Василий I. Книга 2 - Борис Дедюхин

Чудотворец, озаренный небесным светом, тихо явился Клеопе, разрубил единым своим прикосновением его оковы и сказал: «Иди за мной!» Неслышно прошли они через чудесным образом распахнувшиеся двери темницы, невидимо для стражи ушли из ханской ставки. Благополучно достиг Клеопа Суздаля, где уже были наслышаны о его злосчастии и не чаяли видеть живого. В память дивного спасения Клеопа написал икону святителя…

— Видел небось, Василий Дмитриевич, когда в кремль ехал, храм каменный на реке Почайне, где впадает она в Волгу, — пояснил Борис Константинович, — он как раз в честь Николы Чудотворца нами поставлен, там и образ его, написанный Клеопой, пребывает.

Василий слушал рассказ архиепископа с глухим раздражением, которое не хотел до поры выказывать, а благодушные слова Бориса Константиновича показались ему хорошим поводом для того, чтобы дать волю своему гневу.

— Я не только этот каменный храм видел, — начал он тихо, но с явной острасткой, которую почувствовали все, и все немедленно осмоктали бороды и усы. — Видел, что не на одного только Николая Чудотворца ты уповаешь… За ослонным тыном с опольной стороны ров копаешь, чесноку навез… Что, будешь берму из этих кольев устраивать?

— Так ведь, Василий Дмитриевич, известно же: умирать собрался, а рожь сей, — попытался Борис Константинович отвести в сторону разговор, но Василий вернул его в прежнюю стезю:

— Будешь оборонять город или подобру отдашь мне ключи от него?

Борис Константинович закорежился, как береста на огне. Как и всякому смертному, свойственны были ему горячность и обидчивость, повод вспылить был слишком ощутительный, но он однако сумел подавить в себе первое бездумное побуждение и произнес рассудливо слова, давно им обдуманные.

— Я ведь почему хотел с тобой с глазу на глаз говорить… Знаю я, Василий Дмитриевич, что ты глубоко чтишь предков своих, стараешься во всем следовать примеру пращуров.

Тишина настоялась такая, что слышно стало, как потрескивает фитилек лампадки на божнице, каждый задумался: куда это он гнет? Борис Константинович не долго томил.

— Когда Древняя Русь была не столь большой, один князь в ней управлялся. А разрослось Киевское государство, стало в нем два соправителя, помнишь Святослав Всеволодович владел Киевом самим, а в весях полным хозяином был Рюрик?

За столом произошло шевеление, все обратились взглядом к Василию Дмитриевичу. А тот сразу все понял, спросил насмешливо.

— «Весями» хотел бы ты считать нижегородскосуздальские земли?

— Ну да, по сравнению с Москвой наш Нижний все одно что село…

— А в чем же роль свою ты видишь?

— Выправлять кривду, быть заступой народу от врагов, помогать всем сирым и убогим.

— А я, значит, со своими князьями и боярами не управлюсь со всем и сирым да убогим не помогу?

Тут уж ясно прослушиваемое возмущение началось за столом, и скоро полностью обнаружилось, что Борис Константинович совершенно одинок во вчера еще гостеприимном, а нынче уж враждебном доме Василия Румянцева.

— Вот откуда, значит, это идет! — грозно и ликующе вступил Киприан. — А я-то все понять не мог, что это архиепископ суздальский надумал русскую митрополию расчленять…

— Это не я надумал, так испокон века было — слабо возразил Евфросин. — Но и то правда, где рука, там и голова.

Посчитал нужным свое верховное слово молвить и царевич Улан высокомерно повторяя слова хана:

— Как ни собирай кнутовые ремни в горсть, они будут расплетаться, если нет одного узла. — И добавил уж от себя. — Для Руси такой узел — грамота царя Тохтамыша.

— Имя мое, — произнес во вновь установившейся тишине Василий Дмитриевич, — значит по-гречески «царь», а разве же царь может иметь соправителей? — Он говорил спокойно и насмешливо, решив, что больше не должен ввязываться в споры и пререкания.

Борис Константинович, пережив сильное уязвление, сейчас вспыхнул:

— А мое имя нашенское, славянское… — Но вновь сумел подавить в себе гнев, понимая, что он может привести его лишь к окончательному надругательству над его великокняжеским достоинством. — Я почему, Василий Дмитриевич, осмелился предложить себя в соправители твои?.. Не потому только, что «сельцо» мое Нижегородское поболее любого европейского королевства будет, и не потому, что Нижний Новгород стал ловчее, чем Москва либо Тверь, Рязань, либо Верхний Новгород, не поэтому, а вот почему: сюда сходятся все пути — рязанский по Оке, московский по Клязьме, тверской и новгородский по Волге. Главное дело Руси — от них вот избавиться, — он небрежно ткнул перстом в царевича Улана, ударил во все тяжкие, надеясь хоть так вызвать сочувствие к себе, — Москва твоя уязвима со стороны Дикого Поля, а вокруг новгородских наших пятин заслон из лесов и болот. Но ты же не захочешь сделать стольным городом Нижний, в Москве будет по-прежнему голова Руси, а я стану ее верной рукой, стану голову эту оборонять.

