Геббельс. Портрет на фоне дневника. - Елена Ржевская

В вермахт мобилизованы шестнадцатилетние, призваны в фольксштурм мужчины всех возрастов, формируются в Берлине женские батальоны. «Надо их расположить на второй линии; тогда бы у мужчин пропала охота ретироваться с первой линии», — пишет Геббельс.

Повсюду вылавливаются дезертиры, прочесываются поезда с отпускниками. Издан 7 марта приказ: солдаты, попавшие в плен, «не будучи раненными, или при отсутствии доказательств, что они боролись до конца», будут казнены, а их родственники арестованы.

Гитлер досадует, что Германия не вышла из Женевской конвенции, как настаивал Геббельс. Тогда бы солдаты и население «не ожидали со стороны англо-американских войск гуманного обращения», сопротивление их было бы упорнее, и на западе дела, вероятно, были бы существенно иными. Заимствуют ли они пример Советского Союза, не подписавшего Женевскую конвенцию, или сами додумались в дни поражений?

«Впрочем, — замечает в дневнике Геббельс, — фюрер убежден, что он приблизительно за восемь-десять дней залатает снова дыры на западе».

Однако на западе продолжается отступление немецких войск.

«Передо мной приказ маршала Конева, — диктует 2 марта дневник Геббельс. — Конев в этом приказе высказывается против грабежей советских солдат в германских восточных областях, прежде всего — запасов водки. Они напиваются до потери сознания, переодеваются в цивильное, напяливают шляпу или цилиндр и разъезжают на велосипедах. Конев приказывает командирам повести строжайшую борьбу с таким разложением в советских частях». Характеристика событий, которая содержится в приказе, поджоги и другие факты дают представление о происходящем, считает Геббельс. «Мы получаем ужасные сведения с Восточного фронта», — о бесчинствах советских солдат, об изнасилованиях.

В этой связи генерал Гудериан — он в должности начальника генерального штаба сухопутных сил — обратился к мировому общественному мнению. Но мир, к этому времени ужаснувшийся открывшимися злодеяниями в лагерях Освенцима, Майданека с их газовыми камерами, остался глух к жалобам немецких военных властей.

Свойственной Геббельсу нервной злости это не вызвало. Судя по дневнику, такие дела на Восточном фронте в определенном смысле устраивают циничного Геббельса. Население боится прихода советских войск, избегает контакта с ними, устремляется на запад. Куда хуже в представлении Геббельса обстоит дело на Западном фронте. Союзники вступают в города, не встречая сопротивления. Для людей, ютящихся в развалинах разрушенных бомбами городов, их приход — избавление от кошмара непрерывных бомбардировок, от кошмара войны. Для Геббельса же это нестерпимо.

Он негодует: американцы вошли в город с плакатом «Давайте поцелуемся». А один бургомистр сдал город союзникам по телефону. «Совсем новый стиль в войне», — с сарказмом отмечает Геббельс.

А каково стерпеть: Черчилль, этот закоренелый, ненавистный враг, въехал на танке в разрушенный его авиацией город.

«Вервольф» («Оборотень»), подпольную террористическую организацию, официально возглавляет Борман, но Геббельс норовит перехватить руководство. И террористы действуют на западе против немецких должностных лиц, сотрудничающих с союзниками. В занятом англо-американскими войсками Аахене убит бургомистр. На очереди президент полиции.

С особой пристальностью следит Геббельс в первую очередь за событиями на Западном фронте, хотя он еще в 240 километрах от Берлина, тогда как советские войска в угрожающей от столицы близости. Тому находится объяснение. «Монголы, — сказал ему Гитлер, — так же, как сегодня Советы, бесчинствовали в Европе без воздействия на развитие тогдашних политических споров». Что касается Советского Союза, то его нашествие прокатится и откатится назад, чего не скажешь о сопернице Англии. Если западные союзники закрепятся, они не уйдут, останутся. И тогда — конец нашей идее. Потому так зло и нервно сцеплен Геббельс со всем, что происходит на Западе.

5 марта 1945. Вечером я на продолжительном докладе у фюрера… нервная дрожь его левой руки очень усилилась, что я замечаю с ужасом.

