Китай у русских писателей - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером, когда спадает дневная жара и с гор стекает освежающая прохлада, население города – торговый и рабочий люд – высыпает на улицы.
Над раскрытыми дверями лавок покачиваются бумажные фонари, такие же фонари висят внутри, освещая полки с мануфактурой, дешевой парфюмерией, жестяными предметами домашнего обихода, туфлями, шелками, галантереей.
В меховых лавках висят пушистые шкуры барсов, леопардов и рысей.
В аптеке фонарик тускло освещает полки, уставленные фарфоровыми и стеклянными сосудами, наполненными мелко нарезанными корнями растений, сухими травами, порошками, снадобьями тибетской медицины. Старик в огромных очках с узорчатой медной оправой что-то толчет в ступе при свете масляной лампадки.
Купцы со своими гостями сидят около лавок на табуретках и молча прихлебывают чай из маленьких чашечек. Купцы – в темных шелковых халатах и в черных круглых шапочках с шариком.
Быстрым шагом проносятся кули, неся тюки, подвешенные на пружинящих бамбуковых коромыслах.
Позванивая, пробегают рикши. Укрепленные на коляске фонарики, качаясь, освещают спину босого рикши, лицо молчаливого седока-чиновника, сухого старичка в сером халате, женщины в очках или бедняка-ремесленника. Качающийся пучок света струится по никелированным спицам колес. В стремительном беге рикши не уловишь ни малейшего стука, скрипа, шороха. Коляска проносится бесшумно, лавируя в узких уличках.
В лавчонках шипит на углях всякая снедь. Измученный кули тут же, присев на корточки, молча съедает миску дымящейся лапши, облитой коричневым соевым соусом. Потом долго подсчитывает на узловатой темной ладони медную сдачу.
Сторонясь перед несущимся рикшей, прислушиваясь к чужому громкому говору, ощущаешь странную смесь удивления и раздумий над впервые раскрывающимся перед тобой миром.
В огромном, похожем на манеж помещении кинотеатра люди сидят на деревянных скамейках, пьют чай и оживленно беседуют. Меж скамей шныряют мальчишки. Они разносят горячие, окутанные паром мохнатые полотенца, арбузные семечки, сигареты, чай. Чтобы побойчее торговать, они орут, заглушая хриплый голос репродуктора. <…>
…Все дни занят подготовкой к отъезду: оформляю документы, знакомлюсь с людьми, занимаюсь снаряжением киноэкспедиции. Придется исколесить всю страну, для этого нужен хороший автомобиль: надежный и недорогой. В смете моей экспедиции на покупку автомашины отведена сумма в 400 долларов. Мне предлагают ежедневно какой-нибудь рыдван, внешне весьма приличный, но абсолютно не отвечающий требованиям, которые я предъявляю к машине: выносливость, надежность двигателя, экономичность в расходе горючего и… дешевизна.
Все эти дни надо мной энергично шефствует радушно встретивший меня в Ханькоу товарищ Владимир Рогов – специальный корреспондент ТАСС в Китае. Он много лет в Китае, знает язык. Рогов знакомит меня с нужными людьми – китайскими журналистами, писателями, помогает в оформлении документов и, наконец, оказывает мне важнейшую услугу: снабжает первоклассным переводчиком.
