Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Ответом королю гуннов стали восторженные крики его подданных. Аттила уцелел, лидерство его еще более упрочилось. Вот только далось ему все это ценой огромной личной жертвы.

Вечером, остановив коня на краю обрыва, под которым несла свои стремительные воды река Тиса, Аттила вытащил из закрепленной под седлом сумы серебряное блюдо, подарок Аэция. Мысленно восстановил в памяти все изображенные на нем сцены, каждая из которых олицетворяла один из этапов их долгой и богатой событиями дружбы. Обстоятельства сложились так, что оставить блюдо у себя он уже не мог. Что ж, Мурдук, великий бог войны, столь достойному подношению будет только рад, подумал Аттила. «Прощай, Аэций, друг мой старинный, – прошептал он печально. – Тяжелее дня в жизни Аттилы не было, отныне мы с тобой враги». Уверенным движением он забросил блюдо на середину реки; описав крутую дугу, оно с плеском упало в воду и, блеснув напоследок, исчезло из виду.

Возвращаясь в деревню, Аттила сказал последнее «прощай» и своим мечтам о Великой Скифии. Теперь ему оставалось лишь одно: вести свой народ по выбранному пути, навстречу суровым и кровавым сражениям, грабежам и разрушениям. Ему, человеку, который ездит верхом на тигре… Вдруг он вспомнил третью часть пророчества: «Раненый орел отбивается, и осел оставляет его и нападает на первого орла». Раненый орел – орел Восточного Рима, чью империю он разграбил. Осел – дикий осел степей, иначе говоря – гунны. Первый орел – символ имперского Рима, империи Запада. Все сходится. Восток крепко потрепал гуннов в битве на реке Ут, после чего отказался платить им дань, что вынудило гуннов обратить свой взор на Западную империю. Как там завершалось пророчество? Лучше об этом и не думать. Возможно, его поступки действительно были прописаны в скрижалях Судьбы. И все же он продолжит действовать так, словно сам является ее творцом.

Когда о намерениях Аттилы (а следовательно, и о содержании фатального письма Гонории) стало известно в обеих частях Римской империи, принцесса спешно была отправлена в Константинополь и выдана замуж за человека в политическом отношении незначительного. Позднее, застрахованная подобным образом от посягательств на ее руку Аттилы, Гонория была приговорена к пожизненному тюремному заключению.

Глава 45

Ужасная орда Аттилы – воинственные ругии, дикие гепиды, скиры, гунны, тюринги – разлилась по твоим равнинам, о Белгика.

Сидоний Аполлинарий. Панегирик Авиту. 458 г.

Крепко держа за древко старый отцовский angon – заершённый, с длинным железным наконечником, дротик, Клеф лежал, прижавшись к земле, за дубом, росшим на краю расчищенного под пашню участка леса. Росчисть эту надвое делила дорога, по которой вскоре должен был проехать Гизульф. Тишину Тюрингского леса, занимавшего большую часть территории, на которой проживало племя Клефа, тюринги, нарушал лишь стук дождевых капель по земле, все еще – несмотря на то, что уже пришла весна, – покрытой желтыми осенними листьями.

С холодной, контролируемой яростью Клеф припомнил тот летний день годичной давности, когда от руки Гизульфа, заносчивого, неотесанного юноши из comitatus местного вождя, погиб его отец, простой kerl , земледелец. Когда Гизульф беспечно проскакал по колосящемуся яровой пшеницей полю, отец Клефа сделал ему вполне обоснованное замечание. Гизульф же в ответ наотмашь ударил старика толстым концом своего копья. Тяжелое, обитое железом древко угодило прямо в голову, пробив череп – непреднамеренное, но все же убийство. Позднее, столкнувшись с Клефом, Гизульф бросил к ногам парня римский solidus .

– Wergeld , за смерть твоего отца, – надменно произнес воин. – Гораздо больше, чем он, простой kerl , стоил.

– Я не возьму его, – ответил Клеф и плюнул на монету.

Гизульф лишь пожал плечами и, смеясь, поехал дальше. Solidus так и остался валяться в грязи.

«Я обязательно отомщу, – подумал Клеф, – но лишь тогда, когда буду к этому готов». В течение многих недель отслеживал он привычные перемещения Гизульфа, но ничего не предпринимал, давая воину возможность почувствовать себя в безопасности – мнимой. В последнее время Гизульф взял за привычку каждый божий день наведываться в соседнюю деревушку, к одной богатой вдовушке. Несколько раз проследив за своим врагом, Клеф точно знал, по какой дороге тот будет возвращаться, и теперь, спрятавшись в укромном месте, предвкушал сладкий миг расплаты.

