Дмитрий Леонтьев Петербуржская баллада - Дмитрий Леонтьев

— Заметно, — буркнул он.

— Да? Плохо. Это не очень красиво с моей стороны — допрашивать вас в таком виде. Но я полагал, что у меня будут нормальные выходные дни. Нас обычно в праздники не тревожат.

— Слышал я про эту игру. Добрый следователь и злой следователь, — кисло усмехнулся он. — Сначала отволтузили, теперь ангелочка похмельного прислали...

— Думаете, у меня есть силы и желание в игры играть? — спросил я. — Честно говоря, мне по баобабу — что с вами было и что будет дальше. Если все это ваших рук дело, то играть в «доброго следователя» у меня тем более нет желания. Меня волнует то, чтобы эти кассеты не пошли гулять по городу. Не потому, что я такой блюститель нравственности, а потому что подобное порно смотрят лица с весьма специфической психикой. И я уже сталкивался с последствиями, которые вызывает к жизни эта дрянь. «Человек с бульвара Капуцинов» — не такая уж сказка, как может показаться с первого взгляда... Много еще таких кассет по городу гуляет?

Он молчал, угрюмо глядя на носки своих ботинок.

— Где вы работаете? — спросил я.

Он рыскнул глазами в мою сторону и промолчал.

— Я это узнаю через полчаса, — сказал я. — А оперативники проведут экспертизы, доказывающие вашу причастность к убийствам...

Мне не понравилась его улыбка: какая-то болезнен-но-ехидная, презрительная. Не должен убийца так улыбаться. Впрочем, что я знаю о маньяках? Может, они именно так и ухмыляются... поначалу.

— Так как же вас все-таки зовут?

— Миша... Михаил Игоревич Капланюк, — поправился он. — Там все записано. А больше я ничего не скажу.

— Почему?

— Вы все равно ничего не поймете.

— В убийствах? Нет, — признался я. — Это не моя специфика. Как и изнасилования. Мое дело — порнография.

— Вот именно! — с неожиданной злобой сказал он. — Где ж вы раньше были, профессиональные вы наши?! Салонов этих по городу, как... Деньги как на печатном станке делают. Сколько вы с каждого имеете?

— По штуке баксов в месяц, — разозлился и я. — А еще Пьер Вудмен долю засылает за право на нашей территории работать. Хотел еще Тинто Брас под нашу «крышу» встать, да в цене не сошлись!

Он как-то разом сник. Я тоже замолчал и потер пальцами ноющие виски.

— Первый раз в жизни так напился, — зачем-то признался я вслух. — Ненавижу праздники!

— А я люблю, — тихо сказал он. — Всегда так хорошо справляли... Я, жена, дочка... Уютно так, по-домашнему... Теперь все... Конец...

— Кто ж тебе мешал и дальше их справлять? Или не мог без этого... Скажи, Михаил Игоревич, ты действительно это... больной?

Он расхохотался так, что даже слезы на глазах выступили. Отсмеявшись, посмотрел на меня с каким-то любопытством.

— Больной? Да, наверное. Только больной мог на это пойти...

— Так вы признаетесь?

— Я?! Нет, ни в коем случае. У тебя сигаретки не найдется?

Я протянул ему пачку «Петра Первого».

— Видать, и впрямь доли с этих фильмов не имеете, — криво усмехнулся он, прикуривая. — Иначе бы «Мальборо» курили или «Парламент».

— А ты, в таком прибыльном деле участвуя, что ж так живешь? — в ответ съязвил я. — Дома на Канарах не имеешь, лимузин с водителем у отдела не ждет, адвокаты дорогие в прихожей не толпятся. Кассеты первому встречному предлагаешь...

— Да, это я дал промашку, — сумрачно признал он. — Совсем пьяный был, через раз соображал... Дочка мечтала куклу одну получить, а у меня в последнее время... Наперекосяк все... Потому и водка так подействовала... По-дурному... Замечал, что, когда в хорошем настроении пьешь, да с радости, можно хоть литр одолеть — и ни в одном глазу. А когда на сердце дерьмо, то и от бутылки пива под забор свалиться можно.

— Замечал, — нехотя согласился я. — Не далее как вчера.

— Премии к Новому году не дали? — съязвил он.

— Тебе не понять.

— О! Видишь, какой у нас с тобой разговор обстоятельный получается? Мне не понять тебя, тебе — меня... Так что давай-ка, парень, меня обратно на нары. Нет у меня ни сил, ни желания с тобой говорить. У меня вся ночь в «разговорах» прошла. Спать хочу.

— А тебе не обидно, что один под статью пойдешь? Или думаешь, тебе подельники передачи на зону слать будут?

— Эти будут, пожалуй, — с ненавистью ответил он.

— Смотри-ка ты, — «удивился» я. — А ведь даже не спросил, какие подельники... Не все так просто в этой истории, да, Михаил Игоревич? У маньяков, как правило, подельщиков не бывает. А мы с тобой говорим явно об одних и тех же людях. Только ты мне их имена сказать не хочешь. На чем они тебя взяли? Узнали о твоих... э-э... о твоей болезни и заставили все это снимать на видео? Какой смысл тебе их прикрывать?

