Под игом - Иван Вазов

В грамматике любви нет вопросительных знаков.

В довершение всего сердце Рады не было свободно, и Кандов это знал. Но он не хотел этого видеть и пылал по-прежнему.

Любовь слепа. Недаром древнегреческое искусство часто изображало крылатого бога любви с завязанными глазами.

Пока Рада считала Огнянова погибшим, она была так подавлена горем, что ей и в голову не приходило придавать какое-то значение посещениям студента, вначале довольно редким. Однако мало-помалу эти посещения, а также как бы случайные — а на самом деле умышленные — встречи все учащались. Время шло, а Кандов по-прежнему встречался с Радой. Наконец Рада, со свойственной женщинам догадливостью, заметила, что студент увлекается ею. С каждой новой встречей признаки этого зародившегося и беспрерывно растущего чувства становились все более заметными.

Сначала Рада была только удивлена и смущена; потом стала делать вид, будто ни о чем не догадывается, — кто знает, быть может, ухаживание студента даже льстило ее самолюбию; в конце концов все возрастающая сила этой горячей привязанности потрясла девушку до глубины души. Но, робкая и стыдливая, она не нашла в себе смелости резко охладить пыл Кандова или отказать от дома поклоннику, деликатность которого соперничала с его искренностью.

Эти качества обезоруживали девушку.

Только человеку типа Стефчова могла бы она осмелиться дать пощечину.

Рада не знала, что делать.

Она по-прежнему радушно принимала Кандова, как товарища Бойчо и человека благородного. Встречая его приветливо и стараясь исцелить его недуг огнем своих черных глаз, бедняжка воображала, что облегчает его страдания, всей силы которых не подозревала. Плохой лекарь! Ни она, ни Кандов не знали, что единственное спасительное лекарство от таких недугов — это разлука.

«С глаз долой — из сердца вон», — гласит болгарская пословица.

XIX. Утренний визит

После скандала со Стефчовым Кандов вернулся домой чрезвычайно взволнованный. Он заперся у себя в комнате и до самого вечера читал, прерывая чтение лишь для того, чтобы делать карандашные пометки на полях книги.

С головой уйдя в эту работу, он совсем позабыл про обед… Мать звала его к столу, по он отговорился головной болью. И вечером он не прикоснулся к еде. Несколько часов он пролежал на тахте, глубоко задумавшись, устремив глаза в потолок. Когда настала ночь и дневной шум утих, Кандов встал, сел к столу и начал писать письмо. Он писал до полуночи. Потом снова бросился на тахту, но не затем, чтобы уснуть. — ему сейчас хотелось помечтать. Свеча горела до рассвета. К утру Кандов забылся. Первые лучи солнца, проникнув в комнату, упали на него. Он очнулся и открыл глаза, усталые от бессонной ночи. Подойдя к столу, он перечитал письмо, сложил его вчетверо и принялся искать конверт, по не нашел его и снова положил письмо на стол.

— Сейчас или когда-нибудь потом? — пробормотал он. И постоял с минуту в раздумье.

— Нет, потом… потом отдам ей… когда увижусь с нею, — решил он.

И, собираясь выйти, он быстро стал приводить себя в порядок.

Только очутившись на улице, Кандов понял, что еще очень рано. Солнце стояло низко над горизонтом; дом, в котором жила Рада, отбрасывал тень на дом, стоящий напротив… Кандов по опыту знал, что, когда тень уползает до канавки на середине улицы, девушка выходит поливать огород своей хозяйки Лиловицы. В это время Рада уже бывает одета, и в такой час можно проситься в гости. Кандов несколько раз прошелся по улице из конца в конец, поглядывая то на тень, то на ограду дома Лиловицы. (Рада занимала комнату в глубине двора.) Но тень невыносимо медленно сползала со стены противоположного дома, и почти вся улица была еще затенена… «Значит, пройдет не меньше часа, прежде чем солнце осветит половину улицы», — думал Кандов и, заложив руки за спину, продолжал ходить взад и вперед. Вскоре он свернул на другую улицу, не желая привлекать к себе внимание прохожих, которые встречались все чаще и чаще. Солнце уже заливало яркими лучами всю Стара-планину, холмы за городом, черепичные крыши домов, белые печные трубы и те окна, что выходили на восток. Содержатели кофеен — ранние пташки! — уже открыли свои заведения; бакалейщики в фартуках подметали мостовую перед своими лавчонками; бахромщики хлопали связками шнуров по каменным плитам у источников; по улицам сновали люди. В городе началось оживленное движение, и его разнообразные шумы слились в единый гул.

