Жизнь Марианны, или Приключения графини де *** - Пьер Мариво

— И это все? Не огорчайся, пожалуйста,— сказала госпожа де Миран. — Если наша тайна известна только мадемуазель де Фар, я спокойна, ничего не разрушится. Мы можем с полным доверием положиться на нее, и ты напрасно говоришь, что госпожа де Фар «все знает про тебя»: несомненно, ее дочь ничего не сказала, и мне нечего бояться этой дамы.

— Ах, матушка, госпоже де Фар все известно,— ответила я.— Там была ее горничная, она слышала всю болтовню этой белошвейки и обо всем донесла своей госпоже. Нам пришлось в этом убедиться, потому что госпожа де Фар, явившаяся вскоре, обращалась со мною уже далеко не так любезно, как накануне. Должна признаться, вся ее приветливость исчезла, матушка. Мне казалось, что, скрыв это, я поступила бы вероломно. Вы, по доброте своей, сказали, что я дочь одной из ваших подруг, жившей в провинции; но теперь уже нельзя прикрываться этим — госпожа де Фар знает, что я бедная сирота или, по крайней мере, не знаю, кто мои родители, и что господин де Клималь из жалости поместил меня к госпоже Дютур. Вот что вам следует принять во внимание, и я считала своим долгом сообщить вам об этом. Господин де Вальвиль не предупредил вас, но ведь он любит меня и боится, что вы теперь не согласитесь на наш брак; его надо простить, он ваш сын и мог позволить себе такую вольность в отношении вас; да еще учтите и то, что это происшествие касается его больше всех, и он мог бы больше всех пострадать от него, если б женился на мне; но я, на чьей стороне оказалась бы вся выгода в этом браке, не хочу достигнуть ее, утаив от вас неожиданную встречу, которая может причинить вам вред; ведь вы осыпали меня благодеяниями и считаете меня своей дочерью лишь по доброте своего сердца, ибо я не имею преимуществ кровного родства, какими обладает господин де Вальвиль,— и я полагаю, что с моей стороны было бы непростительно, если б я вздумала хитрить с вами и скрыла бы от вас обстоятельство, которое может отвратить вас от намерения соединить нас с господином де Вальвилем узами брака.

Пока я говорила, госпожа де Миран смотрела на меня с пристальным вниманием, причин которого я не могла угадать; в глазах ее было какое-то странное выражение, словно она больше разглядывала, чем слушала меня. А я, продолжая свое признание, сказала:

— Вы хотите принять какие-то меры, чтобы не допустить разглашения моей тайны. Это бесполезно. Госпожа де Фар все расскажет, вопреки своей дочери, хотя та, несомненно, будет умолять ее хранить тайну. Итак, видите, матушка, какая у вас была бы сноха, если б я вышла замуж за господина де Вальвиля. Больше не на что надеяться. Я не утешусь в утрате счастья, которого вы с полным основанием меня лишите; но еще больше была бы я безутешна, если б обманула вас.

Госпожа де Миран не сразу ответила мне, но, казалось, она скорее о чем-то задумалась, чем опечалилась, и вдруг, вздохнув тихонько, сказала:

— Ты и огорчила меня, дочка, и все-таки я восхищаюсь тобой. Надо согласиться, несчастье упорно преследует тебя. А нельзя ли как-нибудь устроить без моего вмешательства, чтобы эта белошвейка заявила, будто она и в самом деле ошиблась? Скажи-ка, что ты ей отвечала тогда?

— Ничего, матушка, только плакала, а мадемуазель де Фар все убеждала ее, что она ошиблась и совсем меня не знает.

— Бедная ты девочка! — сказала госпожа де Миран.— А я ведь и в самом деле впервые слышу об этом происшествии: сын не решился мне сказать, но, как ты говоришь, это с его стороны простительно, он, пожалуй, и тебе советовал ничего мне не говорить.

— Увы, матушка,— промолвила я,— ведь он меня любит, это его извиняет. Не далее как сегодня он просил меня молчать.

— Как! Сегодня? — воскликнула она.— Разве он приходил к тебе?

— Нет, сударыня,— возразила я,— он написал мне, но я умоляю вас не говорить ему, что я в этом призналась. Лакей, которого вы вчера послали ко мне, принес мне и от него коротенькое письмо.

И я тут же ей передала письмо. Она его прочла.

— Я не могу осуждать сына,— сказала она.— Но ты удивительная девушка, и Вальвиль прав, что любит тебя. Да,— добавила она, возвращая мне письмо,— если бы люди были рассудительны, не нашлось бы ни одного мужчины, кто бы он ни был, который не позавидовал бы победе Вальвиля над твоим сердцем. Как ничтожна наша гордость по сравнению с твоим поступком! Никогда еще ты не была так достойна согласия, которое я дала сыну на его брак с тобою, и я не отрекаюсь от своего слова, дитя мое, нисколько не отрекаюсь. Чего бы мне это ни стоило, я сдержу обещание; я хочу, чтобы ты жила подле меня; ты будешь моим утешением; ты отвратила меня от всех невест, каких могли бы предложить моему сыну,— нет среди них ни одной, кто окажется для меня терпимой после тебя. Предоставь действовать мне. Если госпожа де Фар,— а она, по правде сказать, мелкая душа и самая легкомысленная особа,— еще ничего не разгласила (хотя этому трудно поверить, зная ее характер), я напишу ей нынче вечером такое письмо, что оно, быть может, удержит ее. В сущности, она, как я уже тебе говорила, не злая, а только вздорная женщина. Потом я поговорю с ней, расскажу всю твою историю; кузина моя очень любопытна, любит, чтобы ей доверяли секреты, я посвящу ее в нашу тайну, и она будет мне за это так благодарна, что первая станет расхваливать меня за все, что я делаю для тебя. А что касается твоего происхождения, она будет превозносить его еще больше, чем я, и уверять всех, что ты, несомненно, принадлежишь к знатному роду. Но допустим даже, что она проболталась,— это не страшно, дочка, против всего найдутся средства; утешься. Одну уловку я уже придумала: нужно лишь укрыть меня от толков. Достаточно того, чтобы я стояла в стороне. А Вальвилю оправданием послужит молодость; какого бы ни были о нем хорошего мнения, он способен всецело предаться власти любви, а твое прелестное личико может далеко завести сердце самого благоразумного мужчины; и если мой сын женится на тебе, и притом станет известно, что я не давала на это согласия, виноватым окажется он, я же буду тут ни при чем. Кроме того, я добрая, это все знают; я, конечно, очень, очень рассержусь, но в конце концов все прощу. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Марианна? — добавила она, улыбаясь.

Вместо ответа я как безумная бросилась к ее руке, которой она случайно обхватила один из прутьев решетки. Я плакала от радости, я вскрикивала от счастья, я предавалась восторгам нежности и признательности, словом, я себя не помнила, не соображала, что говорю:

— Матушка, дорогая моя, обожаемая матушка! Ах, боже мой! Зачем у меня только одно сердце! Да возможно ли, чтобы у кого-нибудь еще было такое сердце, как у вас! Ах, господи, какая душа! — и множество других бессвязных слов.