Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом ближе познакомился с его супругой. Нина Ивановна оказалась доброжелательной, интеллигентной женщиной. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем никаких проблем ни с ней, ни с детьми Александра Николаевича у нас не возникало.
Начальник охраны или его заместитель поочередно обязаны находиться рядом с охраняемым лицом круглые сутки. Все двадцать четыре часа. На служебной даче в Калчуге у нас для этого было отдельное помещение. Ночью, случалось, приходилось будить Яковлева, когда фельды привозили почту с пометкой «Вручить немедленно». Я был обязан принять пакет и доложить об этом секретарю ЦК. Он иногда ворчал: «Ты так меня каждую ночь будешь мучить?»
Однажды привозят такой пакет с пометкой «Вручить немедленно». Я уже как-то усвоил, что это вовсе не означает обязательную побудку охраняемого лица. Но тут шестое чувство подсказало: случай неординарный, надо будить. А время два часа ночи. Александр Николаевич проснулся, вскрыли мы с ним пакет — там результаты голосования членов Политбюро по вопросу вывода советских войск из Афганистана. И резолюция: войска решено выводить. Он прочел документ, говорит: «Ефимыч, у нас водка есть?» Разлил по рюмкам, выпили вместе — за окончание той длинной войны. Он не скрывал своей радости: наконец-то гробы перестанут идти из Афганистана.
С его появлением на Старой площади там многое изменилось. Даже внешне все стало совсем другим. Раньше все были в одинаковых темных костюмах, белых рубашках, обязательно с галстуками. Даже в туалет работник ЦК ходил, обязательно облачившись в пиджак. Теперь все стало иначе. Появилось много новых людей, которые носили клубные пиджаки, яркие рубахи, это были писатели, журналисты, ученые, деятели культуры. А вместе с ними и вся атмосфера стала другой.
Яковлев всегда держался с нами ровно, ни разу не повысил голоса, в любой ситуации был вежлив, обходителен. В машине мог затеять разговор на разные темы, интересовался нашим мнением.
Когда вышло постановление ЦК о памятниках, там один из пунктов регламентировал установку всяких мемориалов строго после истечения определенного срока после кончины человека. А мне теща дома говорит: «Постановление-то приняли, однако на Профсоюзной улице как раз сейчас ставят памятник вьетнамскому деятелю Ле Зуану, который недавно скончался. Как же так?» Я во время поездки на дачу этот вопрос переадресовал Яковлеву: как же так? Он: «Этого не может быть!» Стал звонить в приемную Михаила Сергеевича. Я уж не помню, чем дело закончилось.
Теперь я точно знаю: эти пять лет, проведенных рядом с Яковлевым, были лучшими в моей жизни.
9 мая его приехали поздравить наши военные с генеральскими звездами на погонах. Спрашивают: «Александр Николаевич, а почему вы ничего о войне не рассказываете?» Он помрачнел: «О войне? А что про нее говорить? Ничего отвратительнее и грязнее войны на свете нет. Люди на войне превращаются в скотов».
Если он и вспоминал о войне, то это были очень горькие воспоминания. Например, о том, как после тяжелого ранения в госпитале у него началась гангрена и ногу хотели отрезать. Однако повезло: как раз в тот день в госпиталь приехала какая-то высокая комиссия, в ее составе были опытные врачи, они согласились с тем, что ногу можно спасти. Риск был, но все кончилось почти благополучно. Только хромота осталась на всю жизнь.
Каждое лето Яковлев уезжал из Москвы в родную деревню, в Ярославскую область. Сам он спал в родительском доме, а меня на ночевку отправлял на обкомовскую дачу, она находилась в получасе езды.
В эту его деревню уже в 90-е годы приезжали наши «ура-патриоты», они искали у Яковлева еврейские корни. Но так и не нашли. В то время на митингах можно было увидеть плакаты с надписью: «Яковлев — главарь всех жидомасонов». Он мне говорил: «Ты видел когда-нибудь жидомасона из ярославской деревни? Не видел? Ну, вот теперь посмотри».
Во время загранпоездок работнику ЦК надо было обязательно встретиться с дипломатами советского посольства и выступить перед ними — такая тогда существовала практика. Приезжаем в Италию. Встреча с посольскими. Встает посол Николай Луньков и говорит: «К нам приехал член Политбюро товарищ Яковлев. Он сейчас выступит. Просьба — глупых вопросов ему не задавать». Александр Николаевич начинает свое выступление: «Давайте, товарищи, начнем именно с глупых вопросов».
Его дети Наталья и Анатолий часто приезжали на госдачу в Калчугу, и всегда на электричке, своих машин у них тогда не было, а просить меня подвезти — это им в голову не приходило.
Как-то меня вызвал к себе генерал:
— Возьми нового шеф-повара на дачу к Яковлеву.
Я удивился:
— Зачем? Нас вполне устраивает женщина, которая сейчас работает.
— Так надо, — туманно пояснил начальник.
Тогда я зашел с другого бока:
— А у кого ваша протеже раньше работала?
— У Раисы Максимовны. И та ее прогнала. Еще вопросы есть?
Больше вопросов не было. Мы в управлении к тому времени уже знали, какой крутой нрав у «первой леди», с ней мало кто из обслуги и охраны мог сработаться.
Так у нас в Калчуге появилась Нина Ивановна Сметанина, очень хорошая женщина, прекрасный повар. Все были довольны, но особенно — сама Сметанина. Она не скрывала, что после горбачевского дома и его порядков тут у нас благодать.
Любил играть в шахматы. Любил неспешные прогулки. Был слишком доверчив, часто верил тем людям, которые легко его продавали. Взять того же Болдина. Это был человек, которого в ЦК все боялись. Так он себя поставил. Когда он шел по цековским коридорам, встречные работники прямо в стены вжимались. Только однажды я видел Болдина естественным, без той напускной суровости, которая так всех пугала. Это было в Японии, нас там пригласили в баню, затем была выпивка, все расслабились, и Болдин тоже.
Особый разговор — взаимоотношения помощников секретаря ЦК и офицеров его охраны. Не всегда они выстраивались правильно. Бывало, что шло соперничество: кто ближе к «телу», кто более значим. У нас, слава богу, с самого начала отношения складывались самым лучшим образом. И сотрудники 9-го управления, и гражданские помощники жили дружно.
Помню, в Испании