— Ты сам больной на всю голову, начальник, — с презрением ответил он. — Надо же было такое придумать...

— Тогда ничего не понимаю, — признал я.

— Я тебе об этом и толкую.

— Ладно, будем рассуждать логически. Если взять за основу факт, что убийства совершал ты...

— А если не брать?

— Тогда какой смысл молчать?

— Есть смысл. Такой смысл, ради которого на смерть идут с радостью. Не пытай меня, все равно не скажу. А сам не поймешь.

— Это почему? Вроде не тупой.

— Да потому, что свой палец всегда больнее кусать, чем чужой. И тебе моей боли не понять. Ты меня сейчас допросишь, придешь домой, опохмелишься и завалишься спать. Даже если я тебе все расскажу, что в твоей жизни изменится? Начальство похвалит, звездочку даст, премию пожертвует. А не скажу ничего, так и не сильно расстроишься — у тебя, наверное, таких «глухарей» немало.

— Таких еще не было.

— Привыкай...

— Все равно ведь эти эпизоды докажут, — продолжал увещать я, уже не веря в успех. — Машина, запись на видео — это доказательства. Опера здесь опытные, ухватят за ниточку — раскрутят... Только кассеты разойтись по городу успеют. То, что мне работы прибавится, — не страшно. Не впервой. А вот...

— Слушай, — взмолился он, — отстань ты от мня! Я спать хочу! Устал я! Все равно ничего не скажу, неужели не ясно?!

— Слушай, а правда, что стопка холодной водки похмелье снимает?

— Что? — Он даже опешил от такого вопроса. — Да... Еще активированный уголь с анальгином, но водка — надежней.

— Ты водку будешь?

— Думаешь, за стакан купить? — презрительно скривился он.

— Ничего я не думаю. Голова болит. Тошнит. Ты еще тут... Будешь — так говори, нет, так иди в камеру.

Он пару минут думал, рассеянно глядя на меня.

— Ну... Не откажусь. Вряд ли теперь удастся... Короче — буду.

Я вышел в коридор и попросил ожидавшего там Алексеева:

— Очень обидишься, если я попрошу тебя достать бутылку холодной водки и что-нибудь из закуски?

— А за пивом не сбегать? — нахмурился Алексеев.

— Тогда постереги его еще с полчасика, пожалуйста, я сейчас...

— Ты с ним, что ли, пить собрался? — удивился Алексеев.

Я неопределенно пожал плечами. Алексеев немного подумал, переводя взгляд с меня на дверь кабинета и обратно.

— Хм-м... Хорошо, схожу, — неожиданно согласился он. — Только ты за ним получше присматривай. Ему сейчас терять нечего. Жди. Я быстро.

Я вернулся в кабинет. Капланюк осуждающе покачал головой:

— Работнички... А если б я в окно сиганул?

— Сломал бы ногу, — пожал я плечами. — Или шею.

— А может, мне это и надо?

— Не, ты водку ждать будешь. А уж потом — в окно, или головой о стену... Ты что, в органах раньше служил?

— Нет. В армии краснопогонником был, — нехотя сообщил он. — Конвоировали заключенных. Потом охранником в частных фирмах.

— Понятно, — кивнул я, и мы замолчали. Молчали до тех пор, пока не вернулся Алексеев. Неодобрительно покосившись на меня, поставил на стол бутылку, ка-кие-то консервы, вынул из ящика стола два стакана и, не проронив ни слова, снова вышел за дверь.

— Не одобряет, — посмотрел ему вслед Капланюк.

— Самому противно, — признался я, разливая водку по стаканам.

— Со мной пить?

— Вообще пить. Я ведь и впрямь непьющий. Раз в год только и позволяю себе. Наверное, и этого не надо, но уж больно эти праздники душу травят. Тяжело на трезвую голову... Держи.

Он принял стакан и тут же, одним огромным глотком, выпил. Меня даже передернуло.

— А ты чего ждешь? — посмотрел он на меня. — Или надеешься, что опьянею и язык развяжется?

Я пожал плечами и, собравшись с духом, выпил.

— Бр-р! Мерзость какая! — с трудом выдавил я, переведя дыхание. — И чего? Когда оно... подействует?

— Жди, — развел он руками. — Это же не наркоз, тут время нужно... А что у тебя за проблемы с Новым годом?

— Тебе не понять, — насупился я.

— Вот видишь? Как я и говорил: мне не понять тебя, тебе — меня. Каждый умирает в одиночку.

— Очень интересно? — зло прищурился я.

— Мне, честно говоря, до фонаря. Своих забот хватает.

— А я могу рассказать, — неожиданно для самого себя решил я. — Никому никогда не рассказывал, а вот тебе могу.

— Это почему еще именно мне? — насторожился он.