Наконец он раздался: приглушенный – из-за сырой после прошедшего дождя земли – стук копыт. Затем на росчисти появился Гизульф, крупный юноша на тощем боевом коне. Подняв angon , Клеф отвел державшую его руку назад, дожидаясь, когда враг проедет мимо дуба, и его широкая спина будет представлять собой отличную мишень.

Вдруг Клеф услышал слабый, глухой рокот – трубили в рог! Звуки эти были ему знакомы: то Этцель [58] , предводитель гуннов, призывал всех присягнувших ему на верность, как гуннов, так и германцев, немедленно явиться на место сбора. Мгновенно опустив angon , Клеф повернулся и со всех ног побежал сквозь лесную чащу в том направлении, откуда доносились трубные звуки. Месть подождет, сказал он себе. Пусть Гизульф поживет еще немного – взаймы. Время его истечет, когда он вернется домой из похода, в который их поведет Этцель.

От Свевского моря до Данубия, от рейнских земель до предгорий Имая, где бы ни звучали горны Аттилы, люди откладывали на потом то, чем были заняты, и поспешали к местному месту сбора. Рыбак, закидывавший сети в устье реки Виадуа, отбрасывал их в сторону и греб к берегу; пастух оставлял свои стада у сарматских возвышенностей; крестьянин, вспахивавший росчисть в Боярии, распрягал плуг и в спешке покидал поле; птицелов в топях реки Вистулы забывал про свои силки; охотник в горах Кавказа, уже изготовившийся пустить стрелу в каменного козла, давал тому уйти… Незыблем был авторитет Аттилы! Повиновения, немедленного и абсолютного, требовал он от своих подданных; малейшая же непокорность каралась сажанием на кол либо распятием на кресте. Но сколь суровым был он правителем, столь и великодушным: преданная и бесстрашная служба часто вознаграждалась дорогим подарком, вроде кольчуги, украшенного драгоценными камнями кубка или же золотого блюда.

Из каждого уголка огромного королевства Аттилы стекались на берега Верхнего Данубия реки вооруженных мужчин: наездники-гепиды с сарматских предгорий, темнокожие аланы, голубоглазые скиры и тюринги, конные остроготы, бесчисленные гунны из раскинувшихся у Каспийского моря, Понта Эвксинского и нижнего Данубия безграничных степей. Все эти и другие, более малочисленные, племена, признававшие Аттилу своим вождем, слились, в конце концов собравшись вместе на северном берегу Нойзидлер Зее, что в Паннонии, в одну огромную орду.

Когда прибыли туда последние контингенты, это великое воинство, во главе которого, покрытый простой накидкой из шкур животных и безоружный, встал сам Аттила, двинулось на северо-запад, к бельгийским провинциям Галлии.

Глава 46

Много городов было разрушено: Алуатика, Метис…

Гидаций. Хроники. XI в.

Даже в марте того судьбоносного года, когда консулами были Маркиан Август и Адельфий и шел тысяча двести пятидесятый год с основания Рима [59] , льдины все еще сновали по Рейну там, где в него впадает Никра. Стоя на вершине холма, у подножия которого и соединялись две этих реки, Бауто, пастух-алеманн, плотнее запахнул полы плаща и в который уже раз с тревогой посмотрел на свое стадо. Наученный горьким опытом прошлых лет, он понимал, что после столь суровой зимы в ближайшие несколько недель нужно особенно бдительно присматривать за новорожденными овечками: голодная лиса смела и бесстыжа. Тогда-то его острый глаз и уловил нечто необычное: казалось, на предгорья Вотанланда, чьи вершины определяли восточный горизонт, спускается густой туман. Странно, подумал Бауто. День выдался холодным и безоблачным; даже далекие предметы просматривались очень четко. Тумана в такой день быть не может. А что это за звук, похожий на отдаленный шум? Должно быть, ветер. Но шум все нарастал и нарастал, пока наконец не стал походить на барабанный бой или раскаты грома. Казалось, он идет из тумана, который приближался с невообразимой скоростью. Никакой это не туман, догадался Бауто, – огромный поток пылевых облаков, в которых икрятся и сверкают мириады огней. То была армия. Но такая, какой не видели еще люди; она насчитывала не просто тысячи, а десятки, возможно, сотни тысяч воинов. В благоговейном трепете наблюдал Бауто за тем, как это несметное воинство перевалило через горные ущелья и, расплывшись по долине, устремилось к Рейну. Забыв об овцах, он повернулся и со всех ног побежал под гору, – нужно было предупредить жителей Мангейма.