Ампирный пасьянс - Вальдемар Лысяк

Итак, прежде всего, он не был графом, и хотя Уотсон утверждает, будто сам Пёнтковский этим титулом не пользовался, а делала это его жена, да и то, исключительно в отсутствии мужа – в это трудно поверить. Не был он и полковником, хотя делал многое, чтобы его полковником считали [Когда Пёнтковский появился в Генуе, его называли "бывшим полковником польской армии" – вне всяких сомнений, по его собственной инициативе]. В конце концов, он даже капитаном не был – этой последней похвальбой позволили себя легковерно обмануть несколько историков, в том числе и наш Василевский.

Всю свою жизнь Пёнтковский был охвачен манией возвеличивания себя с помощью вранья относительно своего генеалогического дерева и военной службы, что, скажем, было делом небезопасным. Немцевич в своих мемуарах описал аферу некоего Помговского, который сам себя именовал полковником и бесправно взял себе имя вместе с титулом графа Плятера. В плане характера он был близнецом Пёнтковского, типичным для этой эпохи авантюристом и мифоманом, обожающим интриги, "серетные миссии" и все то, что придает отблеск значительности и таинственности. Все это закончилось для него весьма печально – обвиненный в шпионской деятельности и в измене он был поставлен пред военным судом и расстрелян, то ли в 1807 году (согласно Немцевича), то ли в 1811 году (согласно Кастани).

По его собственным словам, Кароль Фредерик Юлиуш Пёнтковский родился 30 мая 1786 года в имении Блондувек, расположенном неподалеку от Варшавы. Отцом его был Михал Пёнтковский, а матерью… один раз сам Пёнтковский выдавал за свою родительницу Юстыну Чивыскую (Чивыцкую ?), а в другой раз Марию Бырминскую (Бырминьскую ?). О его детстве мы не знаем абсолютно ничего. В молодости он, якобы, был пажем при саксонском дворе – у короля саксонского и князя варшавского Фридриха Августа – после чего, в 1808 году, начал военную карьеру в качестве гусара. Через год он перешел в гвардейские лансьеры (легковооруженная кавалерия), якобы, в чине поручика и, якобы, принял участие в австрийской кампании, а затем и российской в чине поручика первого класса и – здесь мы постоянно идем по следу весьма сомнительной автобиографической версии в изложении Кабани – был ранен в битве при Бородино, за что 7 сентября 1812 года его наградили Звездой Почетного Легиона. В гвардии, может, он и был, но все остальное является ложью: человека с такой фамилией нет в перечне раненых никакого гвардейского полка, нет такой фамилии и в списке награжденных знаком Почетного Легиона 7 сентября 1812 года, равно как и в следующем списке от 10 сентября.

В 1813 году Пёнтковский, вроде бы, получил чин поручика в главном штабе, отличился в битве при Баутцене, был ранен перед битвой под Дрезденом и был взят в плен. После заключения мира он узнал, что обожаемый им император будет содержаться на Эльбе. И тогда, несмотря на свои знаки офицерского отличия, он вступил простым гренадером в гвардейский отряд, сопровождавший изгнанника. Это последнее сообщение правдиво, поскольку сохранился перечень состава наполеоновских отрядов на Эльбе – Пёнтковский на самом деле пребывал на Эльбе в V роте батальона гренадер гвардии.

Читатель уже заметил, что я неоднократно воспользовался словом "якобы". Это из осторожности, поскольку никакие документы не подтверждают упомянутых ступеней военной карьеры нашего героя. (Сам он объяснял это тем, что его послужную книжку… украли в Каннах). Что вовсе не означает, будто я абсолютно не доверяю подобной информации. Уже сам факт, что Пёнтковский добровольно отправился на Эльбу и служил там рядовым, свидетельствует о нем весьма положительно. Другое дело, что многие наполеоновские офицеры делали тогда то же самое, и потому некоторые отряды микроскопической "армии Эльбы" состояли исключительно из офицеров и унтер-офицеров.

Пёнтковский начал службу на Эльбе в качестве гренадера, а закончил уже шволежером (тяжеловооруженным кавалеристом), поскольку 22 октября 1814 года ему удалось перейти в любимую кавалерию – в славный эскадрон Ержмановского. Потому-то, когда по возвращению с Эльбы Наполеон выпустил декрет (27.04.1815), в котором содержался перечень награжденных его товарищей по первому изгнанию, под номером 145 там фигурировал "шволежер Фридерик Пионтовский". Награда была денежной, зато весьма сомнительной кажется нам автобиографическая информация о том, что Пёнтковский дополнительно был награжден постом эскадронного командира и адъютанта самого императора. Равно как и та, что под Ватерлоо он передавал приказы, носясь с одного конца поля битвы в другой, под градом пуль с обеих сторон, а у него не был ни единой царапины, и Наполеон наградил его снятым с собственной груди крестом Почетного Легиона с бриллиантами (Почетный Легион во второй раз?).