— Полно, господин князь! Ты себя-то оборонить не умеешь, — грубо перебил своего бывшего властелина боярин Румянцев, давая этим знать, что он в своем решении непоколебим и что надеяться Борису Константиновичу больше вовсе не на кого.

— Молчи, холоп! — впервые вышел из себя окончательно Борис Константинович и ударил рукой по столешнице. Но был его гнев не страшен, но смешон; он только зашиб до боли мизинный палец, стал дуть на него, дрябло тряс рукой.

Василий Дмитриевич встал из-за стола. Поднялись разом и все остальные. Смышленые бояре Максим и Василий заняли место у входных дверей.

— Будешь в Нижнем, будешь, останешься здесь объявил Василий Дмитриевич, — однако не как соправитель, вообще не как князь, а как холопище! Данилу, Ивана, Марию Ольгердовну и всех еще, кто будет бунтовать, развести по разным городам.

Максим понятливо кивал головой, Василий Дмитриевич с опаской покосился на него, добавил:

— Развести, но без вредительства членов.

— С Евфросином бы тоже разом решить, — вставил Киприан.

Максим оказался догадливым излишне, брякнул:

— Ветх денми, встрясу не вынесет.

Василий Дмитриевич осуждающе посмотрел на верного своего слугу, решил:

— Архиепископ верно понял, что где голова, там и рука, однако, если пожелает, может ехать в Константинополь на патриарший суд.

Киприан охотно согласился с этим, поймав во взгляде великого князя уверенность в том. что суд этот будет и скорым, и правым. Понял все и Евфросин, произнес горестно:

— Казна патриаршая в Константинополе все скудеет, а я не имею серебра, чтобы хоть чуть пополнить ее…

— Вот, вот верно, отче, говоришь! Не правдою а златом да серебром добилась Москва права на Нижний Новгород! — Борис Константинович сорвался на крик. Он стоял у дверей и очень хорошо знал, что окружившие его слуги готовы сразу же за порогом заломить ему за спину руки и вести в поруб. — Сказано в Священном писании не всуе — «безумного очи конец вселенная», уж воистину конец света близится алчность да зависть не могут не довести мир до погибели. — Он что-то еще выкрикивал за дверями в сенях, но Василий не вслушивался он чувствовал себя уже за пределами тревог и напастей, мог теперь безбоязненно и спокойно заняться последками вершащегося действа по подчинению Москве обширного Нижегородско-Суздальского княжества. Были у великого князя московского земли вотчинные, наследственные, теперь заимел он еще и удельные — те, что самолично приобрел. Теперь имел он право послать в Муром, Городец, Тарусу, Мещеру своих наместников, данщиков, приставов, выдавать там жалованные грамоты, держать закладников и оброчников.

И, будто угадав ход мысли великого князя, Василий Румянцев обронил между прочим:

— В Москве рыбы много, однако не хватает все же… Надо везти ее и с Севера, и из Поволжья. У нас тут шибко богатые рыбные ловы и тони — не только в самой Волге, но и в речках Суре, Ветлуге, Унже, Керженце… Есть у нас такие рыбы, каких нигде больше не водится, белая семга-белорыбица, что вкуснее всякой красной, стерлядь особенная тоже, царская…

— Вот мы ее и попробуем у тебя, — решил Василий. — Здесь я жить буду, покуда в обратный путь не соберусь.

— Милости прошу, милости прошу! — обрадовался Румянцев.

Сделать дом боярина своим местопребыванием до отъезда в Москву Василий Дмитриевич наметил еще до начала обеда, сразу же, как только зашли сюда: был этот дом очень похож на поместье подмосковного боярина Красного-Снабди — тоже трехжильный, тоже с тремя крыльцами для троекратной встречи почетных гостей, тоже с навесами на кувшинообразных подпорках.

Когда Василий сказал Румянцеву, что намерен сделать своим наместником Красного-Снабдю тот поначалу опечалился: видно, втайне надеялся сам стать первым лицом в Нижнем, но сам же сейчас и понял, что нельзя ему этот пост занимать, ибо слишком много будет у него явных и тайных врагов. Он обещал по-прежнему быть надежным доброхотом Москвы, обещался негласно помогать молодому московскому наместнику. А Снабдя и сам тоже оробел — слишком большое, сложное и неизведанное дело принимал на свои плечи. И тогда Василий решил временно двух наместников-«соправителей» оставить: кроме Владимира Даниловича еще и Дмитрия Александровича Всеволожа.