Время своих войн 3-4 - Александр Грог

— С ближними соседями, значит, тоже не дружили?..

— Еще как не дружили! И сейчас, нет–нет, да и проскальзывает. Вот вроде бы, откинув все, можно сказать: «С праздником вас, дорогие латыши!» А задуматься, так только законченный идиот назовёт «День Памяти Павших Воинов» праздником. Но вот назвали… Странностей не перечесть — впрочем, это касается едва ли не всех памятных дат официального Латвийского календаря. И ведь никто не рискнет объяснить — что по сути «празднуется»? — день рождения или день смерти Лачплесиса, сына женщины и тотемного медведя? Если празднуется — так рождение? Но раз касается «павших героев», так смерти? Или вот еще, этот подвиг Лачплесиса, вокруг которого все вертится, чьим олицетворением стали цвета латвийского флага — это едва ли не первое чему учат в школе, растолковывая национальную символику…

— Серега, давай про подвиг! — нетерпеливо просит Миша — Беспредел, боясь, что в своих объяснениях Извилина забредет далеко, чувствуя нечто смутное, тревожное в этом древнем предании — едва ли не родственную связь. — Люблю про подвиги слушать!

— А вот с подвигом есть некоторые сложности. В общем–то говорится, что герой Лачплесис — по утверждению, необычайной силы герой — отважно убил, тоже отнюдь не слабенького, Черного Рыцаря. Надо полагать — немца. Там Ливонский Орден правил. Латыши больше чем с полтыщи лет под немцем были, вот и селекционировали прибалтийские немцы из них особую породу для себя, для всяческих услуг. Даже поговорка была, между прочим, русская поговорка в пограничных местах: «Лучше быть рабом у раба, чем латышом под немцем»

— Но ведь убил же! Молодец и богатырь! На поединок вызвал? Чем бились?

Сергей — Извилина нехорошо ухмыляется.

— Есть сомнения?

— Нет сомнений, — говорит Извилина. — Убить–то убил, про это и эпос хвалится, но вот каким собственно образом…

— И как?

— Спящего.

— Тьфу на них!

— Герой! — выплевывает Седой. — Герой! — добавляет он. — Потомки!

— Да, самый что ни на есть, национальный герой. В этот день обязательным образом произносится много депутатских речей, в которых все они борются с «проклятыми русскими оккупантами»… как Лачплесис.

— Это сонных резать? — удивляется Миша.

— Получается, что вовремя мы к ним? Свежим ветром по плесени?

— Вот–вот! — выговаривает свое знаменитое «вот–вот» Седой. — Мешай водку с маслом!

— Странно как–то, — замечает Сашка, — немцы их мяли по всякому — это конечно если не считать медведя — а русские опять виноваты?

— Так что с флагом–то? — перебивает Казак заинтересованно. — Ты недоговорил.

— Лачплесис потащил рыцаря топить, то есть что называется «заметал следы» по принципу: «нет тела, нет «дела», волок по снегу, образовалась кровавая дорожка. Таким стал и национальный флаг — широкая красная полоса на белом фоне… Детишек объяснение, должно быть, очень впечатляет.

— Называется по другому, но суть понятна, — говорит Казак. — В том числе и внутренняя сущность. Как там давеча говорили? Каждому свой праздник Победы?

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

СПРАВКА:

«Когда к английскому полководцу, фельдмаршалу Монтгомери, обратились с просьбой составить список военных ошибок, которых следует избегать — под номером первым он указал наиглавнейшую: «Вторжение в Россию. Это всегда неудачная мысль!»

(конец вводных)

----

Латвия — не Европа и даже не ее задворки. Латвия — скорее мелкое недоразумение прилепившееся с краю…

Европа в 90‑е столкнулась с волной экономической эмиграции, и по ней получала и составляла ложное представление о характере русских, перенося на представления о самой России (их культуре, целеустремлениях, взаимоотношениях). Русских, как таковых, среди них не было. Россия третьего тысячелетия расползалась по «европам» не этническими русскими, не личностями, о коих можно было говорить: «русский характер», а «гражданами», которые свое гражданство ненавидели или презирали, во времена иные составляя мещанские сословия и «зону оседлости». Но Европа, не вдаваясь в разборы, называла всех скопом — «русские», по сути нанося обиду «тем» и «другим», но, что хуже, рисуя на этом материале образ «новых русских» — мелочных, склочных, хамоватых…

Русский человек не способен стать эмигрантом, уж во всяком случае — экономическим! — это противоречит сложившемся взглядам на собственное место в жизни, миропониманию, тому, что называется — настоящий человек…

— Привет, «Грешник»! — говорит Лешка — Замполит, называя Виталика прозвищем, которым тот когда–то вошел в неписаную историю отечественного спецназа. — Седой справлялся о твоем здоровье!

