Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Джонатан Кэрролл

– Посмотрите на Бога, если допустить, что Он есть. Каков был Его замысел, когда Он создавал мир? Мы можем считать различные религии литературными критиками, каждый из которых пытается убедить, что именно его толкование истинно. Но истинно ли любое толкование? Или истину знает только Бог?

– Да, но твой «автор» умер или молчит и не может сказать нам, каков был Его замысел. Так что выяснять это приходится нам, верно? – насмешливо заметил другой студент.

Нагловатая теология – у кого лучше подвешен язык. Мудрецы посмеиваются над чудесным. Я помалкивал, но меня раздражало неуважительное мудрствование этих двадцатипятилетних посвященных о вещах одновременно очевидных и важных.

Все еще захваченный дискуссией, я автоматически просматривал список того, что нужно купить, и брал с полки товары, когда, взглянув, увидел в двадцати футах от себя Бини Рашфорт. Первым моим импульсом было подойти и поздороваться, но она была так поглощена своим занятием, что я решил воздержаться.

Держа в руке открытую пачку, она ела печенье. Вроде бы ничего особенного, если не считать выражения ее лица – высшей степени блаженства. Бини откусывала и зажмуривалась, и я чуть ли не слышал стон наслаждения. Проглотив, она открывала глаза и смотрела на печенье, словно оно рассказывало ей что-то восхитительное, потом снова откусывала и так далее. Или это было лучшее печенье всех времен, или тут происходило нечто иное. Понаблюдав, я с потрясением осознал, что сам ничем не лучше своих студентов. Я просто не мог подумать, что передо мной человек, наслаждающийся мгновениями своей жизни. Нет, так вот демонстрировать свое счастье – для этого надо быть дурочкой, чудачкой или просто неадекватной. Почему мы так подозрительны ко всему хорошему?

– Здравствуйте, Бини.

Она улыбнулась мне, но, судя по выражению ее лица, узнала меня лишь через несколько мгновений.

– Здравствуйте, Скотт! Как дела?

– Прекрасно. Печенье, наверное, великолепное. Вы с таким наслаждением его едите.

– Печенье хорошее, но я улыбаюсь не от этого. Я просто вспоминаю, как делала это в детстве. Мы жили бедно, и я обычно была весь день голодная. Даже во время еды. В нашем городке было два магазина, и я ходила за покупками для мамы. Каждый раз я ходила в другой, потому что знала один фокус. Я брала все, что она просила, а потом еще пакетик печенья – не важно какого, потому что для меня всякое было восхитительным. В каждом магазине был по крайней мере один укромный уголок, где тебя никто не мог видеть. И я знала все такие уголки. Так вот, я брала печенье, шла туда, словно в поисках чего-то, и о-о-очень осторожно вскрывала пакетик вдоль швов. Это можно сделать, если смотришь, что делаешь. А я была мастер! И вот, открыв, я доставала два печенья. Только два! И совала их в рот. А потом, потихоньку жуя, чтобы никто не заметил, клала пакетик обратно на место и задвигала подальше, чтобы его не скоро нашли. Я ни разу не попалась и очень этим гордилась.

– Но это не так уж забавно теперь, когда вы можете себе позволить купить целый пакетик?

– Ну, я признаюсь вам, Скотт. Пять недель назад доктор сказал мне, что я больна. С тех пор почти все кажется мне вкуснее, чем было раньше. – Она сказала об этом, как о простом факте, без всякого выражения «пожалейте меня» в голосе.

– Бини, простите. Могу я вам чем-нибудь помочь? Есть какие-нибудь лекарства…

– Это зашло уже слишком далеко. Долгое время я чувствовала себя паршиво и все время говорила себе, что нужно пойти провериться, но вы знаете, как это бывает: ленишься или боишься себе признаться, не хочешь узнать… И все равно пугаешься еще больше, когда становится действительно плохо. Так что идешь к врачу, когда уже не дотянуть до вечера, и к тому времени уже понимаешь, что дело плохо. – Она закусила губу и покачала головой. – Помните такое слово – «дурь»? Вы же преподаете английский. Почему никто больше не употребляет этого слова?.. Так или иначе, я решила, что буду принимать их лекарства и проходить процедуры, но если они помешают мне вести нормальную жизнь, тогда ну их к черту – я проживу свои дни так, как хочу. И вот видите этот пакетик печенья? Я съела три, а сейчас положу его обратно на полку и не заплачу́, как в былые дни. Укравши однажды – вор на всю жизнь. Но все равно печенье уже не будет таким вкусным, как тогда.

– Не хотите ли пойти выпить чашечку кофе?

– Нет, теперь мне пора убирать в доме. Это одно из занятий, которые я очень люблю. Входишь в дом, вовсю работаешь целый день, приводя все в порядок, а потом вручаешь его хозяевам и даешь им пожить там еще неделю.

