Люди - Георгий Левченко

что под конец путешествия я чувствовал себя более уставшим, чем по приезде. Да и попутчики порядком надоели: и ассистент группы, молодой парень, судя по высоте голоса, манерам и рубашке с закатывающимися рукавами на застёжке, нетрадиционной сексуальной ориентации; и усатый мужчина лет 55, постоянно снимавший видео на планшет и громко и чётко комментировавший то, что видят его будущие зрители; и старая то ли армянская, то ли еврейская семья, очень скаредная, пожалевшая денег на аренду радиогида, из-за чего им всю поездку пришлось ходить за экскурсоводами буквально по пятам; и мама с дочкой лет 14-15 и ростом 180-190 см, звавшая своего отпрыска либо по имени, либо «дура тупая»; и муж и жена средних лет и интеллигентной наружности, воровавшие столовые приборы в отелях; и два пожилых друга, которые, если начинали с тобой говорить, то через пару минут тебе уже хотелось покончить с собой от уныния и безысходности, – всех не вспомнишь. Но моя усталость была полной, поскольку полученные впечатления оказались мне в новинку, возможно, даже слишком полной, ведь я начал считать, что обрёл опыт, которого, на самом деле, не имел. Мне вдруг почудилось, что стоит только захотеть, и я смогу остаться здесь навсегда, так как будто бы всё в этой стране изучил, всё понял, и в состоянии успешно поддерживать в ней своё существование. Конечно, я делал скидку на то, что приехал сюда на готовенькое, за всё было заплачено, меня возил специально нанятый автобус, туристов по возможности избавляли от бытового общения с аборигенами и прочее. Однако вечером последнего дня, когда я шёл по улице и любовался успевшим наскучить центром столицы, моё сердце пленило наивное впечатление, будто необременительная жизнь в аккуратном европейском городе для меня вполне естественна, обыденна и может продолжаться сколь угодно долго.

На самом деле, не может. Очутившись в номере уже затемно, я принялся спешно собирать сумку, поскольку вылетал рано утром, и, полностью погрузившись в это занятие, вернулся в круг обыденных представлений, озаботился тем, как буду добираться домой, что ещё мне предстоит сделать за остаток отпуска, как выйду на работу, какую гору документов увижу на своём столе и с какими делами покончу прежде всего. В процессе позвонила мама, расспрашивала, как я себя чувствую, хорошо ли питаюсь, рад ли возвращению на Родину, потом рассказала, что случилось дома (а дома ничего не происходило, ни у нас, ни у родственников, ни у друзей, обычная рутина, которая и год назад, и год спустя будет такой же) и тем самым окончательно вырвала из чужой действительности и вернула в привычную, точнее, ту, которая некогда являлась для меня естественной, а теперь казалась совершенно безразличной. Садясь в самолёт, я не испытывал ни малейшего сожаления, время было потрачено не зря, но его содержание донельзя исчерпалось, и уже не имело значения, откуда я улетаю и куда возвращаюсь, эти обстоятельства одинаково не заслуживали внимания. Блаженное состояние созерцательной мудрости, жаль только, что оно не продлилось и дня. С ним я взошёл на борт, с ним летел, на этот раз без таких самовлюблённых попутчиков как Сигизмунд Германович, с ним возвращался в областной центр, где вновь вскоре окажусь на свою беду, с ним встретился с отцом на автовокзале, заметив, что он меня будто стесняется, с ним ехал домой, не сказав родителю и пары слов, с ним же пребывал остаток дня в отрадном безделье, ведь прежние развлечения опять стали мне безразличны, однако трещины от разговоров с родственниками по нему уже пошли.

Следующий день полностью уничтожил моё олимпийское спокойствие, я проснулся в своей кровати и тут же почувствовал, будто никуда и не уезжал, воспоминания, впечатления посерели буквально за одну ночь, померкли и выцвели, остались только плоские фотографии на экране, словно сделанные другим человеком. Я полез в социальные сети, вывесил там безжизненные изображения, потом в течение всего дня будто по принуждению периодически туда заходил, чтобы проверить урожай комментариев. Как всегда он оказался не густ. А после ушло и чувство принуждения, я окончательно вернулся. К маме приходили подруги, расспрашивали о загранице, она демонстрировала сделанные мной снимки, но меня не звала, оправдываясь тем, что я отдыхаю после длительной поездки. Некоторым жителям нашего городка моя заграничная поездка казалась не рядовым событием, и они действительно верили её словам, а я, позавтракав, начал изнывать от безделья. Полежал в постели, потом посидел за компьютером, потом опять полежал, пообедал, вздремнул на диване, посмотрел телевизор, вновь посидел за компьютером, поужинал с семьёй, затем мы вместе посмотрели телевизор и разошлись спать (у меня в тот момент сна не было ни в одном глазу). Наверное, смешно держаться за такую жизнь, но она всё, что у меня было. На следующий день оставаться дома стало просто невыносимым и казалось абсолютно нелепым, поэтому я дважды прошёлся по главной улице из конца в конец. Моё чудачество не осталось незамеченным односельчанами, и пара улыбающихся рож встретила меня уже на половине второго прохода, из-за чего в третий раз проделывать тот же путь я не стал. Погулял в ближайшей лесополосе наедине со своими мыслями и вернулся домой совершенно неудовлетворённым. Мне подавай дворцы и парки, а здесь смотреть было не на что, о чём я не мог не знать заранее. Я смирился и вернулся к прежней жизни.

XLV

Но последний поворот в ней не заставил себя долго ждать, изменения оказались настолько естественными и своевременными, что стоило бы удивиться, если бы они не произошли. Нечто стало чувствоваться уже в последние дни отпуска, я переменился и внутренне, и поведением, что нисколько не удивляло окружающих, было лишь не понятно, что конкретно стоит за этим «нечто». А после выхода на работу оно проявилось в полной мере, там я стал совершенно чужим, не в обычном смысле травимом и гонимом, а в каком-то для себя новом. Порядочный человек мог бы сказать, что меня зауважали, но я больше склоняюсь к тому, чтобы охарактеризовать его как осознание неспособности оказать влияние на мои действия, подчинить своей воле, навредить, манипулировать, сделать надо мной что-то, что изменило бы меня самого или обстоятельства моей жизни. Отчуждённость сквозила во всём: в первый день после отпуска я не увидел ни вереницы коллег-посетителей в кабинете, ни груды просроченных документов на столе, мои обязанности внезапно выполняли в моё отсутствие, что не имело места даже в отношениях между руководителем управления и его заместителем. Это могло означать только одно – в моё возвращение верили слабо, и даже когда я вернулся, все ждали, что я вот-вот куда-нибудь денусь.

Сперва я не