Разбитая ваза - Надежда Майская

Однажды она могла сорваться, выложить всю правду и ее, наверное бы, прибили. Речь шла об очень крупных суммах, а с кормушкой своей никто просто не расстанется. С другой стороны, Катерина понимала, что если она найдет другую работу, не факт, что там будет лучше или безопаснее.

Так и жила, добросовестно выполняя поручения начальника, мечтая улучшить свою жизнь и стать близким человеком мужчине своей мечты. О том, что он женат, не задумывалась, она просто была романтически в него влюблена.

Телефонный звонок испугал Катерину. Она стояла, глядя на трубку, и не решалась ее поднять. От трелей зазвенело в ушах, телефон и не думал замолкать.

— Алло?

— Катька? Жива? Я начал уж было паниковать, ты чего трубку не берешь?

— Не знаю.

— Я приеду часа через два, а может и позже, ты там поешь, я супчик сварил. И отдыхай, сил набирайся, они тебе понадобятся. Ну, пока. Да, как самочувствие?

— Хорошо, спасибо. Я до…

«Домой я собралась, Вячеслав Михайлович, не подскажете, где моя куртка», — мысленно заканчивала Катерина диалог. «Подскажу, Екатерина Дмитриевна, выкинул я ее вашу куртку, вам она не понадобиться никогда».

Супчик он сварил. Вчера супец, сегодня супчик, а завтра? И что значит его фраза насчет сил? Зачем они мне могут понадобиться? Сопротивление оказывать?

Катерина мрачно пошарила в шкафчиках, нашла небольшой топорик для рубки мяса и спрятала его под кровать. Походила вокруг, топорик не было видно, потренировалась, как быстро сможет достать орудие обороны. Довольная результатом вышла в гостиную и улеглась перед телевизором.

У нее психоз. Как еще можно назвать ее действия?

Начнется не только психоз, когда закрыта на все замки в чужой квартире. Спаситель ведет себя подозрительно, утром вообще едва сдерживался. Вот когда он честно ответит на все вопросы, тогда можно будет расслабиться, а пока придется быть настороже.

Дверь мягко закрылась. В квартире было тихо, бубнил телевизор. Девушка спала, скорчившись под халатом. Стас разделся, прошел в кухню.

Он устал как грузчик. Помогал таскать мебель, расставлял, переставлял, передвигал, а после была устроена небольшая пирушка. Машину пришлось оставить, доехал в такси.

Стас приложился к носику чайника, попил, выключил телевизор и отправился в спальню. Одеяло он перенес на диван, укрыл Катьку и завалился спать на любимой кровати.

Елий Дмитриевич ждал, когда шеф закончит разговор.

Пора было уходить на пенсию. Вернее, просто уходить, он уже лет шесть был пенсионером, но продолжал работать. На пенсию не проживешь. Покажите человека, которому не нужны деньги. Они нужны всегда и нужно их много, несмотря на то, что быт налажен, сын самостоятельный, а жена почти ничего не требует, все уже есть. Шальные деньги затягивают.

— Что наш доктор? Подписал? — в резкой манере спросил шеф. Он говорил и двигался стремительно, еще в самом начале своей карьеры, когда все только начиналось, Вальдемар Викентьевич избрал такой стиль поведения, демонстрируя миру свою занятость и, следовательно, важность. Ныне это стало его второй натурой.

— Нет, требует, возместить неустойку.

— Мы должны продолжать работы?

— Нет, договаривались только на один этаж.

— Деньги надо с него получить, — приказным тоном сообщил директор.

— Да нам получать там нечего, шестьсот семнадцать тысяч триста восемнадцать рублей ноль четыре копейки. Это по договору. Я уверен, он не подпишет акт. Я его прекрасно понимаю, мы обещали закончить работы за два месяца, тянули полгода.

Елий Дмитриевич знал, почему тянули.

Аванс, полученный от заказчика, немедленно оседал в директорском кармане. Не было средств закупить материалы и приступить к работам, ждали обещанных перечислений за мелкие ремонты, производимые на заводах. Этих перечислений едва хватало на налоги и зарплату рабочим.

Директор не афишировал, но Елий Дмитриевич знал, что фирма шефу уже не принадлежит, его собственности осталось процентов семь, потому шеф и озверел, рвет наличные с клиентов, а перед истинным хозяином, отчитывается только по заводикам.

Ситников откровенно проворовался. Куда ему пять квартир? Ладно, сдавал бы, какая-то прибыль, так нет, пустуют. Во всех квартирах евроремонт. Снимаем людей с объектов, шефу ремонт делаем. Кому это знать, как не прорабу?

— Вы предлагали ему заплатить наличными?

— Естественно, я не первый день на службе.

— Отказался? Что говорит?