– Вы определенно лучшая уборщица из всех, кого мы знали.

– Спасибо, Скотт. Я рада, что вы это сказали.

Естественно, Роберта была потрясена, когда я рассказал ей об этой встрече. Она задала тот же вопрос и села в том же печальном молчании, в каком я вел машину домой из магазина. Мой отец называл это «прикосновением к бритве»: когда узнаешь, что кто-то из твоих знакомых умер или умирает, первое побуждение – отдернуть руку, как будто дотронулся до лезвия.

– Мы можем что-нибудь сделать?

– Позволить ей убирать в доме. Она сказала, что теперь любит это больше всего.

– Приводить в порядок все ее дома, да?

– Пожалуй, можно сказать так. Она сказала это таким будничным тоном. «Я больна, и поздно что-либо предпринимать». Каким-то странным образом это напомнило мне ее рассказ про умершего кролика.

Я уже собирался войти в аудиторию, когда услышал за спиной голос:

– Скотт?

Обернувшись, я увидел Бини с неуверенной улыбкой на лице, в руках она сжимала маленькую блестящую красную сумочку.

– Бини! Вы здесь занимаетесь?

– Нет, я хотела спросить вас: это ничего, если я посижу на вашем уроке? Сегодня сразу после вашего ухода я позвонила Роберте, и она сказала мне, чтобы я шла не сомневаясь. И я подумала: почему бы и нет? В худшем случае он мне откажет.

– Конечно заходите. Мы проходим рассказы Натаниеля Готорна. Вам они знакомы?

– Нет, но это ничего. Я хочу посидеть на занятиях и посмотреть, как это делается. Предмет не важен.

– Тогда, мадам, заходите, пожалуйста.

Студенты были уже в аудитории и, когда мы вошли, с интересом посмотрели на Бини. Я представил ее как доктора Рашфорт и сказал, что она посидит на этом занятии и понаблюдает. Раньше я никого не приводил на занятия, и потому моя коллега вдвойне заинтересовала ребят.

Впервые я видел ее в чем-то ином, а не в спортивной одежде. На ней была коричневая, как скамейки в парке, юбка и такой же джемпер поверх белой блузки с большим бантом на шее. В таком наряде она почему-то казалась меньше. В спортивном костюме Бини была серым сгустком энергии, а в сегодняшней одежде словно пыталась вписаться в группу зануд.

Во время семинара я краем глаза следил за ней. Она все время улыбалась, что напомнило мне улыбку, которую мы натягиваем, когда нам говорят что-то на незнакомом языке и мы не хотим обидеть говорящего. Смутный отсутствующий взгляд. От этого мое недоумение, зачем она пришла, стало еще сильней.

Когда семинар закончился, Бини осталась на своем месте. Я подошел к ней.

– Они любят вас, не правда ли? Ваши студенты.

– Хорошо, если так, но иногда лучше, если не любят. Тогда они стремятся бросить мне вызов и выкладываются в своих работах до конца. Зачем вы пришли, Бини?

– Посмотреть на вас в деле, Скотт. Посмотреть, каковы вы вне дома. Я вижу вас только за обедом и за разговорами с Робертой. Вы хороший учитель, и это видно по тому, как вы делаете свою работу. Мне нет дела до Натаниеля Готорна, но вы вызвали к нему интерес. И к тому же я сегодня узнала, что такое антропоморфизм!

Она погладила меня по руке и встала, но, не успев выпрямиться, замерла на секунду и скривилась. Это могло быть вызвано только болью. Увидев, что я заметил, Бини улыбнулась мне.

– Мой постоянный гость. Это ничего, профессор Сильвер. Это ничего. Увидимся через два дня.

Роберта была на занятиях аэробикой, а я в своем кабинете писал статью. Мою возвышенную мысль прервал стук в дверь.

– Да?

– Скотт, я тут нашла что-то. Вы бы не вышли взглянуть?

Я любил Бини и восхищался ее мужеством, но разве так уж необходимо отрывать меня от работы, чтобы я посмотрел на какую-нибудь старую теннисную ракетку? Состроив гримасу, я вышел.

– Да, Бини, что такое?

Она держала картонную коробку цвета овсянки. Коробка была перетянута куском коричневого ремня, а на крышке большими черными буквами было написано:

«КОРОЛЬ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ».

Я не видел эту коробку двадцать лет, но мне не требовалось открывать ее, чтобы узнать, что внутри.

В аспирантуре, кроме написания диссертации, от меня требовалось еще вести курс по композиции для первокурсников. Это было приятное бремя, и поскольку я был молод, полон идеалов и энергии, то вел этот курс хорошо.