Переводчик ТАСС, который по вызову Рогова прилетел из Чунцина, это – девушка двадцати четырех лет, китаянка, студентка Бэйпинского университета. Рогов рекомендовал ее как отважного, выносливого человека. Она несколько раз была на фронте, прекрасно владеет русским языком. Зовут ее мисс Чжан. Я счел нужным при первой же встрече предупредить ее, что нам предстоит тяжелая работа, сопряженная с большим риском, лишениями. Она спокойно ответила:
– Я знаю, что работа советского кинооператора полезна моей родине. Я постараюсь помочь вам, и меня не пугают тяжелые условия. Если б я не знала русского языка, я была бы на фронте как боец. Посмотрим, кто из нас окажется выносливее, – добавила она с улыбкой. <…>
Не обязательно знать, как выглядел довоенный Ханькоу, чтобы увидеть перемены в его внешнем облике. В веренице элегантных лимузинов бросаются в глаза машины, обтянутые зеленой маскировочной сеткой или густо обмазанные глиной. По городу часто проходят отряды солдат, движутся военные обозы. Перекрестки многих улиц опутаны проволочными заграждениями. В витрине модного дамского конфекциона из-за тонких шифоновых блузочек и игривых вуалеток просовывает свое рыло зеленый противогаз. Моду на этот головной убор упорно прививает китайскому народу японская военщина.
На улицах очень мало антияпонских плакатов, листовок и лозунгов. Бросается в глаза в Ханькоу и во всей стране отсутствие массово-политической работы среди населения. При встречах и разговорах с людьми самых различных слоев общества чувствуется, что огромные резервы народной энергии аккумулируются в сердцах людей, не находя себе применения и выхода. Почти не бывает здесь массовых собраний, митингов, докладов. Только 10 октября, в годовщину Китайской республики, стихийно прорвались наружу боевые настроения масс. На улицу вышли тысячи людей – служащих, рабочих, студентов, интеллигенции. Толпы людей со знаменами, испещренными пламенными лозунгами, заполнили весь город.
«Бороться до полной победы!» «Да здравствует освободительная война!» «Мы победим!» – написано на знаменах. По городу прошли группы артистов, изображающих пленных японцев, партизан. Одна группа инсценировала пьяную оргию японцев, их издевательства над крестьянами. До поздней ночи при свете факелов народ не покидал улиц и площадей. К небу взлетали разноцветные огни фейерверков, мчались машины, увитые флагами. <…>
Ханькоу эвакуируется. Организованно и методически вывозится все, что представляет хотя бы минимальную ценность. Сегодня, например, на всех мостовых были выворочены и увезены все до одной чугунные решетки, прикрывающие уличные стоки. Японцы очень нуждаются в металле.
Китайское правительство оказывает всемерную помощь жителям, желающим эвакуироваться. Таких сотни тысяч. Они покидают город на пароходах, в джонках, на катерах, пешком по дорогам. Купцы заколачивают магазины, увозят товары в глубь страны. Город Учан уже опустел. Население все поголовно ушло.
Утром позвонили из отдела пропаганды и предложили к двум часам дня приехать с аппаратом. Там я застал всю группу американских операторов. Нас усадили в автобус и повезли за город. По дороге нам сообщили, что мы будем снимать Чан Кайши.
В загородной вилле нас представили сотруднику Чан Кайши, полковнику Хуану. Он пригласил нас в маленькую светлую гостиную, где сообщил план съемок. Это был написанный на листе бумаги небольшой сценарий, разработанный до мельчайших подробностей.
– На эту съемку, – закончил полковник, – вам дается пятнадцать минут.
Операторы вежливо запротестовали, указывая, что срок очень мал. Полковник сначала был непреклонен, однако потом дал согласие на небольшой перерыв для перезарядки кассет.
Мы стали готовиться. Американцы внимательно оглядели мою аппаратуру: первоклассную модель «Аймо» – камеру, которой лучшие кинокомпании вооружают своих операторов. Мы приготовились.
Распахнулась дверь, и вошел Чан Кайши. Сухощавый, среднего роста, затянутый в суконный защитного цвета френч, с кортиком у пояса, в брюках навыпуск, он, раскланиваясь, быстрыми мелкими шагами подошел к столу. Мы приступили к съемке.
Чан Кайши смотрит на окружающих вопросительным, недоверчивым взглядом маленьких темных глаз, расположенных под выпуклым лбом. Немного приплюснутый нос, на верхней губе щетинка седеющих, по-английски подстриженных усов. Короткие, скованные жесты, отрывочные фразы, которые он