Если говорить о Ста Днях Пёнтковского, надежным является то, что вначале он оставался безработным. Являясь унтер-офицером без назначения он проживал в Париже в Отель д'Омон, пытаясь записаться в гусары. Его прошение по данному делу, направленное военному министру Даву (25.04.1815), поддержанная письменно генералом Дрюотом, привела к тому, что его вписали в… шволежеры, и в бельгийской кампании он принял участие в чине поручика.

После Ватерлоо Пёнтковский неожиданно преобразился в… капитана. Выступившему с прошением сопровождать императорскую свиту "капитану Пёнтковскому" дал на это свое письменное разрешение (23.06.1815) маршал двора, генерал Бертран. Наш герой сопровождал карету супруги маршала Бертрана, добрался до Рошфора и был свидетелем отбытия императора в Англию. Самому ему не разрешили сопровождать пленника, поэтому он поспешил за ним при первой же подходящей оказии, на следующем же судне.

Ленотр тут же поспешил в этом месте заметить, что в официальном перечне лиц, сопровождавших Наполеона при отплытии из Рошфора, Пёнтковского не было, только данный факт никакого значения не имеет; в Рошфоре тогда царил невероятный кавардак (в силу концепции бегства императора в Соединенные Штаты), в порту кишело офицерами, хотя и сопровождавшими Наполеона, но нигде не зарегистрированными. Прекрасно понимавший это Мессон удержался в данном эпизоде от каких-либо спекуляций, зато Ленотр соответствующим тоном напомнил, что, в соответствии с мемуарной литературой, в Рошфор за Наполеоном поспешил всего лишь один поляк – но не Пёнтковский которого Маршан называет "Белини", Понс – "Беллина", Обри – ""Беллини", Пейрусс – "Меллини", а Гурго – "Белина Ступески (Ступиньский) [Генерал Гурго в своих мемуарах сообщает компрометирующие подробности об этом "поляке", командире эскадрона, которого называет Антоном Белиной Ступески. Жена этого офицера должна была быть любовницей Наполеона на Эльбе. Во время переезда в Рошфор, в Рамбуйе, Белина совершенно недопустимым образом (мольбы, угрозы, опускания на колени) пытался сунуть свою жену в кровать к императору и сделать из нее последнюю фаворитку "бога войны". Когда его отправили ни с чем, он вымолил от Гурго 100 франков и исчез. Только это Гурго и сообщает. Слово "поляк" я написал в кавычках, поскольку польский офицер с подобной фамилией не фигурирует ни в каком из известных мне документов эпохи (я разыскивал его в польских, французских, а также итальянских архивах); не известен он и всем историкам наполеоновского периода. Скорее всего, это был француз или итальянец польского происхождения из семейства, которое эмигрировала из Польши очень давно и сохранила след национальности лишь в фамилии. Но, возможно, приписывание данному типу польской национальности является лишь капризом Гурго, впрочем, не единственным].

Если принять версию Ленотра, что Пёнтковский не ездил за Наполеоном в Рошфор (версия, основанная на утверждении Гурго), тогда следовало предположить, что он высадился там на парашюте, ведь доказанным фактом является то, что Пёнтковский вступил в Рошфоре на борт корабля "Медуза" и поплыл в Плимут вслед за своим идолом. Поскольку Ленотр сам пишет об этом, читателя, знакомящегося с его эскизом, начинает раздражать непоследовательность автора. И эта раздраженность имеет под собой все основания, поскольку злобность историка забавляет до того момента, когда она остается логичной – нелогичная злобность возбуждает отвращение.

Мои въедливые замечания в адрес злобности французских историков по отношению к Пёнтковскому, которые пока что крутятся вокруг маргинальных подробностей, имеют свое обоснование – они ведут к очень важному вопросу, к общей оценке Пёнтковского французами. И мы быстрым шагом близимся к нему.

Плитмут – это одна из глав жизни поляка-авантюриста, которая известна весьма подробно. Драма или, если кто как предпочитает, фарс, который там имел место, стали известны на всю Европу.

В Плимуте, уже на борту судна "Беллерофон", император попрощался с офицерами, которые сопровождали его в Англию. Пёнтковский принял участие в этом торжестве, только французы относились к нему презрительно. После этого Наполеона перевели на борт судна "Нортумберленд", вместе с теми, кому позволили делить его изгнание. Пёнтковский такого разрешения не получил. Ему отказали в этом французы (письмо Бертрана от 7 августа 1815 года), а также англичане, несмотря на истерические упрашивания, в которых было нечто от театра – малого, но, может быть, и от большого, если отчаяние поляка было правдивым – кто знает? Об этом писали тогдашние европейские газеты, рассказывая о таинственном поляке, который за десяток часов перед отходом корабля на Святую Елену плакал словно дитя и катался на берегу по земле, обнимая адмирала Кейта за ноги. Именно тогда Байрон и посвятил Пёнтковскому жалостливые строки, которые я цитирую в эпиграфе.