В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах - Анджела Бринтлингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
29
Гинзбург писала: «Особое положение в этом ряду занимают подлинные лица, введенные в вымышленный контекст, – например, исторические персонажи романов. От своих соседей по контексту они также отличаются тем, что читатель знает о них независимо от писателя. Наполеон “Войны и мира” – это в предельной степени творение Толстого, концепция Толстого, но живет этот образ непрестанным соизмерением с настоящим Наполеоном. Структура образа заведомо двойная, основанная на том, что у читателя есть представление о Наполеоне» [Гинзбург 1979: 8]. По этому поводу можно вспомнить собственное замечание Толстого: «Я боялся, что необходимость описывать значительных лиц 12-го года заставит меня руководиться историческими документами, а не истиной» [Толстой 1949: 53].
30
Пиксанов озаглавил это стихотворение: «К портрету Грибоедова» [Пиксанов 1911: CIV].
31
В разных воспоминаниях Грибоедов рисуется как живой и даже страстный человек, что резко контрастирует с практически лишенным страстей тыняновским героем. Обсуждение «легенды» о Грибоедове см. [Фомичев 1980: 5-20].
32
См. «Путешествие в Арзрум» Пушкина [Пушкин 1948: 460].
33
Ср. рассказ Бестужева о разговоре с Грибоедовым об относительных достоинствах Шекспира и Гёте. Он вспоминал, что Грибоедов заметил: «Две вещи могут быть обе прекрасны, хотя вовсе не подобны» [Бестужев 1929: 136]. В издании 1980 года эта строчка приписывается самому Бестужеву [Фомичев 1980: 99]. Читатель, замечающий подтексты Тынянова, понимает: Грибоедов и Пушкин – это Шекспир и Гёте русской литературы.
34
Сам создатель образа Грибоедова, попав в сходное затруднительное положение, вел себя иначе. В 1918 году жена и дочь Тынянова уехали во Псков, и вскоре семья оказалась разделена линией боевых действий Гражданской войны. Тынянову удалось в 1919 году прорваться к своим близким и даже привезти им что-то из еды, потому что тогда ее трудно было достать [Каверин 1983: 41–42]. Тынянов решил не использовать собственный опыт преодоления похожих затруднений при написании этой сцены.
35
На важность темы убежища впервые указал Белинков [Белинков 1965: 302–307].
36
Даже написанные Тыняновым киносценарии оказываются объектами тщательного теоретического анализа. См., например [Ямпольский 1986]; см. также главу 2.
37
Характеристику Кюхельбекера как «чудака» можно найти в письме Боратынского, написанном в феврале 1825 года, которое Тынянов цитирует в статье «Пушкин и Кюхельбекер»: «Он человек занимательный по многим отношениям и рано или поздно в роде Руссо очень будет заметен между нашими писателями. Он с большим дарованием, и характер его очень сходен с характером Женевского чудака» [Тынянов 1969: 250]. Б. М. Эйхенбаум также замечал, что Кюхельбекера обычно рассматривали «в качестве смешного лицеиста, оказавшегося потом почему-то среди декабристов» [Эйхенбаум 1986: 200]. Ср. также «причудливых гениев, призрачные личности», о которых писал Брукс в упомянутой работе о «полезном прошлом» [Brooks 1918:340].
38
Э. Вахтель анализировал одну из сцен романа в главе «История литературы, критика и вымысел: случай Тынянова», но сосредоточился при этом на хронологическом порядке появления художественных и историко-литературных работ о Кюхельбекере и на том, что эта последовательность может сказать о межжанровом диалоге. См. об этом главу 8 в книге Вахтеля; о романе см. [Wachtel 1994: 194–196].
39
Ср., например, его доклад «Новые страницы “Египетских ночей”», прочитанный в Петрограде в 1921 году. Если другие лекторы размышляли о «назначении поэта» (так назывался доклад Блока) или о месте Пушкина в послереволюционной русской культуре (как Ходасевич в «Колеблемом треножнике»), то Тынянов предлагал разговор о проблемах текстологии.
40
В этом контексте особенно актуальными кажутся вопросы, поднятые С. Сандлер в ее «Воспоминаниях в Михайловском»: после Гражданской войны, когда в таких очагах культуры, как Михайловское, было утрачено
41
Характерно, что в русском языке, помимо термина «конъектура» и понятия «предположение», есть еще и «домысел». Тынянов, придерживавшийся строгих правил по отношению к другим и самому себе в науке, допускал в художественных текстах творческие истолкования.
42
Д. Унгуряну предложил термин «двоеправдие» для обсуждения правды факта и правды исторического воображения в историческом романе эпохи романтизма [Ungurianu 1998: 386–389].
43
Вахтель идет дальше и интерпретирует «двух Тыняновых» в рассказе Чуковского как своего рода доктора Джекилла и мистера Хайда [Wachtel 1994: 180–181]. Гринлиф предположила, что тыняновская статья «Безыменная любовь» и роман «Пушкин» можно «рассматривать как попытку “читать между документами”, заполняя пробелы, оставляемые историей» [Greenleaf 1992: 287].
44
См. зарождение этой идеи в работе [Greenleaf 1992: 280–281]. Гринлиф предположила, что Тынянов сознательно изучал «недооцененных и эксцентричных» пушкинских современников, сопоставляя их с самим Пушкиным.
45
Цитируется в комментарии [Тынянов 1969: 393]. Такой способ «экспериментирования» в точности совпадает с тем, то Гаспаров считает тыняновским методом в «Смерти Вазир-Мухтара». См. об этом в предыдущей главе.
46
Ср. письмо Тынянова к В. Б. Шкловскому (1929), цитируемое в [Тынянов 1969:408].
47
Гринлиф описывает тыняновский портрет Пушкина (и автопортрет Тынянова) как изображение «писателя, испытывающего антипатию к Литературе, который отступает к позициям автора, работающего с документами: отбирающего и систематизирующего, редактирующего и переставляющего фрагменты материала» [Greenleaf 1992: 287]. Заметим, однако, что этот «поздний Пушкин» не попадает в тыняновский роман; как будет указано ниже, повествование обрывается на 1820 годе, конце пушкинской юности. Примерно на той же дате заканчивается рассказ Ходасевича о Пушкине.
48
Это можно объяснить временными рамками романа: в 1828–1829 годах Грибоедов не мог встречаться и переписываться
