Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

машину и выйти, чтобы запечатлеть в памяти эту красоту, вобрать в себя бодрящее ощущение необъятности простора.

— Обидно как-то. Столько лет прожила, а на море впервые, — полушепотом проговорила Леля.

— Обидно, что столько лет прожили друг без друга… — так же тихо отозвался Алексей Алексеевич. — Но утешимся тем, что хоть остальное будет наше.

Долго, почти до самой Алушты, молчали. Неожиданно Алексей Алексеевич спросил:

— Ленок, а больше пятисот километров в день нельзя гонять? Надо торопиться, роднуля. У меня уже появился суеверный страх. Боюсь, что на наши головы до конца испытаний обрушится еще какое-нибудь испытание…

Леля повернулась к Алексею Алексеевичу, ласково потерлась щекой о его щеку.

— Лично я, Леша, больше никаких испытаний не боюсь. У меня уже появилась закалка.

— Закалка, детка, увеличивает твердость, но с нею появляется хрупкость, — с грустью в голосе отозвался Алексей Алексеевич.

— У меня не появится, можешь быть спокоен. — Леля проследила глазами за машиной, которая, сделав опасный вираж, обогнала их, и вдруг переключилась: — А знаешь, я бесконечно благодарна Дубровину. Не за то, что принял меня на работу, — это, по существу, ничего ему не стоило. А вот отдать машины, столь необходимые самому, тратить средства, отпущенные на его работы, — на такое способен только человек фантастически щедрого сердца и, я бы сказала, государственного ума.

— Да-а, интересно устроены люди, — раздумчиво произнес Алексей Алексеевич. — Одни не делают того, что обязаны делать по долгу службы, — и ничего, беззастенчиво смотрят всем в глаза, другие делают сверх своих возможностей и не требуют благодарности; одни заблуждаются и, даже прозрев, упорствуют в своих заблуждениях, а другие платят за заблуждения жизнью.

Леля вспомнила Чалышеву и, таясь от Алексея Алексеевича, украдкой потерла увлажнившиеся глаза.

— Я ведь заходила к Ксении Федотовне. Дважды. Она держалась, как мне показалось, весьма оптимистически. Запомнились ее слова, сказанные, как заклинание: «А вы знаете, я чувствую себя способной на действие, на отдачу. Я найду в себе силы все начать заново. Как это ни стыдно, как это ни трудно… Столько лет бродить в потемках…» И вот такой трагический финал… Порыв был тщетным, и она поняла это. К тому же еще одиночество. Неразделенное горе — горе вдвойне. А вокруг все… Не умеем мы сострадать. Мы слишком заняты собой, слишком поглощены собственными невзгодами, которые подчас, если приглядеться попристальнее, вовсе и не невзгоды.

— Не бичуй себя, — вкрадчиво проговорил Алексей Алексеевич. Чтобы отвлечь Лелю от грустных воспоминаний, обратился к шоферу:

— Товарищ водитель, что дороже обходится хозяйству: автомашина или покрышки?

— Вы меня за кого считаете? — вопросом на вопрос ответил шофер. — За дурака или за дефективного?

Алексей Алексеевич рассмеялся.

— Это будет видно по ответу.

Шофер взглянул в зеркальце перед собой, решив по выражению лица пассажира установить, какую ловушку тот расставил, но, кроме добродушной ухмылки, ничего не увидел. Улыбалась и женщина, уютно примостив голову на плече спутника.

— Ну так как? — поторопил с ответом пассажир.

Только теперь шофер сообразил, как нелепо мог попасться. Конечно же, шины обходятся дороже, чем автомашина, особенно на грузовых. Сколько комплектов шин перемелет за свою жизнь машина? Кичась своей догадливостью, небрежно бросил:

— Ясное дело, шины обходятся дороже.

Алексей Алексееевич разочарованно вздохнул: редкий случай, розыгрыш не удался. Обычно шоферы ошибаются с ответом.

Дорога от Алушты до Ялты была Брянцеву незнакома. Он ездил старой дорогой, извилистой и узкой. От крутых поворотов, от резких спусков и подъемов, от возможности столкнуться со встречной машиной или даже сорваться с кручи его, бывало, охватывал холодок.

Новое шоссе, широкое, с плавными поворотами, не понравилось Алексею Алексеевичу. Оно было спокойное, обычное, в некоторых местах уходило от берега и прятало море.

Вот, наконец, из-за поворота показалось неповторимое по своей живописности полукружье Ялты. Не дав рассмотреть себя, исчезло за поворотом и вынырнуло, теперь уже надолго.

Шофер остановился на площади у автобусной станции.

Спустились к морскому вокзалу, пошли мимо гостиницы с заросшими цветами и зеленью балконами.

— Только десять, — брызжущим радостью голосом отметила Леля. — Целый день у нас впереди. Целый божий день!

Необыкновенно красивой показалась Алексею Алексеевичу Ялта. Он был здесь лет десять назад. Был один, скучал, и это окрашивало все впечатления в серые тона. Скучным, к несчастью, оказался и сосед по комнате, нывший и брюзжавший по любому поводу, и соседки по столу — они портили настроение бесконечными разговорами о болезнях, процедурах, режиме и методах лечения.

И вот Ялта словно повернулась к нему другой стороной, как повернулся в свое время Новочеркасск. Значит, восприятие зависит не только от того, что ты видишь, но и от того, с кем видишь. Рядом была Леля, Еленка, и, хотя она ничем не выражала своего восторга, он чувствовал, что ее все здесь восхищает, и смотрел на город ее глазами. Помогали и ее руки. Нет-нет и дрогнут пальцы, легко дрогнут, едва ощутимо, но он улавливал малейшее их движение. Налетела волна на гранит набережной, взмыла вверх, рассыпалась на мельчайшие брызги, каждая из которых засверкала радужными цветами в лучах солнца, — и пальцы тотчас же откликнулись, раскинулся перед ними розарий, поражающий глаз множеством красок и оттенков, — откликнулись снова. Сам, пожалуй, прошел бы мимо всего этого великолепия, не прочувствовав его, а вот с Лелей смотрит и не насмотрится…

Постепенно им овладело то состояние, какое неизменно возникало при встрече с Лелей: ничего не нужно и никто не нужен, кроме нее. Вот так бы идти и идти по набережной, рука в руке, ощущая вздрагивания ее пальцев, тепло кожи, смотреть на море и упиваться блаженным покоем.

— А все-таки нет счастья без досуга, — подвела итог каким-то своим думам Леля.

— Для меня нет счастья без поисков, без борьбы и… без моей любимой.

— Вот так… Поставил на последнее место.

— Не на последнее — на завершающее. А по-твоему, Ленок, что такое счастье?

— Оно у каждого свое. Для большинства — это, конечно же, любимое дело. А для меня еще ты. Но не на день, не на ночь, а навсегда. Я с ужасом думаю о той минуте, когда мираж кончится. Но не будем, Лека, портить день… Посмотри, посмотри, какая волна!

Волна была на самом деле необыкновенная. Ударившись о гранит, она взмыла вверх, но не рассыпалась, не рухнула, а помчалась во весь свой исполинский рост вдоль набережной, разбрасывая каскады брызг, постепенно оседая.

В саду при «Ореанде» выпили массандровского муската, поели чебуреков и опять, испытывая чуть ли не детское блаженство, пошли бродить по Ялте. Прошлое не только овладело ими, но и окрасилось новым смыслом. Леля иногда заходила в магазины,