Кью - Лютер Блиссет

Он замолкает. История закончена. Мрачное предчувствие закрадывается ко мне в голову, но я не отваживаюсь сформулировать его. Ставлю рюмку на стол — руки слегка дрожат.

Гоц ждет моей рекции:

— Разве не превосходная история? Возможно, для того чтобы взять город, нужны фанатики, у которых есть вера, но, чтобы внедрить туда шпиона, потребуются деньги. Потребуется Фуггер. Деньги — главное в любом деле.

Он замечает мое напряжение.

Темная поверхность ликера в бутылке медленно покачивается одновременно с баржей.

На черепашьем панцире играют блики эбонитового цвета.

Белая цапля парит на крохотном кусочке неба, ограниченного рамками окна.

На карте английского побережья в правом углу, снизу, нарисована роза ветров, кажущаяся отсюда черно-белым цветком.

Гоц погрузился в кресло и замер.

Гоц. Лазарь. Разные имена, разные люди. Одна и та же история.

Густав Мецгер, Лукас Нимансон, Линхард Йост, Геррит Букбиндер.

Лот.

— Никто, вот кем он был.

Не знаю, я ли это говорю, или голос Гоца, или просто мысль, пришедшая в голову.

Вопрос выскакивает сам собой:

— Кто открыл этот кредит?

— Я так никогда и не узнал этого. Скорее всего, какая-то шишка из Рима.

— Опиши того человека, который пришел, чтобы забрать деньги.

— Его лицо было закрыто, я уже говорил тебе. Судя по голосу, он был не слишком стар, но прошло уже четыре года…

Он отзывается на мою просьбу, все понимает, старается вспомнить:

— Я помню, как меня удивило, что он собирается в Мюнстер с такой суммой — ведь его могут ограбить — две-три тысячи, как мне кажется, и зачем отправляться в подобное путешествие с полным кошельком?

— Чтобы не оставить следа. Не вызвать подозрений.

Я смотрю на него. Теперь моя очередь говорить, чтобы рассказать свою историю в обмен на его.

— В начале тридцать четвертого баптисты Мюнстера получили первые подозрительные денежные пожертвования — вклад в дело от разных общин и даже от отдельных братьев.

— Ты говоришь, эти деньги должны были послужить для того, чтобы завести дружбу с баптистами…

— Какой пропуск лучше для шпиона?

Мы снова слушаем ленивый плеск волн, скрип дерева.

Он заговаривает первым, и в тоне его голоса звучит нечто среднее между ложной скромностью и недоверием:

— Я не слишком разбираюсь в вопросах религии. Объясни мне, зачем Риму понадобилось внедрять шпиона в баптистскую общину в захолустном городишке на севере?

Мысли формулируются, когда я уже выпаливаю ответ:

— Возможно, потому что этот захолустный городишко на севере становился маяком для анабаптистов всего мира. Возможно, потому что эта община наподдала под зад господам и подняла народ там, где никому прежде не удавалось этого. Возможно, потому что кто-то весьма дальновидный, там, на юге, при дворе папы, понял, чего они добились.

Гоц качает головой:

— Нет, что-то не вяжется: у кардиналов масса других проблем, о которых им надо думать.

— Они должны думать о том, как защитить свою власть.

— А почему же тогда они не оторвали яйца лютеранам?

— Потому что лютеране могут оказаться отличными союзниками против восстания обездоленных. Кто резал крестьян во Франкенхаузене? Католические и лютеранские князья плечом к плечу. Кто предоставил мюнстерскому епископу пушки для возвращения в город? Филипп Гессенский, почитатель Лютера.

— Нет, нет, не верится. Лютер обанкротил Папу, выставил его пинком под зад из Германии, имущество церкви было отчуждено в пользу немецких князей…

— Гоц, чтобы поддерживать арку, нужны две колонны.

Бывший купец задумывается, потом косо смотрит на меня:

— Противники и вместе с тем — союзники. Ты это имеешь в виду?

Я киваю:

— Тайный агент, действующий на территории империи. С какого времени?

— Больше десяти лет, как мне говорили.

И вновь то же мрачное предчувствие, страшное давление, буквально разрывающее глаза.

Мецгер, Нимансон, Йост, Букбиндер, Лот.

Все и один. Те, которыми был я.

Все и один. Каждый человек.

Человек из толпы. Замаскировавшийся внутри общины. Один из наших.

— «Ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно или худо».

Гоц в недоумении:

— Что ты имеешь в виду?

Давление ослабевает, предчувствие выливается в слова:

— Это последний абзац Книги Коэлет, Екклесиаста.

