Черчилль - Франсуа Бедарида

18 июня, как раз накануне капитуляции французской армии, Черчилль произнес пламенную речь. Его глубокий патриотизм подсказал ему эти благородные, трогательные слова: «То, что генерал Вейган называл битвой за Францию, окончено. Со дня на день начнется битва за Англию. От исхода этого сражения зависит судьба христианской цивилизации, судьба нашей империи, сохранение наших обычаев и нравов, а также дальнейшее развитие институтов нашего общества, существующих не одно столетие. Скоро враг обрушится на нас всей своей свирепой мощью. Гитлер прекрасно знает, что не запри он нас, обессиленных, на нашем острове, он проиграет войну. Если же мы сумеем дать ему отпор, Европа вновь станет свободной, люди вновь обретут надежду на мирное, светлое будущее. Но если мы сдадимся, целый мир, не исключая и Соединенные Штаты, — все, что мы знали и любили, низринется в пропасть нового варварства, которое извращенное знание сделает еще ужаснее и которое, быть может, будет длиться дольше, чем предыдущее. Исполним же свой долг, сплотим свои усилия и будем тверды, и тогда, просуществуй Британская империя и Сообщество наций еще хоть миллион лет, потомки будут говорить: „Это был звездный час в их истории“»[263].

Лидер нации в разгар войны

После войны Черчилль сказал, что в годину бедствий он лишь «рычал как лев»: «Во время войны британский народ доказал, что у него львиное сердце. Мне выпала честь издать призывный рык. Иногда, думается мне, я указывал льву, куда нанести удар»[264]. Уинстон скромничал, в действительности в 1940 году он и львом был, и ревел за него.

Между народом и лидером, которого он себе выбрал, с самого начала царило полное согласие. Непоколебимый патриотизм, дух сопротивления, желание сражаться — эти качества премьер-министра помогли ему найти нужный тон, способный воспламенить соотечественников, «отныне единственных хозяев своей судьбы»[265]. Это был священный союз народа и его лидера. Перед лицом опасности британцы объединились в едином порыве. Их решимость проявлялась по-разному — на людях и в узком кругу, в прессе и в дружеских разговорах. О желании сражаться до последней капли крови говорили и военные, и граждане, никогда не служившие в армии, говорили то шутливо, то торжественно.

В действительности у Черчилля было два главных козыря. Прежде всего, сплоченность народа за спиной своего лидера. Британцы были полны решимости, желания бороться, они были готовы на все ради обещанной победы. Перед лицом опасности больше не существовало классовых различий, партий, противоположных мнений — все слились в едином патриотическом порыве. Подданные Ее величества объединились во имя общей цели, между ними больше не было разногласий. В то же время премьер-министр неустанно напоминал соотечественникам о британских военных традициях и славном боевом прошлом, он весьма искусно играл на этой струне, утверждая, что у такого героического народа просто не может не быть светлого будущего. Один из его биографов написал, что «это страна изменилась, Черчилль же остался прежним. За одно лето он создал новую героическую Англию по своему образу и подобию. Он поставил крест на самом недавнем прошлом, безрадостном, не оправдавшем доверия, исчерпавшем себя. Вместо него Черчилль воскресил романтический век рыцарства»[266].

Второй его козырь состоял в том, что созданное им коалиционное правительство объединило представителей всех политических направлений — от правых консерваторов через державшихся посередине либералов до левых лейбористов. Теперь лишь немногочисленные маргинальные группы по-прежнему «недружелюбно» относились к Черчиллю — фашисты, чей лидер Мосли был заключен под стражу, леваки из независимой партии лейбористов, коммунисты, зациклившиеся на пораженческой пропаганде. Впрочем, в 1941 году эти самые коммунисты стали активно выступать за войну до победного конца. По правде говоря, участие лейбористов в управлении страной имело огромное значение, ведь теперь рабочие официально включились в борьбу за родину, а значит, и битва с врагом приобрела истинно демократический смысл. Работа на предприятиях пошла веселее — люди сражались с агрессором, стоя у своих станков. На этот трудовой подвиг их вдохновил министр труда — профсоюзный лидер Эрнест Бевин, с которым Черчилль очень быстро нашел общий язык. Отныне воспоминания о безрадостных эпизодах прошлого — Тонипэнди и всеобщей забастовке — перешли в небытие. Тем более что в общем-то старый аристократ Черчилль не походил ни на черствых заводчиков изБлэк Кантри[267], ни на банкиров из Сити. Итак, повсюду в стране царило согласие, в тот момент Англия являла пример единения нации.

И военных, и мирных граждан, не участвовавших непосредственно в сражениях, воспламеняло в первую очередь сознание того, что отныне бороться с врагом предстояло на родной земле, за родной дом, за родных людей, а не где-то за тридевять земель, как это было до сих пор. Люди знали, что им предстоит защищать от захватчика-варвара (как-то само собой так вышло, что немцев стали называть «гуннами») свою уникальную культуру, привычный с детства мир — повседневный мир Англии с ее коттеджами, маленькими городками, кафе, футбольными и крикетными полями. Они не хотели терять завоеваний цивилизации, развивавшейся две тысячи лет, да что там — речь шла о сохранении цивилизации вообще. Вера Бриттейн, феминистка и, кроме того, пацифистка, придерживавшаяся левых взглядов, полностью разделяла воинственный настрой своих соотечественников: «Отныне линия фронта пролегла через нашу повседневную жизнь. (...) Не только сухопутные войска, эскадрильи и военные корабли участвуют в сражении, но и мы все, весь наш народ, рабочие и домохозяйки встали плечом к плечу на защиту родины»[268].

В то время употреблялось выражение «война граждан», придуманное романистом Ж. Б. Пристли, повсюду говорилось о «народной войне». Однако бесспорным остается тот факт, что Черчилль, возведенный в ранг спасителя, благодаря своей неиссякаемой энергии и вдохновению сумел сплотить народ ради общей благой цели и ради сохранения свободы и христианства (Gesta Dei per Anglos).

Тем временем военные инженеры, откликнувшись на призыв премьер-министра, лихорадочно готовились к достойной встрече врага, который не сегодня-завтра мог попытаться высадиться на английской земле. На южном побережье поля, луга, площадки для гольфа ощетинились столбами, противотанковыми «ежами», всевозможными заграждениями — в ход шли старые автомобили, тележки, кроватные сетки... Британская земля была изрыта траншеями, оплетена сотнями километров колючей проволоки. Чтобы запутать врага, сняли все дорожные указатели, все щиты с названиями деревень и железнодорожных станций. В предстоящей оборонительной операции особая роль отводилась полувоенному-полугражданскому корпусу добровольцев —Home Guard. Отряды местной обороны были созданы в мае 1940 года и назывались поначалу не очень благозвучно — «Добровольцы местной обороны». В июле Черчилль, прославившийся своим умением высокопарно изъясняться, переименовал их в «Родную гвардию». Вскоре она уже насчитывала полтора миллиона ополченцев.