Тигрица - Дженнифер Блейк

Когда Джессика завозилась на сиденье и подалась вперед, чтобы лучше видеть, Рафаэль негромко сказал:

— Немногие американцы приезжают в Ресифе, и это очень жаль, потому что этот город гораздо красивее и безопаснее, чем Рио. Его название означает «риф», потому что открывшие это место моряки долго не могли преодолеть опасный барьер из подводных скал и кораллов, который защищает берег от океанских волн. Ну а их потомки предпочли бы, наверное, чтобы рифов было поменьше, и они не мешали бы им кататься на досках для серфинга.

Если захочешь, мы можем приехать сюда потом, — предложил Рафаэль. — Но сейчас не будем останавливаться. Дело в том, что я называю Ресифе своим родным городом просто для удобства, на самом же деле я живу несколько севернее его, за Олиндой…

Джессике, внимательно слушавшей его, вдруг почудилось, что в речи Рафаэля Кастеляра появился акцент, которого раньше не было, и даже его жесты и слова стали более церемонными, подчеркнуто вежливыми. Конечно, это могло ей и показаться, но Джессика подумала, что это возвращение в родные края заставило его измениться. Черты лица Рафаэля, едва различимые в полумраке салона, тоже казались теперь иными. Они стали какими-то чужими, незнакомыми, и это открытие неприятно поразило Джессику. Одно дело, подумала она в отчаянии, чувствуя, как у нее отчего-то засосало под ложечкой, общаться с ним в Штатах, где он ведет себя так, как принято в Америке. И совсем другое — иметь с ним дело у него на родине, где Рафаэль снова стал самим собой, и теперь ее очередь принимать его правила и приспосабливаться.

— Городок, где ты живешь, называется Олинда? — переспросила она, чтобы скрыть свое замешательство.

— Это один городок из трех, которые вместе образуют Большое Ресифе. Рассказывают, что португальский капитан, который еще в шестнадцатом веке первым подошел к этим берегам после многомесячного плавания, вскричал в восторге «О, linda!». В переводе это означает что-то вроде «Как прекрасно!», и мы с ним вполне согласны.

— А твои предки давно поселились здесь?

— Давно. Примерно четыре столетия назад.

Это было сказано без хвастовства, чуточку небрежно, но никак не равнодушно. Так мог говорить только человек, который хорошо знает и чувствует свои корни. Ничто в его интонации не выдало и того обстоятельства, что он догадывается, откуда Джессика могла почерпнуть свои сведения, хотя скорее всего он не мог понять, что она читала его досье.

— Странно… — сказала Джессика. — Странно думать, что люди жили здесь задолго до того, как был основан Новый Орлеан.

Рафаэль улыбнулся.

— В истории этих двух городов много общего. Оба переживали не самые легкие времена, когда они оказались отрезаны от Европы, и оба преодолели огромные трудности, стараясь сохранить себя как центры цивилизации. И там, и там жители строили на голом месте церкви и дома, хотя пираты ломились в парадную дверь, а с черного хода угрожали индейцы. Таким образом мы все — потомки уцелевших, выживших, и просто так мы не сдаемся. Это у нас в крови, и одолеть нас очень и очень нелегко.

Было ли в его словах предупреждение, адресованное лично ей? Джессика не могла этого сказать. Возможно, это ее обостренная чувствительность сыграла с ней злую шутку, заставив услышать ударение или заподозрить скрытый подтекст там, где на самом деле ничего особенного не было.

— Некоторые все равно сдаются быстрее, но есть такие, кто может выстоять вопреки всему, — с чувством произнесла Джессика.

Рафаэль повернулся к ней, но Джессика поспешно отвела глаза.

Когда и Ресифе, и Олинда остались позади, шоссе обступили густые пальмовые рощи и заросли сахарного тростника. Потом за окном промелькнули несколько деревень, каждая из которых состояла из десятка крытых соломой хижин, сгрудившихся вокруг покосившейся церквушки. Еще через несколько миль лимузин свернул с шоссе на грунтовую дорогу, плавно покачиваясь в колеях, которые в свете фар напоминали две дорожки из серебристого песка. Наконец впереди показалась высокая стена, увенчанная по краю вездесущей бугенвиллеей. Она увидела массивный старый дом с балконами и галереями — такой высокий, что верхушки пальм покачивались вровень с его плоской крышей, огражденной резным каменным парапетом. Лимузин юркнул в открытые ворота и покатился по каменным плитам двора.

Большой дом был темен и тих. Знакомство с матерью Рафаэля и другими родственниками откладывалось на несколько часов — до утра.

На широких ступеньках парадного крыльца, смутно белевших в темноте, появилась молодая мулатка — экономка или горничная. Спустившись во двор, она подошла к машине, чтобы приветствовать прибывших, и Рафаэль раскрыл ей свои широкие объятия. Потом он представил Джессику, и горничная, вежливо поклонившись, наградила ее белозубой, чуть смущенной улыбкой. Когда Рафаэль попросил девушку показать Джессике ее Комнату, мулатка с готовностью кивнула и, отступив в сторону, замерла в терпеливом ожидании.

— Добро пожаловать в мой дом, который отныне станет и твоим, — торжественно сказал Рафаэль, поворачиваясь к Джессике и целуя ей руку. — Мария отведет тебя в твою спальню. Отдыхай, утром увидимся.

Похоже, ей придется спать одной, поняла Джессика. Рафаэль дал ей понять, как именно они должны держаться друг с другом: подчеркнуто вежливо, чуть официально, тепло и дружелюбно, но — соблюдая дистанцию. На мгновение она встретилась с ним глазами, и ей показалось, что его взгляд выражает сожаление и понимание, словно он прочел ее мысли.

Джессика тихонько, почти беззвучно вздохнула и кивнула, давая понять, что она принимает эти правила.

— Да. Спокойной ночи. И… спасибо.

Она отняла у него руку и пошла следом за горничной. Пожалуй, ее последние слова прозвучали слишком неопределенно; они выдавали ее смятение и слабость, но Джессика не жалела о том, что она их сказала. Она действительно была благодарна Рафаэлю.

15

Джессику разбудил пронзительный крик петуха. Для нее это было не в диковинку — в «Мимозе» тоже было полно кур, но тут к утреннему кличу петуха присоединился целый хор попугаев, которые, перепархивая с ветки на ветку, громко переговаривались сварливыми, трескучими голосами. Эта какофония звуков была столь громкой, что сон как рукой сняло, и Джессика резко села на кровати.

Протерев глаза, она огляделась. Небольшая комната с белыми, гладко оштукатуренными стенами, была увешана портретами в золоченых рамах, с которых взирали на нее строгие португальские леди с холеными, вытянутыми лицами и не менее строгие джентльмены в придворных платьях с пышными кружевными воротниками. В углу, над молитвенной скамьей, висело резное деревянное распятие, покрытое облупившейся позолотой, а каменный пол, выложенный черно-белой мраморной плиткой, был застлан персидским ковром пастельного цвета. Тонкие льняные шторы чуть колыхались под ветром, от окна тянуло утренней свежестью.