Россия (У окна вагона) - Николай Устрялов

Путь вверх и путь вниз -- одно.

Лишь потом, когда завершится процесс переплавки старого в новое, можно будет произвести точный отбор "добра" и "зла" в этом процессе. Но теперь добро и зло так тесно в нем перемешаны, что, кажется, каждое его звено соткано из их своеобразного сплава. И мы можем больше чувствовать, предощущать, нежели знать, -- где добро и где зло.

Отсюда и безумие, коего много теперь повсюду на Руси. Есть много безумия, есть много и просто бессмыслицы: эти понятия надо различать. Верится ("можно только верить"), что это -- вещее безумие, "мудрость перед Господом".

Хочется себя одернуть: друг Аркадий, не говори красиво. Но, читатель, проезжай по Байкалу: я уверен, ты тоже "заговоришь красиво". Виноват Байкал, а не я и не ты. Виновата Россия. Прислушайтесь к ней -- и здесь, и в Москве. Но только глубже ухо, ухо к земле!.. Слюдянка (2 ч. дня).

...Синеет Байкал, синеют горы. У берегов вода зеленая -- от зеленого дна. Рассеялся туман...

-- и ясно видит око,

Как труден горный путь и как еще далеко,

Далеко все, что грезилося мне...

Ничего... "Конкретный идеализм"... Трудно -- да. Всем трудно... Но вот туман-то все-таки рассеялся!..

...Солнце, голубое небо, синий, похожий на море Байкал. Свежий воздух, полный воды и зелени. Как тут не "рявкнуть осанны", даже если и труден горный путь!.. Все прекрасное трудно...

...Одно ясно: из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически это выразить формулой: "национализация Октября".

Она происходит независимо от того, в какие экономические формы выльется хозяйство страны; независимо также и от того, в какой степени разовьется наш федерализм. Отрадны теперешние успехи государственной промышленности. Быть-может, и удастся задержаться на гибридных, государственно-капиталистических позициях. Если удастся, тем самым будет обеспечен прекрасный фермент государственного централизма, великий национализирующий стимул. Равным образом, мощная, индивидуализированная государственность, конечно, вполне мыслима и в правовой рамке федерации (сводящейся, главным образом, к так-называемой "культурной автономии"). А нынешняя обособленность Советского Союза от остального мира есть, несомненно, в свою очередь, исключительной силы национализирующий фактор. До времени он чрезвычайно ценен, его действие будет глубоко плодотворно. Как это уже явственно чувствуется в теперешней Москве, в беседах со спецами, с партийными хозяйственниками!.. Вместе с тем, чем интернационалистичнее тенденции советского правительства, тем они специфически национальнее и тем обособленнее положение Союза в мире. "Федора-странница -- всему миру печальница": но это характеризует лишь ее самое, выделяя ее среди остальных.

Поймем же себя! Будем же собой!..

(3 часа. Отрываюсь от бумаги).

...Уже скоро семь часов, а Байкал все еще перед глазами, тихий, величественный, в голубоватой дымке. Проехали Мысовую. Ясное вечернее солнце, сверкающей дорогой отражающееся в воде. Горы противоположного берега -- в мягкой, лиловатой вуали. Тихо. Удачно, что пришлось увидеть Байкал и в облаках пасмурным, и в ясный, солнечный вечер.

Последние дни в России. Жалко расставаться с нею, и еще, и еще раз всем существом ощущается пустота жизни без нее и вне ее. Лучше от всего отречься -- от свободы, от "политики", от науки, -- но только не порывать с родною землей, которую не унесешь с собой на подошве башмака... Да, это так, это для меня психологически аксиома, иным я быть не могу и не буду. Есть такие аксиомы души, которые "даны" до всяких этических оценок, -

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краев дороже мне!..

8-го августа.

Яблоновый хребет. Сегодня среди дня уже Чита, пересадка. Надо торопиться. Многое бы хотелось еще записать.

Приближаясь к Москве, признаюсь, я испытывал волнение: как-то встречусь с "оставшейся" интеллигенцией, с друзьями, коллегами, знакомыми, пережившими эти годы в столь иных, отличных условиях? Поймем ли друг-друга?

Отрадно признаться: никакой "пропасти" между ними и собой я совершенно не почувствовал. Те же вопросы, те же печали, те же пути мысли, те же, в сущности, варианты решений. Легко было с первых слов установить взаимопонимание: мы говорили, даже подчас и споря, на общем языке. Впрочем, это отчасти понятно: разве сам я не советский спец и разве Харбин не входит вот уже скоро год в зону прямого советского влияния?