***

Эстуарий, насколько хватает взгляда, все расширяется, а корабль быстро скользит к морю, уже виднеющемуся на горизонте. Рассвет рассыпает свои лучи в зеркале воды прямо перед нами, освещая наш путь.

Море. Элои был прав: оно дарит ощущение свободы, отрывая от берега, притягивая взгляд к бесконечному множеству волн. Я никогда не плавал в море: возникает странная тревога, даже опьянение, притуплённое лишь размышлениями прошлой ночи.

Экипаж состоит из рулевого и шести матросов под началом капитана Сайласа — все англичане, уже работавшие с Гоцем, которым мы можем безоговорочно доверять. Они говорят на своем странном языке, из которого я уже научился понимать некоторые чаще всего встречающиеся выражения: междометия и основные ругательства.

Я прибыл в Антверпен с мыслью уплыть в Англию и больше никогда не возвращаться. Сейчас я собираюсь вести там дела. Все меняется самым непредсказуемым образом: вчера я был оборванцем, преследуемым полицейскими ищейками, сегодня — уважаемый торговец сахаром, застраховавший свой груз и корабли на пятьдесят тысяч флоринов.

Оглядываюсь назад — второе судно следует за нами на расстоянии в четверть мили. Его ведет помощник Сайласа, молодой валлийский буканер,[43] уже побывавший во всех Индиях[44] и гораздо дальше.

Торговец Ганс Грюэб собирается продать сахар в Лондоне. Плоские острова Зеландии, земли, вырвавшейся в море якорными мысками, протянулись впереди, заселенные толпой чаек. Постепенно они все сужаются и сужаются. А Северное море обнимает их своей умиротворяюще яркой синевой, темной, как мысли, беспорядочно толпящиеся в голове с прошлой ночи.

Невероятная история Лазаря Воскресшего заставляет меня постоянно возвращаться к воспоминаниям о Мюнстере, возможно ставшими более живыми после моего рассказа Элои.

Всегда один и тот же вопрос: кто? Кто был тем шпионом? Кто с самого начала работал на папистов? Кто внес деньги на благо общего дела, чтобы быть принятым в среду возрожденных?

Кто?

Кто был тем подлецом?

В памяти пробегают лица, места, события. Мой приход в город, встреча, баррикады, а потом бред, сумасшествие. Кто сделал так, чтобы все так кончилось? Я уже говорил Элои. Все мертвы. Никто не выжил. Только Бальтазар Мерк и его друзья. Крехтинг-младший? Не может того быть!

Но это лишь возбуждает самые худшие подозрения. Один из нас. Союзник. Сумевший добиться доверия. И отправить всех на бойню, как только пришел подходящий момент.

Письма.

Письма магистру Томасу.

Шпион, действовавший еще до двадцать четвертого года.

В Германии.

Некто и никто. Каждый человек.

Франкенхаузен. Мюнстер.

Одна и та же стратегия. Одни и те же результаты.

Один и тот же человек.

Коэлет.

Часть третья

Благодеяние Христа

Письмо, отправленное в Неаполь из папской резиденции в Витербо, адресованное Джампьетро Караффе, датированное 1 мая 1541 года.

Мой достопочтеннейший господин.

Новости, которые Ваша Милость сообщили мне по поводу поражения императора в Алжире и разгрома его войск в Венгрии турками, наполняют мое сердце надеждой, что вскоре мы увидим Габсбурга рухнувшим под ударами его противников, и его неимоверная власть падет. Если добавить к этому известия из Франции относительно намерений Франциска I возобновить войну, то станет ясно, почему я считаю данный момент особо благоприятным для надежд Вашей Милости и Вашего преданного слуги. Никогда прежде император не испытывал стольких трудностей в управлении своими безграничными владениями; никогда прежде его долги у немецких банкиров не были столь громадными и столь далекими от выплаты.

Таким образом, неудивительно, что он пытается вновь объединить христианский мир под своими знаменами, делая уступки протестантским князьям в Германии, дабы они помогли ему противостоять наступлению Сулеймана на венгерских равнинах и на Балканах. Лютеране на данный момент укрепили свои позиции в Саксонии и в Бранденбурге, и император намерен сделать на это ставку, согласившись с тем, что Рим навсегда будет отстранен от этих княжеств.

И все же надежда для тех, кто намерен ослабить власть Карла V, состоит в том, что немецкие князья не поддаются на его лесть и считают его, как и считали, врагом до гроба, с которым можно подписать договор, но на которого нельзя делать ставку как на союзника. Симпатии Филиппа Гессенского совсем не являются для нас добрым предзнаменованием: император полностью закрыл глаза на двоеженство ландграфа лишь для того, чтобы вновь сделать его своим союзником, и этот последний малодушно позволил себя подкупить.