Но Кандов ничего этого не замечал. Ни солнце, ни шум, ни прохожие, ни закипевшая кругом жизнь не привлекали его внимания. Его глаза были прикованы к одному — к тени; о ней одной он думал, ее исчезновения ждал. А край тени все приближался к канаве — этому заветному рубежу, суля конец мучительным, страстным волнениям юноши, конец минутам ожидания, долгим, как века. Наконец тень сползла и с канавы, оставив другую половину улицы залитой ярким светом. Кандову показалось, будто солнце только что взошло… Быстрыми шагами направился он к воротам бабки Лиловицы. Он смотрел на эти старые, обветшалые дубовые ворота, низкие и обитые гвоздями с большими расплющенными шляпками, которые настолько заржавели, что казались просто пятнами на досках… Кандов знал эти шляпки наперечет, знал все щели и трещины в досках, помнил, каким резким скрипом, похожим на рычание пса, скрипят ворота, когда их отворяют. Эти ворота были для него как бы живым существом, с глазами, ушами, голосом… Как болезненно, жутко и сладостно отдавался в его сердце их скрип всякий раз, как он входил в этот двор! Как холодно, неприветливо и зловеще, словно удары клепала, возвещающие о смерти человека, пронизывали его душу эти звуки, когда он уходил и ворота захлопывались за ним!..

Но вот ворота открылись. На улицу вышел какой-то крестьянин в шароварах и шапке. Кандов хотел было спросить его о Раде, но постеснялся. Он смотрел на этого простого человека с волнением, чуть ли не с завистью. И продолжал гулять по улице. Прошло еще некоторое время. Ворота снова открылись, и на этот раз сердце у Кандова застучало.

Со двора вышли Рада и бабка Лиловица. Они быстро пошли вверх по улице. Только сейчас Кандов услышал звонкие удары клепала. «Вероятно, сегодня какой-то праздник, — подумал он, — и они пошли в церковь». Он стоял как вкопанный, следя глазами за удалявшейся девушкой. Рада его не заметила, — глаза ее были опущены и когда она выходила из ворот, и когда повернулась, чтобы пойти но улице. Кандов невольно отметил, что сегодня она в новом черном платье, что она сняла свой ситцевый серый передничек с белыми горошинками и листочками, который всегда носила. Но какой яркий румянец играл на ее лице, таком строгом и таком пленительном!

Долго ждал студент ее возвращения… Прошел час, другой. Кандов негодующе прислушивался к ударам клепала, которые то умолкали, то раздавались снова, — и эти сухие, звонкие и какие-то назойливые звуки невыносимо раздражали его и наконец довели до отчаяния.

—Что за черт? Какой сегодня праздник? — злобно повторял он. — Куда она ушла с этой противной старухой? На что нужно это дурацкое клепало? Зачем эти вечные праздники? До праздников ли теперь людям? К чему мне праздники, эти пережитки идолопоклонства?

Такого рода восклицания время от времени вырывались из уст Кандова, и он все ходил и ходил по улице. Но Рада не возвращалась.

Солнечный свет давно уже перешагнул канаву, завладел второй половиной улицы и, вскарабкавшись на стену дома бабки Лиловицы, дополз до самого карниза. Прохожие сновали взад-вперед по улице, но ни Рады, ни ее старухи хозяйки среди них не было. А клепало все било и било.

—Да что это за странный праздник такой? — снова злобно прошептал студент.

Впрочем, он, в сущности, и не хотел узнать, в чем дело. Обратись он с вопросом к первому встречному, все объяснилось бы. Но зачем спрашивать? Кандов давно уже потерял счет дням, давно не замечал лета времени. Весна была в самом расцвете, но он и ее не замечал. Да и на что ему весна, ее возмутительная красота, ее коварное очарование, когда в душе бушует такое море страданий!.. У природы прямо-таки бесстыдный вид: она точно насмехается над ним!.. И он с отвращением плюнул… надо полагать — в лицо природе.