Оберег волхвов - Александра Девиль

— Отец Паисий и отец Лука сегодня прибыли в Киев после долгого путешествия. Они привезли к Крещению Господню икону со Святой горы Афон. И хотя зимой путешествовать трудно, но икону и церковные книги они доставили в полной сохранности.

— Бог нам помог, — скромно заметил отец Паисий.

— Это купцы ждут весну, чтобы возвратиться на Русь по морям и рекам, — сказал отец Лука. — А мы, смиренные иноки, решились и на сухопутное путешествие. Из Царьграда через болгарские и валашские земли на лошадях добрались до южной окраины Галицкого княжества, а там уж на санях по первопутку. Четверо нас было, но один по дороге преставился, а другой захворал, лечится нынче в монастыре.

Монахи перекрестились и немного помолчали, опустив глаза.

— А придунайские кочевники вас в пути не обижали? — спросила Евпраксия.

— А что с нас возьмешь, мы ведь не купцы и не бояре, — ответил отец Паисий. — Да и половцы в это время года не больно разъезжают, сидят по своим зимовьям.

— Наверное, много чудес увидели вы в путешествии, святые отцы, — с невольной завистью сказала Анна.

Тут уж монахи заговорили наперебой. Вначале отец Паисий рассказал о Святой Горе, вершина которой находится между землей и раем, о неугасимой лампаде и чудесном паникадиле в Афонском храме. Поведал и древнее предание об Афоне, который в языческие времена назывался Аполлониадой и был знаменит огромной статуей Аполлона. Когда Матерь Божья отправилась на Кипр, на море разразилась буря, корабль прибило к каменным берегам Афона — Аполлониады. Но как только Богородица сошла на эту землю, кумир рассыпался в прах.

Затем отец Лука принялся рассказывать о константинопольских храмах, из которых прекраснейшим был Софийский, построенный по воле императора Юстиниана, пожелавшего превзойти самого Соломона с его иерусалимским храмом. Упомянули монахи и о монастыре Святого Маман- та, издавна служившем местом приюта для купцов из Руси.

— А кого из киевлян вы там повстречали? — спросила Евпраксия.

Лука назвал имена нескольких купцов, а затем Паисий добавил:

— Еще в последний день, уже как отъезжали, встретили мы в Царьграде Дмитрия Клинца.

Анна вздрогнула, а Евпраксия и Надежда насторожились, но монах, не заметив этого, продолжал:

— Дмитрия мы раньше не видели, но знакомы с его младшим братом, который побывал на Афоне перед нами. А в Царьграде дошли до нас слухи, что Дмитрий Клинец испытал много злоключений. В Солуне он спас от убийц тамошнего правителя, но сам при этом был ранен отравленным ножом, долго болел. Однако потом поправился и вместе с солунским наместником прибыл в столицу. Говорят, император собирается пожаловать его какой-то грамотой. Но с самим Дмитрием мы познакомиться не успели. В тот день, когда он приехал в Царьград, мы уже оттуда уезжали.

Кажется, путешественники рассказали обо всем, о чем могли, и Феофан вовремя заметил, что они еще не отдохнули с дороги. Проводив их в монастырь, он затем вернулся обратно и вместе с женщинами пошел к Софийскому храму.

День был морозный, но безветренный. Ковер снега искрился в скупых лучах холодного зимнего солнца. Святочная неделя ощущалась во всем. Даже самые бедные из киевлян в эти дни веселились. Песни про Коляду, поединки ряженых, гадания, озорные игры молодежи являли причудливую смесь христианства с самыми светлыми сторонами славянского язычества. Люди, не избалованные жизнью без войн и бедствий, радовались каждой возможности повеселиться в мирной обстановке.

Это разлитое в воздухе веселье заражало и Анну, хотя она впервые после болезни вышла за пределы монастыря и еще чувствовала легкое головокружение. Надежда заботливо поддерживала ее под руку, старалась укутать, но Анне совсем не было холодно, напротив — ее щеки горели. Она ощущала внутренний жар, что было совсем неудивительно: ведь после стольких месяцев неизвестности наконец-то получена долгожданная весть! Дмитрий жив, и это было самым главным. На его долю выпало много злоключений, и это объясняло, почему он до сих пор не вернулся в Киев. Анна встретилась взглядом с Евпраксией, и по радостному блеску глаз они без слов поняли друг друга.

И все-таки одно сомнение, как легкая тень, ложилось на душу Анны. Слова монаха о том, что Клинец будет принят при императорском дворе, почему-то отозвались в ней тревожным эхом. Она вдруг почувствовала себя ненужной, ничтожной в сравнении с тем величием и великолепием, которое, возможно, сейчас окружает Дмитрия в просвещеннейшей столице христианского мира. Вспомнит ли он о незатейливой киевской девушке там, где сможет увидеть знатнейших патрицианок и утонченных фрейлин императрицы? До сих пор он не мог вернуться в Киев, а теперь захочет ли?

В Софийском храме ее взгляд невольно потянулся к росписям лестничной башни, ведущей на хоры. Там были изображены сцены на константинопольском ипподроме. Колесницы, акробаты и музыканты казались почти живыми, схваченные художником прямо в движении. Яркими красками выделялась в центре росписи императорская ложа, в которой находился сам василевс в сияющей короне и придворные. Боярышня знала по рассказам учителя-грека о той роли, которую играл ипподром в жизни византийской столицы.

С трудом Анна отвела взгляд от росписей башни и в душе повинилась перед Орантой за то, что здесь, в Божьем храме, оказалась захвачена суетными мыслями.

Но при выходе из церкви девушка еще раз невольно оглянулась на картины византийской жизни и про себя вздохнула: наверное, там, в далеком и блестящем Царьграде, Дмитрий сейчас веселится…

Глава двадцатая

В Константинополе

Дмитрий, наблюдая за неистовством трибун на ипподроме, не первый раз подивился тому искусному расчету, с которым уже много веков была устроена жизнь в ромейской империи. Все здесь подчинялось строгим и незыблемым законам, все — от дворцового церемониала до места и времени закупки сырья беднейшим ремесленником — контролировалось на каждом шагу. Все цеха, торговые лавки, питейные заведения могли в любой момент быть осмотрены чиновниками, службу которых проверяли другие чиновники. Над составлением деловых бумаг трудилась коллегия тавулариев, работа и оплата которых также была расписана на много лет вперед. Ничто здесь не было упущено, оставлено на самотек. Но вместе с тем правители империи понимали, что должно быть русло, по которому изливались бы накопленные в душах страсти, желание побуйствовать, посмеяться над сильными мира сего и высказать свое недовольство действиями властей. Таким руслом как раз и служил ипподром, где простые члены димов имели возможность лицезреть императора, обратиться к нему через своих вождей — димотов, а также угадать его и других высших сановников в комическом исполнении мимов-лицедеев.