Покорение Финляндии. Том II - Кесарь Филиппович Ордин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Балом кончился второй день пребывания Императора Александра в Борго.
На третий день, 17-го марта, должно было состояться принесение присяги представителями сословий. Таковая была принесена всем населением еще год назад; но руководителям нужно было в видах, как объясняли, еще большего укрепления преданности народа новому государю, произвести демонстративный обряд присяги согласно шведской конституции.
Эта последняя требовала обоюдной присяги, с одной стороны государственных чинов, с другой — самого короля. И та и другая приносились по особой форме, причем выражалось не только обязательство блюсти конституцию, но и не допускать её изменения. В форме присяги короля заключалось следующее торжественное обязательство: «управлять королевством и царствовать по Форме Правления 21 августа 1772 г., навсегда отвергая ненавистное королевское единодержавие (förhateliga Konungsliga Enwäldet) или так называемое самодержавие (суверенитет) и почитая для себя за величайшую честь быть первым «согражданином честного и свободного народа».
Неизвестно, знал ли Сперанский буквально содержание этой присяги, приносившейся при шведском короновании. Но его финляндские советники, несмотря на всю её невозможность в частности вообще для самодержавного Государя, попытались; нельзя ли применить ее и в настоящем случае. Накануне, т. е. 16-го, в числе приглашенных к императорскому столу были и известные барон Маннергейм и фон-Мориан. «После обеда, — рассказывает Кастрен в своих Очерках,[86]— Сперанский отвел этих двух господ в сторону к окну, и представил их вниманию требующий будто бы серьезного обсуждения вопрос о конституционной форме, в которой Его Величество, при имеющем последовать назавтра принесении присяги, должен был произнести клятвенное утверждение конституции. — Мы указали, — передает Кастрён слова Маннергейма, — на форму по закону 1772 г., который, вместе с дополнением 1789 г., был собственно основным законом, сохранение коего было обещано Е. И. Величеством[87]. Против сего Сперанский сделал разные замечания на счет того, что при настоящих обстоятельствах это казалось непригодным. Это могло быть справедливо, и мы не посмели предложить никаких изменений.
Насколько эта попытка Маннергейма произвела сенсацию даже между финляндцами, видно из следующих — слов цитируемого автора. «Вечером узнали о распространившемся чрез генерал-губернатора Спренгтпортена слухе, что Император, недовольный нашими заявлениями, пригрозил немедленно закрыть ландтаг и распустить чинов, и что Форма Правления 1772 г. не может быть принята. Маннергейм испугался, конечно, за себя: «Досадуя, что я таким образом скомпрометирован частным разговором, — говорит Маннергейм, — отправился я тотчас же к Сперанскому, дабы в отдельной беседе узнать настоящее положение дел, а также удостовериться в том, действительно ли я лишился милости Императора. Оказалось, по дальнейшему рассказу Маннергейма, что Сперанский опроверг эти слухи, заявив, что никакого вопроса о закрытии ландтага не возникало.
Кто был прав, Маннергейм ли, передававший такое опровержение слуха, или Спренгтпортен, чрез которого он распространился, сказать трудно. Но во всяком случае инцидент этот во всей его общности еще раз рисует положение, и говорит о том, что все дело было не в каком-либо соглашении или договоре финляндцев, а в личном и совершенно произвольном усмотрении Александра Павловича, и что все эти представители финского народа молчаливо подчинялись этому усмотрению.
Описав изложенное, Маннергейм добавляет, что Сперанский показал ему уже известную вышеприведенную грамоту 15-го марта, «которою в общих выражениях без всяких дальнейших подробностей утверждаются коренные законы и учреждения страны, равно привилегии, льготы и права каждого сословия».
Соображения по поводу этой грамоты уже выше изложены и возвращаться к ним нет надобности. Следует однако заметить, что финские писатели вопреки очевидности желают убедить, что в ней-то и заключается конституционная присяга Императора Александра пред Финляндией. Но мысль подчинить победителя, самодержавного государя, тому условию, чтобы он торжественно признал свое самодержавие ненавистным, хотя бы в отношении небольшой части своих владений, — такая мысль могла прийти в голову лишь людям, ослепленным неожиданным успехом других их смелых домогательств.
В самый день 17-го марта, около двенадцати часов, между рядами войск опять проследовал Император Александр в парадной военной форме из своего помещения в соборную церковь. Только два русские герольда предшествовали ему, и русские же сановники сопутствовали. Вступив в храм при звуках музыки, Александр Павлович сел на трон. Здесь против церемониала было, кажется, то отступление, что при начале присяги Александром не было произнесено никакой речи. Представители сословий приветствовали его, и Тандефельд пригласил дворян к принесению присяги. Она произносилась по-шведски и выражала следующее [88].
«Мы, рыцарство и дворянство, собранные на этот общий сейм, как за себя, так и от лица отсутствующих сочленов нашего сословия, обещаем и клянемся, все вообще и каждый в отдельности, пред Богом и на Его Святом Евангелии, что мы признаем нашим Государем Александра I Императора и Самодержца Всероссийского, Великого Князя Финляндского, и что мы будем неизменно сохранять коренные законы и учреждения этой страны в том виде, как они существуют и действуют, равно будем опорою верховной власти, и так повиноваться её повелениям и их исполнять, чтобы иметь возможность дать ответ пред Богом и людьми. Государю принадлежат повеления, а нам исполнение в сохранении всего того, что справедливо как в отношении к особе Государя, так и в отношении нас самих; мы также обещаем и удостоверяем Его Величество быть всегда верными Его службе, особенно защищать страну, соблюдать по законам и нашим привилегиям нашу военную службу лишь только она будет восстановлена, как при смотрах, так и на защиту страны. Мы будем убеждать всех подданных страны к верности и к уплате должных короне повинностей. Мы сохраним все это. верно по нашему лучшему разумению и возможности, в удостоверение чего мы это обещаем, подняв руки, и молим Бога да будет нам в помощь как душевно, так и телесностью».
Подобным образом принесена присяга и прочими сословиями, духовенством, горожанами и крестьянами.
Затем была прочтена Спренгтпортеном в переводе грамота 15-го марта. Был ли то вышеприведенный неверный перевод, или какой другой, сказать нельзя по неимению данных.
В ответ на это ораторы говорили свои благодарственные речи, на что Император Александр сказал по-французски следующее:
«С чувством принимаю Я присягу верности, принесенную Мне жителями Финляндии чрез посредство их представителей. Узы, Меня с ними соединяющие, укрепленные неподготовленным выражением их привязанности и освященные этим торжественным действием, становятся тем более дороги Моему сердцу, тем более соответствуют Моим началам. Обещая им сохранить их религию, их коренные законы, я желал показать им, какую цену даю чувствам любви и привязанности».[89]
После этой речи один из герольдов дворянства, выступив пред троном, возгласил:
