История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тургенева. В 1853–1856 гг. оба они вместе с Некрасовым составляли
некий триумвират, фактически правивший русской (во всяком случае,
петербургской) литературой. Тургенев считал Анненкова
компетентнейшим критиком и всегда давал ему на прочтение только
что законченные вещи перед окончательной отделкой.
Анненков более всего известен как издатель и биограф
Пушкина. Его книга Пушкин в царствование Александра I (1875) –
одна из самых замечательных книг подобного рода. Написанная им
картина общества, создавшего и окружавшего Пушкина до
двадцатипятилетнего возраста, – шедевр социальной истории. И хотя
раздражает его снисходительный тон по отношению к эпохе, которую
он считал отсталой, его умение увидеть и выделить важное и глубина
изображения делают книгу необходимой для каждого изучающего
русскую цивилизацию, не говоря уже о том, что она прекрасно
читается. Его многочисленные воспоминания и портреты
современников так же проницательны и так же будят мысль. Все это
вместе складывается в широкую панораму тех лет, столь много
значивших для развития русского интеллигентского мышления.
2. АПОЛЛОН ГРИГОРЬЕВ
Аполлон Александрович Григорьев родился в 1822 г. в Москве, в
самом сердце купеческого района – в той части города, где
поверхностный лак западной утонченной цивилизации был едва
заметен и где русский характер сохранялся и более или менее
свободно развивался.
Когда пришло время, Григорьев поступил в университет, вскоре
совершенно пропитался романтическим и идеалистическим духом
своей эпохи. Шиллер, Байрон, Лермонтов, но прежде всего театр с
Шекспиром и шекспировским актером Мочаловым – вот воздух,
которым он дышал.
Окончив университет, Григорьев посвятил себя литературе.
В 1846 г. он выпустил томик стихов, который прошел почти
незамеченным. В это время Григорьев, покинувший родительский
дом, усвоил вольные и безалаберные обычаи романтической богемы.
Жизнь его превратилась в череду страстных и идеальных романов,
столь же страстных и самозабвенных кутежей и постоянного
безденежья – прямого следствия его безответственного и
непредсказуемого поведения. Но несмотря ни на что, он не утратил
своих высоких идеалов. Не утратил он и своей огромной
работоспособности. Работал он урывками, но неистово, лихорадочно,
будь то поденная работа на какого-нибудь загнавшего его издателя
или перевод из любимых Шекспира и Байрона, или одна из его
бесконечных статей, таких бессвязных и таких богатых мыслями.
В 1847 г. он сошелся с одаренными молодыми людьми,
группировавшимися вокруг Островского. Это имело на Григорьева
решающее влияние. Новых друзей объединял безграничный кипучий
восторг перед русской самобытностью и русским народом. Под их
влиянием ранний, смутно благородный, широкий романтизм
Григорьева оформился в культ русского характера и русского духа.
Особенное впечатление на него произвел Островский – своей
цельностью, здравым смыслом и новым, чисто русским духом своих
драматических произведений. С этих пор Григорьев стал пророком и
провозвестником Островского.
В 1851 г. Григорьев сумел убедить Погодина передать ему
издание Москвитянина. Григорьев, Островский и их друзья стали
известны как «молодая редакция» Москвитянина. Но недальновидная
скупость Погодина постепенно вынудила лучших писателей из
«молодой редакции» перебраться в западнические журналы
Петербурга. Наконец в 1856 г. Москвитянин закрылся, и Григорьев
снова оказался на мели. Связи с «молодой редакцией» еще усилили
его богемные наклонности. Основным занятием в этом кругу были
пирушки, песни, а основным видом фольклора, которому они
покровительствовали, – цыганские хоры. Люди типа Островского
были настолько крепки, физически и морально, что могли выдержать
самые дикие излишества, но Григорьев был более хрупким и менее
выносливым, и этот образ жизни, особенно же полное отсутствие
самодисциплины, которому он способствовал, подорвали его
здоровье. После закрытия Москвитянина Григорьев снова перебрался
в Петербург в поисках работы. Но для большинства редакторов он
был неприемлем как журналист, поскольку они не одобряли его
националистического энтузиазма. Он впал в нищету и стал искать
любой, не литературной работы. Он получил было отличное место –
поездку за границу в качестве воспитателя юного отпрыска
аристократической семьи, но его отношения с этой семьей
закончились шумным скандалом. Таким же неудачным оказалось его
оренбургское приключение, где он год преподавал и вдруг исчез,
никому ничего не говоря. В 1861 г. он сошелся с братьями
Достоевскими и Страховым и стал печататься в их журнале Время.
Он встретил у них духовную близость и сочувственное понимание,
но упорядочить свою жизнь уже не мог – слишком далеко зашел.
Немало времени из оставшихся ему лет он провел в долговой
тюрьме. В 1864 г., когда Время (закрытое в 1863 г.) возобновилось
под названием Эпоха, Достоевские пригласили его в качестве
главного критика. За несколько месяцев, которые ему оставалось
жить, Григорьев написал свои главные прозаические произведения –
Мои литературные и нравственные скитальчества и Парадоксы
органической критики. Но дни его были сочтены. Летом 1864 г. он
опять попал в долговую тюрьму. Благодаря щедрости одного из
друзей его оттуда выпустили, но на следующий день он скончался.
Григорьев называл себя последним романтиком; был ли он
последним или нет, несомненно одно: он был самым полным
воплощением романтического духа в русской литературе. Все
основные черты романтизма в нем собраны: страстное стремление к
идеалу и безнадежная неспособность его достичь; повышенная
чувствительность к поэзии и преклонение перед ее чарами; крайняя
субъективность всего им написанного; полная без ответственность в
соединении с обостренным нравственным чувством – а отсюда
вечное колебание между верой в свое абсолютное, идеальное «я» и
отвращением к своему реальному поведению. Даже национализм
Григорьева, его идея органической правды русского народа, которая в
его сознании обладала высочайшей религиозной ценностью,
перекрывающей все нравственные ценности, – это характерная черта
романтизма.
Лучше всего личность Григорьева выразилась в его
замечательных письмах, пожалуй, интереснейших на русском языке.
По искренности, страстности и разнообразию эмоциональной окрас -
ки им почти нет равных.
Как поэт Григорьев типичен для послелермонтовского периода,
когда технические искания были отброшены и поэзия строилась
исключительно на вдохновении. Повествовательные поэмы
Григорьева невозможно читать, до того они расплывчаты и
многословны. В ранней книге его лирики (1846) можно найти
замечательные строки и строфы, замечательные главным образом
тем, что они странно предвосхищают голос и интонацию Блока. Но
лучшие его стихи относятся к тому времени, когда он куролесил
вместе с «молодой редакцией». Они были опубликованы несколько
лет спустя во второстепенных газетах и так и не попали ни в какое
собрание, пока Блок в 1915 г. их не издал. Лучшие его стихи были
вдохновлены близостью с цыганами. Его обращение к гитаре и
чудесная лирическая фуга, начинающаяся словами «Две гитары за
стеной...», не уступают самым чистым и вдохновенным лириче ским
произведениям на русском языке. Особенно по следняя, хоть и
неровная, грубоватая и слишком длинная – несомненный взлет
лирического гения, в каком-то смысле предвещающий знаменитые