И в то же время должен отметить другую черту: глубочайшую отчужденность настроений интеллигентско-спецовских московских кругов от собственно эмигрантских течений всех сортов -- "монархических", "демократических", "социалистических". В Москве понимают, что положение гораздо более своеобразно и сложно, чем оно обычно изображается зарубежными газетами. Меньше всего панацея -- в "антибольшевизме". Насчет "панацеи" вообще слабо. Всякого рода этикетки, схемы, рецепты настолько примелькались за революцию, что мало-мальски наблюдательные люди прочно приучились не ставить их положительно ни в грош.

Признаюсь, меня даже несколько удивило постоянно подчеркивавшееся в разговорах отмежевывание от эмиграции, а нередко и явное раздражение против нее. Совсем не по-советски настроенные интеллигенты -- и те считают обязательным отгородиться от "вашей эмиграции, которая, кроме глупостей, ничего не делает и не говорит". Бывали случаи, что некоторые слишком уж огульные характеристики мне самому приходилось пытаться смягчить. Но нельзя отрицать: эмигрантская пресса сделала все от нее зависящее, чтобы оттолкнуть от себя население современной России без различия классов, положений и направлений.

В беседах часто затрагивали "текущий момент". Все единодушно констатируют хозяйственный подъем. Страна оправляется. "Выкарабкиваемся из беды" -- это преобладающее настроение, господствующая уверенность. Разумеется, никому в голову не приходит печалиться по поводу экономического возрождения или пытаться его тормозить. Поэтому, между прочим, единодушно осуждается позиция П. Н. Милюкова в вопросе о признании Советской России и отношениях ее с иностранными государствами.

За все время пребывания в России мне довелось встретиться всего лишь с одним закоренелым пессимистом (обывательские причитания не в счет) насчет нашего будущего. Известный, опытный литератор, он воплощал свои мысли в ударные, эффектные формы. Он красочно каркал о ждущих Россию ужасах.

-- Помяните мое слово, -- восклицал он, -- мы стоим у второго раздела России (первый был в Бресте). Война на носу. Мы проиграем ее и потеряем Украину, еще несколько кусочков по западной границе, может быть, кстати и Ленинград, последнюю форточку в Европу... Но этим дело не кончится. Пройдет еще несколько лет, мы не уймемся по части мирового пожара, -- и будет третий раздел России, когда от нас отнимут Кавказ, Туркестан, когда отложится Сибирь, -- и вот когда мы дойдем до границ Калиты, тогда-то, наконец, и догадаемся, что такое наша великая революция!..

Ему возражали со всех сторон, вскрывали эфемерность его кассандровых прорицаний. Указывали на общеизвестные европейские затруднения, на усиление Советского Союза, ссылались на историю и эволюцию советской дипломатии, на ее "козыри", на исторические примеры и т. д.

Но даже и отступая, он отстреливался по-парфянски:

-- Не спорю, идет большая игра. Да, в Кремле не дураки, но ведь и Чемберлэн не дурак. Да, у нас три туза, но у них-то ведь четыре короля! Нет, их шапками не закидаешь!..

К чему приведет столкновение России с Европой и каковы его подлинные основы? -- Этой проблемой обозначался более глубокий, далеко за грани "текущего момента" уходящий водораздел между спорящими за вечерними чашками чаю. Недаром вспомнились сороковые годы. Приглядевшись, я убежден, что основной идейный водораздел современного интеллигентского сознания по-прежнему может быть выражен в категориях "славянофильства" и "западничества".

Да, и теперь еще живы споры, описанные в "Былом и думах". Модернизованные, обросшие тысячами новых аргументов, усложнившиеся, утончившиеся, -- но в существе, пожалуй, все те же.

Как это у Герцена? -- "У нас была одна любовь, но не одинаковая, и мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно".

Конечно, многое теперь стало другим. "Славянофилы" не станут ныне отрицать Петра, государство, право теми словами, которые звучали в кружке Хомякова и Аксаковых. "Западники", в свою очередь, утратили многое от прежнего пафоса, от романтизма "аннибаловых клятв" и упоения первыми вокзалами. Но что-то основное, главное, определяющее -осталось, сохранилось и у тех, и у других доселе.

"Закат Запада" -- вот оселок, рубеж, "дом паромщика". У одних -интуиция "русского периода европейской истории". У других -уверенность в жизнеспособности, прочности старой, доброй, великой Европы. "Славянофилы" наших дней совсем не пекутся о славянстве, но особенно настаивают на своеобразии исторических путей и национальной миссии России, во многом являющейся наследницей европейского мира. "Западники" же, напротив, по-прежнему призывают русских учиться у Европы, и теперь доказавшей неизменное свое превосходство перед нами.