Виталик вздрагивает, белеет лицом, потом краснеет от кончиков ушей и в следующую секунду уже возопит:

— Ой, напугал! Напугал кота–грешника седым псом! Он, хоть, еще ноги передвигает?

— И от учеников его тебе привет. Это только Седой о твоем здоровье справлялся, а они — нет. Они только привет передавали… — добавляет Замполит, нескладным намеком переведя беседу в деловое русло. — В общем: «Здорова, Корова! Бык челобитие прислал…»

На всякое, всерьез ли, не всерьез шипящее, следует иногда вылить ковш воды, и посмотреть — что получится, перемена чаще следует разительная.

Виталик, в чьих узкопосаженных глазах, лепящихся к горбатому носу, словно отпечаталось 666 столетий несправедливых гонений еврейского племени, временами, когда ему кажется, что никто за ним никто не наблюдает, запускает в эти же глаза насмешливые искорки. И в такие моменты уже нельзя прочесть, к кому собственно он себя причисляет — к числу гонимых или гоняющих? Должно быть, и сам так и не определился — не по этой самой причине приобретено характерное косоглазие? Сейчас глаза прямо–таки сверкают искорками. Потом не выдерживает, трескает улыбкой наискосок.

Хитрый скандалист, сделавший себе «имя» в мире провинциального СМИ-бизнеса, Виталик слывет настолько оборотистым, что (по слухам) ни одного скандала — настоящего и дутого — еще не заканчивал без прибыли. В чистом ли деле, в мутном ли, он всякий раз всплывает маслом на его поверхности, и дело начинают связывать исключительно с ним, удивляясь — как он везде поспевает? Каким–то образом даже те его передачки, которые не доходят до эфира, окупаются. Виталик сам из своего кармана оплачивает эфирное время. «Наш Современник» — «Жизнь Замечательных Людей»… Названия передач не слишком оригинальные, и Виталик, будучи отчаянным циником, после второго или третьего фуршета, в кулуарах частенько оговаривается, последнее слово рифмуя как «блядей» — либо «замечательных блядей», что, на его взгляд, больше соответствует сути передачи. И очень этим счастлив… в узком кругу. Еще можно подумать, что он искренне ненавидит людей, которых приглашает на передачу. Однако, здесь можно ошибиться — Виталик ненавидит не людей, а всякую власть, прекрасно понимая, что при любом режиме был бы диссидентом, людей же он, за редким исключением, презирает, опять и опять удивляясь и искренне переживая, что они отчего–то любят его, как ему кажется, недостаточно…

— Что за праздник? Как ни приеду в эту вашу Прибалтику, все флаги висят.

— Траур!

— Опять? Недавно же траурили! Тоже ленточками было! Заклинило?

— Недавно ты, скорее всего, под день «коммунистического геноцида» попал — их несколько, а теперь иная историческая боль латышского народа, зафиксированная на века: «день оккупации», но есть еще такие траурные дни — «день памяти террора», «тихая пятница»… всех не упомню, но, кажется, еще с пяток штук наберется вариаций на одну и ту же тему. Хотя всякий раз флаги с траурными ленточками вывешивают — как напоминание, но как–то не запомнить. А ведь на всяком даже малюсеньком строении, да попробуй владелец только не вывесь — штраф! — все равно путаются. То без ленточки — вроде праздник, то в праздник с ленточкой — вроде траур…

— Бля! — искренне говорит Леха. — Как им так живется? Мазохисты!

— Это они примазываются.

— К кому?

— К нам, к нашему еврейскому Холокосту. Количеством качество хотят взять. Подражатели бездарные! Фига им! Тут им не отломится. Это историческое место уже застолблено, авторские права утверждены.

Леха кряхтит, но сдерживается — молчит.

— То ли дело в России, — расчувствовавшись, продолжает Виталик, — там, если даже траур, то праздник, а здесь… Не умеют веселиться!

— Хвалим родную сторону, а сами туда ни ногой?

— Так ведь посодют же! — сделав честные глаза, искренние окает Виталик. — Они такие!

— Ну и что? — удивляется Леха. — По справедливости же! Вор должен сидеть в тюрьме, али как? — спрашивает он, тоже подделываясь под говор. — Ан не воруй!

— Еще скажи — не дыши! — огрызается Виталик. — Не так уж много я у вашей России и украл!