Валигура - Юзеф Игнаций Крашевский

она, – должно быть, это их королева! Но вы, голубки мои, сами королевами быть достойны.

Любопытная старуха подошла, настойчиво расспрашивая:

– Правда, они красивые хлопцы. Но кто из них красивее, скажите?

Халки спрятали глаза, чтобы из них не вычитала… устыдились, не отвечали.

– Герон… – сказала старуха. – Герон – как королевич из сказки, который, сев на чудесного коня, мог бы море переплыть, мечом горы рассечь, летать с облаками, а Ганс – как бедное дитя, за которого страшно, как бы на землю не упал… Я к Гансу больше привязалась, потому что ухаживала за ним. Если бы не я, чтобы тогда было с ним? Ели бы его червяки!

Она говорила одна, бойко попивая из кубка и всё больше поглядывая на девушек, которые ещё стеснялись.

– Говори о них, говори что-нибудь о них, рассказывай! – сказала тихо старшая.

– Что же я вам расскажу о них, голубки мои? Пожалуй, что они полюбили вас… Шли в свой домик как пьяные, оглядываясь к вам и посылая поцелуи. У вас так горят личики, потому что поцелуи сюда прилетели!

Халки стали стирать пальцами их с лица, точно боялись, как бы в действительности привязавшись к ним, их не выдали.

Назавтра Дзиерла принесла приветствие, через несколько дней снова обещала привести немцев, усыпить старую пряху надзирательницу, но снова было очень страшно… а окончилось на том, что старуха настояла на своём и немцы пришли снова.

Герон, сев ближе на лавку, по требованию Дзиерлы запел вполголоса немецкую песню, которую она часто слышала у него:

Du bist min, ich bin din:

Des solt du gewis sin.

Du bist bes’lozzen

In minem Herzen;

Verloren ist daz Sluzzelin:

Du muost immer darinne sin.

Эта песня была благочестивой, но кто же знает, не изменил ли Герон её значение? Девушки внимательно, грустно слушали, и им хотелось плакать от того, что её не понимали.

Назавтра Дзиерла объяснила её им по-своему.

Ты – моя, я – твой.

Будь в этом уверена.

В сердце моём ты заперта.

Ключ от него потерялся,

Ты должен уже в нём остаться!

Халки пели по-своему подобную песенку, но у них она так не звучала, как у Герона, а Ганс ему тихо вторил.

Так проходили долгие осенние вечера в Белой Горе, а ксендз Жегота, видя, что Ганс уже может двигаться, припомнил, что пора бы избавить его от суровой тревоги. Им обоим хотелось в свет и жаль им было бросать красивых девушек.

Герон даже решился на дерзкую мысль, чтобы Халок увезти с собой. Но как же с ними проехать незамеченными по чужой стране и избежать погони?

У Ганса была иная мысль, хотел вернуться домой, собрать отряд рыцарей и кнехтов, напасть на Белую Гору и похитить девушек. Потом молниеносно добраться до саксонских границ. В молодых головах родились нелепые мечты, в которых дальше видно не было, чем то, чтобы иметь девушек в своей власти. Ганс клялся, что любящая его мать позволит ему взять в жёны хоть чужестранку, лишь бы он её любил. Герон даже не думал о браке.

Они размечтались и каждый вечер опьянялись всё больше, а Дзиерла, глядя на это, разогревалась и радовалась, как озябший путник, когда добрый огонь себе разжёг. И она не смотрела далеко – достаточно ей было того, что – любили друг друга.

Наслушавшись болтовни юношей, которую толком не понимала, она бежала смотреть на девушек, увидеть, как они проявляли интерес, спрашивали, как скучали по юношам.

О старом Мшщуе никто тут не думал, кроме поджупана, который просил Бога, чтобы скоро не возвращался, пока немцев не выпроводит из замка и не вычистит те места, на которых после них могло что-нибудь остаться, потому что был уверен, что Валигура почувствовал бы в воздухе, которым они дышали, присутствие немцев.

Осень была уже поздняя, одного вечера Дзиерла вновь привела Герона и Ганса в избу, усыпив старую пряху. С каждым днём всё ближе садясь на лавке к девушкам, Герон и Ганс окончили на том, что тут же разместились по обеим сторонам их, и хватали их за ручки, которые были свободными, вырывались от них, дрожали, а иногда недолго давали удержать себя.

Дзиерла стояла поблизости, служа негодным переводчиком, потому что говорила им что хотела, чтобы разжечь любовь девушек.

Герон повторял свою песенку:

– Ты – моя, я – твой!

Когда среди великой тишины, тишины ночной, что-то как ветер зашумело в замке…

Случилось что-то страшное, непонятное, от чего задрожал весь грод… Собаки сорвались, воя, кони заржали в конюшнях, птицы на насестах неспокойно размахивали крыльями… людские голоса, плаксивые, удивлённые, испуганные слышны были со сороны ворот. Челядь выбежала из каморок, изб, сараев, и треск дверей разносился по замку.

Девушки с неимоверным страхом, с криком вскочили, ища схоронения, проснулась с безумным стоном пряха. Дзиерла едва имела время вытолкнуть за дверь Герона и Ганса, а сама упала на пороге. Крики от ворот приближались и слышен был топот коня, который бежал прямо к дверям замка, там вдруг остановленный, рухнул на четыре ноги.

Над ним стоял Валигура.

Но он это был или дух его, привидение с другого света?

Люди глазам не верили…

Он стоял в рваной одежде, с растрёпанными волосами, с окровавленной грудью, с ранеными босыми ногами, взглядом безумного, оглядываясь вокруг… Телеш, который прибежал к нему, челядь, паробки, женщины не смели приступить к нему, не веря глазам, чтобы это мог быть он.

Мшщуй закачался на ослабевших ногах, потёр руками лицо, и через открыте двери, шатаясь, вошёл в избу.

Две испуганные Халки стояли в углу, когда увидели его на пороге, и, крикнув, закрыли глаза, думая, что увидели привидение.

Валигура, поглядев на свой очаг, увидев белые платьица дочек, как бы восстановил рассудок. За ним в открытую дверь тиснулись люди, бессознательную Дзиерлу отбросив в сторону.

Мшщуй позвал детей… Узнав его голос, девушки бросились к нему и, прибежав, повисли на его шее. Из глаз старика текли слёзы и одновременно текла кровь, он обнимал девушек и рыдал от счастья.

Они его и спрашивать не смели, почему он такой окровавленный и оборванный, он не говорил ничего.

Телеш, только теперь убедившись, что это был пан из плоти и кости, а не призрак и дух его, подошёл с поклоном и вопросом, с сожалением и тревогой.

– Наш паныч, золотой сокол, что с тобой? Что с тобой?

Милый