Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - Рустам Гусейнов

Вере Андреевне потом уже пришло в голову, что разговаривал он с ней и вправду почти бесстрашно для первого дня знакомства. А на следующее утро, когда они встретились на кухне, ей показалось невозможным, что она знакома со стариком всего-то два дня.

Так они подружились в Новый, 1937-ой год.

Глава 4. ПАША

Попав в этот странный мир, каждый человек поначалу пребывает в состоянии сильного им недовольства. Он то и дело расстраивается и много плачет из-за каждого пустяка. Ему неуютно. Любое физическое неудобство надолго выводит его из состояния равновесия. Постепенно выясняя для себя устройство этого мира, в котором желания его могут не исполняться, потребности пересекаться с потребностями других существ, а также и с объективными обстоятельствами, он остается таким устройством очень недоволен и готов протестовать по малейшему поводу.

Стоит посмотреть однажды внимательно на обмочившегося в колыбели ревущего младенца. Боже, как он страдает. Сколько обиды, сколько неподдельного отчаяния написано на его лице. Честное слово, порою кажется, что приготовлен он был к существованию в совсем иных условиях, с иными принципами устройства бытия; к рождению в гораздо более комфортном месте, чем в том, в которое попал. Похоже, как если бы в последний момент ошибся дверью.

Потом постепенно он начинает привыкать. Годам к сорока, как правило, привыкает вовсе. А первое время очень недоволен.

Павел Иванович Кузькин попал в этот мир морозным погожим январским днем в начале двадцатого века. Попал, придя не в лучшее и не в худшее место его - на окраину придонской степи, в богатый крестьянский хутор. У Ивана и у Глафиры Кузькиных, к которым попал он, оказался он вторым ребенком, и они ему очень обрадовались.

Они обрадовались ему в ту же секунду, как он появился, но он не мог еще этого распознать. Он распознал это гораздо позже, годам к четырем. И как у каждого человека, это было одно из самых счастливых его открытий. Ведь у каждого человека, неизвестно еще, будет ли в жизни что-нибудь более замечательное, чем осознание того, что есть рядом с тобой самые хорошие люди, которым ты дорог не потому, что заслужил это, а просто потому, что ты пришел к ним, что ты есть, просто так. Потому что каждому человеку, раз уж очутился он тут, за этой дверью - ошибочно ли, необходимо ли - в этом мире, и в нем ему жить, каждому человеку нужен для начала его души аванс бескорыстной и беспричинной любви, первый и, может быть, единственный шаг громадного и чужого мира ему навстречу.

С осознания чуда своего прихода и с первого неразрешимого мучительного вопроса начинается душа человека.

Было теплое летнее утро, было V-образное дерево у края картофельного поля, на котором работали его родители. Солнце неспешно всходило вдоль одного из стволов, Паша сорвал сочный листок с аккуратной ножкой и подумал: как же это замечательно устроилось так, что именно его нашли в капусте его родители мама и папа? Ведь столько, должно быть, там, за лесом, живет похожих на него мальчиков. Что же было бы, если б нашли не его? И ему вдруг сделалось страшно, оттого что такое грандиозное счастье его висело на волоске. И невозможно было представить, что так же, как и ему, могли бы они обрадоваться другому мальчику. И захотелось думать, что это не так.

Тогда, тихонько встав, он ушел на огород и на всякий случай не только капустные, но и все другие грядки внимательно осмотрел в поисках нового младенца. "Вот, - сказал бы он родителям, испытуя их, - это ваш новый ребенок. Радуйтесь ему так же, как мне." Но кроме толстого ленивого хомяка, никого на грядках не оказалось.

Паша обеими ладонями поднял хомяка к лицу и осторожно подул ему в нос. Зверек забеспокоился: обернулся вокруг себя, напрягся пахучим тельцем и влажным носом потыкался в Пашины пальцы.

Паша засмеялся. По этому смеху нашли его на огороде перепуганные родители. И вместе еще посмеялись они над хомяком. Потом отпустили его. И он ушел от них, обиженно переваливаясь.

Стояло погожее лето. Ласкалось утреннее нежаркое солнце, и всем им так покойно было среди непреходящей тишины безлюдного поля. Проснулся в избе и босиком притопал к ним взлохмаченный, чуть сонный еще Андрей - Пашин старший брат. Руки у родителей по засученные рукава были в черной земле, и все казалось так определенно в их предстоящей жизни.