Гитлер делится с ним: он надеется выправить положение в Померании и уже направил туда усиленные формирования. Но Геббельс позволяет себе усомниться в дневнике: «Я, правда, опасаюсь, что эти части не смогут эффективно встретить советский натиск». Гитлер считает, что генштаб провел его, но сейчас уже поздно что-либо менять, остается только «латать дыры». «Но для меня непостижимо, — упирается еще какое-то время Геббельс, — как это фюрер, если он имеет такое ясное представление, не может противостоять генеральному штабу; ведь, в конце концов, он же фюрер, и он отдает приказы». Но запал быстро иссякает, Геббельс привычно склоняется перед фюрером. Хотя на последнем этапе скептически поддеть ослабевшего, нерешительного фюрера, оттенив свои достоинства и разумение, стало частью его самоутверждения и озабоченности о загробной славе, ради которой не все промахи Гитлера он согласен делить. Но он непоследователен на каждом шагу не только потому, что лицемер по натуре и искренним бывает изредка, но он ведь еще и диктует двум слушателям-стенографам, а заодно корректирует себя перед историей. А главное, при всем том фюрер остается фюрером, единственным гарантом любого решения, его власть над судьбой того пространства, что еще остается за рейхом, единолична, с ним, лишь с ним одним связана пусть зыбкая, но все же надежда на какое-то чудо, на спасение. Геббельс воодушевляется от любой такой надежды. Он остается приверженцем фюрера и, что сейчас еще очевиднее, его пленником, теперь уже буквально. Ему никуда от фюрера не деться.

Он подробно рассказывает фюреру о своей беседе с генералом Власовым, о средствах, которые применялись им по заданию Сталина, «чтобы поздней осенью 1941 спасти Москву. Советский Союз находился точно в такой ситуации, в какой мы находимся сегодня». Фюрер одобрил его план, согласился и с созданием женского батальона. «Имеется множество женщин, которые подают рапорт об отправке их на фронт», и «фюрер тоже того мнения, что они, поскольку идут добровольно, несомненно, будут фанатически сражаться».

Парадоксально. Тогда в результате декабрьского отступления под Москвой немецкое командование посчитало в военном отношении войну проигранной. (Так считают и современные немецкие эксперты.) Но война продолжалась еще почти три с половиной года и докатилась до Берлина. Теперь Гитлер и Геббельс прожектерствуют, обсуждают, будто заняты планированием командно-штабной игры, используя детали того сражения, «играя» на этот раз «за русских».

Но при этом: «Цель представляется фюреру так: найти возможность понимания с Советским Союзом и с брутальной энергией продолжать дальше войну против Англии».

Фюрер сказал: «Наша задача сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного завершения войны, чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем разбиты» (5 марта).

«Фюрер уверен, что если какая из держав лагеря противника захочет первой вступить с нами в переговоры, это при всех обстоятельствах будет Советский Союз. У Сталина с англо-американцами очень большие трудности…»

Но ближе к развязке Гитлер переориентируется на союзников. А пока что он все о Сталине:

12 марта 1945. Рузвельт и Черчилль должны слишком принимать во внимание общественное мнение. Этой нужды совершенно не имеет Кремль, и Сталин в состоянии за одну ночь повернуть свою военную политику на 180°. Так что нашей целью должно быть — снова отбросить на востоке Советы и нанести им исключительно высокие потери кровью и материальными ресурсами. Тогда, возможно, Кремль проявит себя в отношении нас сговорчивее. Сепаратный мир с ним, естественно, изменил бы радикально военное положение. Конечно, этим сепаратным миром не будут достигнуты наши цели 1941-го, но фюрер при этом надеется все же участвовать в разделе Польши и суметь прибрать Венгрию и Хорватию под власть Германии, а также получить оперативный простор для действий против Запада… Какая замечательная перспектива! — воспламеняется Геббельс.

Однако эти планы, при всей их агрессивности, все же похожи в той ситуации на беспочвенную болтовню «пикейных жилетов».

«Я счастлив, что располагаю его полным и безграничным доверием».

Когда советские войска начнут наступление на Одере и будут штурмовать Берлин, Гитлер круто изменит ориентацию. Его надежды будут связаны не со Сталиным, а с западными союзниками, которые, как он рассчитывает, склонятся к переговорам с ним. И для этого, он считал, ему необходим был хоть какой-то временный успех в Берлине, чтобы продемонстрировать силу, способную противостоять продвижению советских войск в глубь Европы.