Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

Теперь я знаю, кто такой В. А. Милашевский. Я видел многие его рисунки, читал прекрасную книгу мемуарной прозы «Вчера, позавчера» (Л.: Художник РСФСР, 1972). Мне нравится яркая его графика, его артистический и слегка язвительный литературный слог. Но это теперь. С досадой на себя думаю: какие встречи иногда дарует судьба, а мы смотрим во встретившееся лицо, да будто не все видим.

«…Я делал портрет А. Н. Толстого, — сообщал автор. — Написал несколько страничек о своих встречах с ним и о том, как проходили сеансы. В своих записях no некоему повороту текста я коснулся его детства и его происхождения так, как об этом слышал в Петрограде в начале революции. Может быть, сведения, которые я получил, ошибочны, хотя особа, которая мне это рассказывала, была близка к семейству Толстых». Речь шла об отголосках не без умысла распространявшейся в дореволюционных аристократических кругах сплетни, будто Алексей Николаевич «не является биологическим сыном своего отца, а только по документам». Вот, оказывается, до каких пор дотянула эта версия! Уже и революция свершилась, а где-то еще жила легенда, злонамеренно в свое время создававшаяся! Ее-то и довелось слышать в начале революции молодому В. А. Милашевскому.

«Насколько это правильно, не знаю… — продолжал автор письма. — Мне бы не хотелось давать намеки на непроверенные факты!.. Во-вторых, прогрессивное общество, которое вы описываете в Самаре, очень похоже на то окружение моего отца и матери, которое было у нас в Саратове, в эпоху моего детства (я родился в 1893 году)…»

Рисунок из «писательской портретной галереи» В. А. Милашевского — «Алексей Толстой за утренним кофе. 1932 год».

Через некоторое время явился и сам Владимир Алексеевич, высокий красивый старик, в суконной шубе и с суковатой тростью в руке. Был уже ноябрь. Хорошо помню его в редакции «Известий», где тогда работал. Можно представить себе, как я ораторствовал! Поэтому от встречи в памяти ничего не осталось. А надо бы послушать! Но, наверное, красноречие все же не прошло впустую. Владимир Алексеевич подарил мне копию собственноручного рисунка с натуры — «Алексей Толстой за утренним кофе. 1932 год». На обороте его сделана надпись: «В память нашей встречи, заставившей переделать все мои воспоминания в той части, в которой я шел, записав рассказы княгини Марии Дмитриевны Гагариной, которые отражали петербургские светские «слухи» и, конечно, были неверны…

В. Милашевский. Ноябрь 1966 г.»

Рисунок интересен по замыслу и технике исполнения. Портрет выполнен спичкой, которая макалась в тушь.

Было это так…

«Издательству Московского Товарищества писателей, — отмечает искусствовед А. Н. Савинов, — Милашевский предложил проект типового оформления небольших книжек с портретом писателя на фронтисписе. Идея была одобрена: советских писателей в лицо на рубеже двадцатых и тридцатых годов читатели знали мало. Портреты были исполнены штрихом, тушью, без карандаша. Работа над ними заняла годы… Теперь, в тридцатых годах, создавалась обширная галерея из нескольких десятков портретов деятелей советской литературы. Среди них были прозаики В. Вересаев, Ф. Гладков, А. Толстой, А. Новиков-Прибой, К. Федин, М. Шолохов, И. Бабель, Л. Леонов, А. Грин и другие… В портретах-набросках (они делались большей частью спичкой, заточенной и макаемой в тушь) сохраняется, дойдя до нас через десятилетия, трепет «той самой» минуты, когда художник впервые угадывал в человеческом лице будущий портрет…» (Цит. по кн.: Владимир Милашевский. Вчера, позавчера. Воспоминания художника. Л.: Художник РСФСР, 1972, с. 235).

«У Милашевского в те годы, — вспоминает его сотоварищ, известный художник-график Н. Кузьмин, — любимым инструментом для рисования была спичка. Да, да, — обыкновенная спичка. Он обмакивал ее в флакончик туши и рисовал. Живая линия наносилась на бумагу уверенной рукой, без поправок и колебаний и соскабливания… Спичкой нарисована Милашевским вся его галерея писателей: В. Вересаев, Ф. Гладков, А. Толстой…» (Н. Кузьмин. Амплитуда дарования. — В мире книг, 1974, № 3, с. 35).

Вот какова история одного только письма и публикуемого теперь рисунка спичкой!

Вполне естественно, что больше других писем было из Куйбышева.

«Моя мать — Мария Николаевна Егорова — близко знала А. А. Бострома в последние годы его жизни и многое может рассказать об этом… У нас есть портрет А. А. Бострома с дочерью…» — сообщала доцент Куйбышевского политехнического института В. С. Егорова.

Мария Николаевна Егорова, мать трудовой многодетной семьи, была свидетелем событий в доме А. А. Бострома, в частности одного из приездов Алексея Толстого после 1914–1915 годов. Кроме воспоминаний и портрета Бострома с А. А. Первяковой, от Марии Николаевны поступил в Куйбышевский музей имени А. М. Горького еще и любопытный сувенир. Это маленькая металлическая шкатулка с инициалами ее бывшей владелицы — Александры Леонтьевны. Шкатулку А. А. Бостром подарил когда-то одной из девочек Марии Николаевны — той самой дочери, которая была теперь доцентом политехнического института.

В Куйбышеве жил Николай Васильевич Девятов, в прошлом инспектор управления охотничьего хозяйства. Когда мы встречались в конце 50-х годов, это был рослый старый человек с большими и сильными еще руками.

Коля Девятов часто упоминается в сосновских письмах А. Толстого. Это закадычный друг детства и отрочества будущего писателя. В Москве, в рукописном отделе Института мировой литературы имени А. М. Горького (ИМЛИ), хранится фотография: в саду, под тенистым деревом, расположились шестнадцатилетний Толстой и Коля Девятов, а рядом — Александра Леонтьевна. Дата — 1899 год, Сосновка.

Николай Васильевич в подробностях помнил многое о дружбе с Алексеем Толстым, о совместных детских забавах в Сосновке. Как вместе стреляли они из ружья грачей, в несчетном количестве гнездившихся в старых ветлах над прудом; как дрались «стенка на стенку»; как однажды на масленицу запрягли в коренник верблюда, а в пристяжку двух лошадей и промчались, произведя страшный переполох, по деревне…

Отношения семьи Девятовых с Бостромами и А. Н. Толстым продолжались более сорока лет.

Отец Н. В. Девятова был волостным писарем в нескольких верстах от Сосновки. Самобытный и противоречивый характер Василия Родионовича Девятова, мужика, выбившегося в грамотеи, интересовал еще Александру Бостром (см., например, дневниковую запись от 13 апреля 1892 года, ИМЛИ, инв. № 6458, с. 37).

Любопытный случай с В. Р. Девятовым произошел у Алексея Толстого. В 1911 году Толстой напечатал рассказ «Родные места», где некоторым персонажам были приданы черты семьи Девятовых, а герой даже выступал под именем товарища детства Коли Девятова. О главе семьи в рассказе сообщалось: «Отец его, волостной писарь, потом винный сиделец, отморозил себе в овраге руки и ноги и помер, оставив после себя восемь человек детей…».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});