Но, глядя на смеющегося сына, Глафира Савельевна вдруг вздохнула. Она была суеверна, и почему-то вспомнилось ей теперь, что первым явственно произнесенным словом его было "больно".

Было лето. И было много еще потом лет и зим - спокойных и страшных. Но с неизбежностью оказывалось рано или поздно, что они уже только были, и вот уже их нет.

В это субботнее утро Паше приснилось детство, но, просыпаясь, он не успел зацепиться памятью за свой сон, ниточка оборвалась, сон провалился в бездну, осталось только чувство тонкое, нежное, с привкусом какой-то прозрачной тоски. Пару минут еще повалявшись в постели, Паша поднялся и подошел к окну.

За окном их спальни зеленел огромный раскидистый тополь. Кроме него почти ничего и не видно было из окна. Минуту он стоял - смотрел, как от слабого ветерка то и дело шевелится живо листва, пробегают по кроне зеленые волны, покачиваются ветви. Форточка пропускала в спальню едва уловимые запахи весны. Субботний день обещал быть погожим.

Надя еще спала. Обернувшись, Паша посмотрел и на нее, спящую, потом накинул халат и пошел в ванную.

Обе комнаты их квартиры - гостиная и спальня - были довольно просторные и с общей дверью. Коридор, огибавший их углом, вел на кухню. Ванная располагалась по правую руку коридора.

Эту квартиру Паша получил сразу по приезде в Зольск - два месяца тому назад - в начале марта.

Предложение занять прокурорский пост в Московской области, в городке, о существовании которого Паша до того и слыхом не слыхивал, застало его в должности научного сотрудника Ростовского юридического института. Застало врасплох. Паша собирался этой весной вплотную приступить к диссертации на тему сравнительного анализа недавно принятой конституции СССР с конституциями ведущих империалистических держав. Он проделал уже большую подготовительную работу, и понимал, что должность, которая ему предлагается, отодвинет диссертацию в неопределенное далеко, когда, может быть, и актуальность ее будет уже не столь велика.

Паша и до сих пор иногда ломал голову над тем, с какой стати вообще пригласили именно его. Единственным гипотетическим объяснением мог служить разве что Пашин однокурсник, второй год как подвизавшийся в помощниках где-то в недрах Московской прокуратуры. Впрочем, Московская и Московская областная прокуратуры - не одно ведь и то же, однако другому объяснению взяться было просто неоткуда.

Поначалу он хотел отказаться. Соображения карьеры никогда не были для него самоцелью. И, вероятно, он отказался бы, если бы не Надя, за один вечер сумевшая убедить его в том, что это предложение - есть не что иное, как шанс, который каждому человеку дается однажды в жизни. Он, впрочем, и сам понимал, что отдельной квартиры и той зарплаты, которая предлагалась ему, в Ростове пришлось бы ждать еще очень долго. Что близость к Москве есть и само по себе немалое преимущество, имея в виду хотя бы не такое уж отдаленное время, когда сыну их придется определять свою судьбу. Но, конечно, наиболее серьезным среди Надиных аргументов он не мог не признать тот, что теория без практики мертва, что уже пятнадцать лет он изучает юриспруденцию только по книгам, что в должности прокурора сам он только и сможет узнать те реальные преимущества, которые дает советская конституция в каждодневной юридической практике. Надя, конечно, умела быть убедительной, когда оказывалась чем-то всерьез заинтересована.

Они приехали в Зольск холодным солнечным утром 8 марта. На привокзальной площади он купил Наде букетик мимоз, а инструктор райкома, встречавший их, поинтересовался, знают ли они, где и когда было принято решение о праздновании Международного Женского дня. Паша знал только, что инициатива исходила от Клары Цеткин. Инструктор сообщил, что решение было принято в Копенгагене в 1910 году, на 2-й Международной конференции социалисток. Инструктор улыбался им радушно, но как-то и снисходительно; ограничился политинформацией, с праздником Надю так и не поздравил.

Их ждала на площади райкомовская "эмка". Через несколько минут они были уже на Валабуева, машина заехала во двор дома No 18 и остановилась у подъезда. Инструктор, выйдя из машины, первым делом стал зачитывать им вслух мемориальную табличку, висящую на стене. Но, не дочитав последней фразы, он вдруг прервался и, расплывшись в улыбке, приподнял фетровую шляпу.

- Познакомьтесь, - сказал он. - Это Павел Иванович Кузькин, наш новый прокурор. А это, Павел Иванович, ваша соседка - боец культурного фронта, очаровательная Вера Андреевна. Прошу любить и жаловать.