— Налоги, говорит, платить надо.

— Вы свободны. Проблему я решу сам. Можете идти.

Елий Дмитриевич поднялся.

— Вальдемар Викентьевич, людям зарплату надо выдать. Разбегутся, кто будет работать?

— Я знаю, идите. Решим.

Ситников посмотрел на подчиненного раздраженно. «Все я знаю. Про зарплату, про то, сё. Великолепное было время, крепостное право. Работали холопы на барина, и не роптали. А сейчас не развернуться. Рабство отменено. Права человека, мать твою».

Он набрал номер по памяти. Долго не отвечали. Спит наверно.

— Да? — голос действительно был заспанный.

— Привет. Вальдемар беспокоит.

— Вовка, ты перед другими Вальдемаром притворяйся, мы, можно сказать, вместе лаптем щи хлебали на исторической родине. Помнишь деревеньку в Костромской области со звучным названием Обаянь? Мы с тобой родом оттуда.

— Все я помню, — раздраженно сказал Ситников. Он ненавидел воспоминания о далеком, скоро сорок лет как минувшем, детстве. — Сколько я тебе задолжал? Четыреста?

— Скоро счетчик включу, — миролюбиво ответила трубка, — сроки, сам понимаешь. Квартирку мне на Гаванской отпиши, будем в расчете.

— У меня другое предложение. Козел один мне должен, они твои, если сможешь получить.

— Вовка, ты меня за кого держишь?

— У тебя больше возможностей. Окажешь мне услугу, мой долг погасишь, себе деньги вернешь, а козла накажешь.

— Складно у тебя получается. Как в анекдоте, все в д…, а я в белом фраке. Так?

— Напрасно ты плохо обо мне думаешь, у меня обстоятельства так складываются…

— Они у тебя всегда так складываются. Меньше хапать надо, жук навозный. Присылай своего прораба с документами ко мне часиков в пять. Чтоб весь пакет был. И не звони больше, надо, сам найду.

Директору захотелось курить. Курил он в детстве. Как говорится, в первом классе бросил. Злость он вымещал гонкой в автомобиле на бешеной скорости и с девочками. Ни того, ни другого позволить сейчас себе не мог, поэтому оставалось только «строить» тупых подчиненных.

Стас спал на животе, распластавшись на кровати как распятый. Голова, повернута на бок, шея затекла. Он сладко потянулся, зевнул, сел, нашаривая тапки. Нога наткнулась на что-то холодное. Что за черт? Агапов вытащил топорик. Он повертел его в руках, соображая, как он мог тут оказаться, хмыкнул, натянул домашние шорты и вышел из спальни.

Катерина сидела на диване, подоткнув вокруг себя одеяло. По телевизору показывали дебильных телепузиков, но она наслаждалась зрелищем. Больше всего ей нравился эпизод, когда солнышко улыбалось и славно хихикало.

Она не знала, можно ли при сотрясении мозга пить кофе, но все, же решила выпить. У Катерины была зависимость от кофеина. У кого от никотина, у кого от героина, у меня, весело думала она, от кофеина. Чувствовала она себя превосходно. Нигде ничего не болело, не кружилось, не тошнило. Лицо свое она уже узнавала. Появились глаза, вернулся на свое место нос, синяки выглядели, как неудавшийся макияж и подчеркивали аристократическую бледность кожи.

В своем аристократизме Катерина не сомневалась. Почему бы не потешить себя? Нельзя же, чтобы у человека были только комплексы.

Однажды, она прочла о князе Лобанове-Ростовском, посмотрела по справочникам, узнала об однофамильце, что тот был государственным деятелем, фигурой общественно значимой и решила, что он ей подходит. Лобанову-Ростовскому принадлежал дом на Адмиралтейском проспекте. Катерина гуляла возле этого дома, представляя себе, как она бы жила, будь она, в самом деле, потомственная княжна. О предке думать ей нравилось, немного смущало то, что она всего лишь Лобанова, без приставки, к тому же, безотцовщина. Мать не собиралась ей рассказывать о грехе юности, а Катерина считала неприличным настаивать. О князе-предке она не говорила никому, не хотела, чтоб над ней смеялись, что скрывать, ее и так считали немного тронутой.

Катерина от рождения была бледна. Загар ровным никогда не получался, она сгорала, потом кожа снималась клочьями, болела, Катерина мучилась. Голубая аристократическая кровь не принимала вульгарное солнце. Плечи у нее были аристократически усыпаны веснушками. Пожалуй, свою некрасивость можно также было отнести на этот счет. Нельзя жить и ни о чем не мечтать.

Вид свирепого мужика с топориком в руках поверг ее в ужас. Как же это она? Своими руками вложила оружие в его руки!