лагере, начали печатать листовки и вести пропаганду на Группу Советских войск в Германии. А чем дальше — тем больше. Это и вызвало массированный поток советской пропаганды против нас. Нормальное явление.

— Да, на врагов не обижаются. Большое спасибо, Евгений Романович.

Франкфурт-на-Майне, 1992 год.

РАЗВЕДЧИК, КОТОРОГО НЕ ЛЮБИЛИ КГБ И ЦРУ

Интервью с Николаем Евгеньевичем Хохловым

— Николай Евгеньевич, как вы попали в разведку?

В конце сентября 1941 года немецкие войска подходили к Москве. Я был белобилетником, но рвался на фронт. Я подал заявления в ГИТИС и в ГИК. Надеялся выдержать спецэкзамены для факультета режиссуры. Мои будущие сотоварищи по учебе подрабатывали грузчиками, сторожами, официантами, а я попробовал свои силы в художественном свисте и устроился во Всесоюзную студию эстрадного искусства. Но как раз в самом начале войны я от эстрады отошел и снимался в фильме Донского «Как закалялась сталь» в небольшой роли. Съемки шли в Ульяновске, и оттуда служба разведки меня вызвала обратно в Москву. Меня пригласили в здание госбезопасности на Лубянке и там я впервые встретился с офицерами разведки. На Лубянке меня заверили, что сдача Москвы неминуема и надо готовить партизанские группы для диверсионных действий в оккупированной столице. От меня потребовали, чтобы я вернулся на эстраду и стал членом артистической бригады, которая в самом деле была бы группой боевиков. Мне было девятнадцать лет, и я решил, что стать партизаном в оккупированной Москве еще интереснее, чем воевать на фронте.

Так всё и началось. Москву, слава Богу, не сдали, но в конце сорок первого разведчики, решив «боевую группу эстрадников» распустить, предложили мне тренировку для операций за линией фронта в немецкой форме. А кадровым офицером разведки меня сделали лишь в 1951 году, когда я уже проработал десять лет. Сначала — действуя в немецкой форме на территории, оккупированной немцами, а потом, по разным легендам, за рубежом.

— Во время войны вы участвовали в ликвидации гауляйтера Белоруссии Кубе. Как вам удалось вжиться в образ немецкого офицера и столь блестяще выполнить задание?

— Подготовка заняла больше года и была очень интенсивной. Меня поселили на конспиративной квартире, где также жил один немецкий антифашист, Карл Клейнюнг. Мне была уделена роль старшего лейтенанта тайной полевой полиции, а Карлу предстояло стать моим адъютантом — «унтер-офицером» той же службы. У этой особой полиции было право действовать в гражданской одежде, и это нам очень помогло на оккупированной территории. Однако к военной форме тоже надо было привыкнуть, как и к немецкой муштре. Мы с Карлом не только говорили только на немецком языке (он почти не знал русского), но и систематически посещали лагерь военнопленных в Красногорске, изучая поведение немецких военных. Портные службы приспособили немецкие формы к нашим размерам и выбрали ордена. Формы были трофейные, но в очень хорошем состоянии. Кроме работы в Красногорске, мне также пришлось заниматься со специалистами по немецкой культуре, истории фашизма и его ритуалов. Меня даже научили барабанить на пианино и напевать «Лили Марлен».

В конце концов нас отправили в качестве военнопленных в Оболовский лагерь, где мы прожили месяц среди немцев. Я не был разоблачен. Не был я разоблачен и в Минске, где для собственной уверенности мы с Карлом провели вечер в офицерском клубе. Карлу, как моему адъютанту, разрешили сопровождать меня, хотя сидеть он был обязан за отдельным столом, резервированном для низких чинов. В общем, всё обошлось и вошло в историю, когда был ликвидирован Кубе.

Думаю, что помогло мое легкомысленное отношение к опасности, свойственное ранней молодости.

— После войны вы получили задание убить Керенского. Почему оно было сорвано?

— В феврале 52-го Керенского собирались сделать председателем объединенного Комитета русской эмиграции, для координации борьбы с большевиками. Сталин испугался и приказал через Игнатова, руководителя «органов» в то время, поручить генералу Судоплатову немедленно ликвидировать Керенского, который тогда жил в Париже.

— А из зарубежных специалистов Судоплатова офицеров, знакомых с Парижем, знающих языки и для Франции и для легенды, способных не только легко попасть туда, но и свободно там передвигаться, под рукой оказался я один. И Судоплатов легкомысленно назвал Сталину мое имя.

Я только что вернулся из поездки по Западной Европе, включая Францию. Чего Судоплатов не учел, это того, что такое задание я никогда не принял бы. Правда, во время операций на оккупированной территории мне пришлось застрелить немецкого солдата, но это было необходимо, иначе ему удалось бы убежать от нас, выдать нас карателям, и не только наш отряд, но и вся деревня, приютившая нас, были бы уничтожены. И это была война, когда законы совести — другие. Я уверен, что генерал думал об этом военном эпизоде, когда через Игнатова назвал Сталину мою фамилию. Эта ошибка поставила Судоплатова в исключительно опасное положение.

С документами на имя одного, искусственно созданного для меня австрийца Хофбауера, произошли некоторые неприятности во время таможенного контроля при моем возвращении в Австрию из Швейцарии. Но такие инциденты были обычным явлением в жизни и деятельности австрийских коммерсантов, роль которого я играл. В то время я уже пытался уйти из разведки и преувеличил значение этого мелкого инцидента. Судоплатов не знал, что я всё уладил с австрийскими властями, хотя и не доложил об этом моим начальникам.