А Фелиси-то здесь! - Жорж Сименон

— Наверное, Жанвье?[2]

— Да, да, Жанзье… Он уехал в Руан… У него не было времени ждать… Он думает, что вы можете попасть в Руан еще до прихода его поезда… Он сказал, что, если вы возьмете машину…

— Больше ничего?

— Ничего, мсье… Я выполнил его поручение… Это все.

Что это значит? Если Жанвье так поспешно уехал в Руан, следовательно, туда отправился и Петийон. С минуту комиссар колеблется. Он выходит из кабины, платком вытирает пот. Машина… Конечно, он может найти машину…

— Да нет, не поеду! — бурчит он. — Жанвье и сам справится…

Осмотр трех комнат ничего не дал, если не считать записной книжки Фелиси. Люка по-прежнему томится у «Мыса Горн», и люди из соседних домов иногда поглядывают на него сквозь занавески.

Вместо того чтобы пуститься вдогонку за странным племянником Лапи, Мегрэ закусывает на террасе харчевни, прихлебывает кофе, в который подливает виноградной водки, а потом, вздыхая, снова садится на велосипед. По пути он передает Люка пакет с сандвичами и спускается по холму в Пуасси.

Он быстро находит кабачок, куда по воскресеньям ходит Фелиси, — деревянное строение на берегу Сены. В этот час там никого нет, и сам хозяин, верзила в свитере, подходит к Мегрэ и спрашивает, что ему угодно. Через пять минут, сидя за столиком перед полными рюмками, они узнают друг друга.

Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется. Хозяин кабачка, который теперь, по воскресеньям, в перерыве между танцами, собирает плату, когда-то подвизался на ярмарках в качестве борца и имел неприятности с полицией. Он первый узнал комиссара.

— Это случайно не из-за меня ли вы забрели сюда? Вот уж было бы напрасно.

— Ну конечно!.. Конечно… — улыбается Мегрэ.

— Что касается моей клиентуры… Нет, господин комиссар, не думаю, чтобы вы здесь что-нибудь обнаружили… Посыльные из магазинов, служанки, славные молодые люди…

— Вы знаете Фелиси?

— Кто это такая?

— Забавная девушка, тощая, как спаржа, остроносая, лоб, как у козы, одета вроде флага или радуги…

— Да это Попугай!

Вот как! А старик Лапи называл Фелиси Какаду.

— Что она такое сделала?

— Ничего… Я только хотел бы знать, с кем она у вас встречалась…

— Пожалуй, ни с кем. Моя жена — не пытайтесь ее вспомнить, она совсем из другого круга, серьезная женщина — так вот, моя жена называла ее Принцесса, такой у нее всегда высокомерный вид… Кто же она в самом деле, эта курочка?.. Я никогда не мог этого узнать… Держалась она действительно как принцесса… Танцевала всегда прямо, как палка… Когда ее начинали расспрашивать, она давала понять, что вовсе не та, за кого ее принимают, и приходит сюда инкогнито… Такое болтала… Вот, смотрите! Она всегда садилась за этот столик, всегда одна… Пила маленькими глотками, отставив мизинец… Мадемуазель не с каждым пошла бы танцевать… В воскресенье… Ах, да… вспомнил…

Мегрэ представляет себе толпу на тряском полу, резкие звуки аккордеона, хозяина, который, подбоченившись, ожидает, когда он сможет пройти между парами и собрать денежки…

— Она танцевала с одним типом, которого я уже где-то видел… Только где — не могу вспомнить… маленький, коренастый, нос немного на сторону… Но это неважно… Я только заметил, что он крепко прижимал ее к себе… И что вы думаете, посреди танца она как залепит, ему пощечину!.. Я был уверен — сейчас начнется скандал… Ничего подобного… Этот тип тут же смылся, а Принцесса с достоинством уселась на свое место и стала пудриться.

Наверное, Жанвье уже давно приехал в Руан. Мегрэ оставляет свой велосипед у террасы «Золотого перстня», а сам направляется к телефонистке. Прохладное помещение почты выходит на теневую сторону.

— Мне ничего не передавали?

— Только один раз… Просили позвонить в центральную бригаду Руана… Соединить вас?

К телефону подошел не Жанвье, а какой-то инспектор.

— Комиссар Мегрэ? Вот что нам поручили вам передать: молодой человек прибыл в Руан после того, как обошел с десяток баров на Монмартре… Он, кажется, ни с кем не разговаривал… У него повсюду был такой вид, словно он кого-то ждет… В Руане он сразу же отправился в район казарм. Он вошел в пивную, где можно познакомиться с женщинами, вы, конечно, знаете, «Тиволи»… Там он пробыл с полчаса, потом бродил по улицам, наконец оказался на вокзале… Вид у него все более усталый, подавленный… Сейчас он ожидает поезда в Париж, а Жанвье продолжает слежку…

Мегрэ отдает обычные приказы: расспросить хозяйку пивной, узнать, к какой женщине приходил Петийон, что ему было нужно, и тому подобное… Он слышит какой-то неясный грохот, будто поблизости прошел автобус, и, только выйдя из кабины, понимает, что это отдаленные раскаты грома.

— Вам еще должны звонить? — спрашивает почтовая служащая, у которой за всю жизнь не было столько развлечений…

— Возможно… Я сейчас пришлю к вам своего бригадира…

— Как это увлекательно — работать в полиции! А мы сидим в этой дыре и ничего не видим…

Он хотел пожать плечами, но машинально улыбнулся и снова вышел на дорогу, ведущую к поселку.

— Придется все же ей заговорить! — повторял он, направляясь в Жанневиль.

Надвигается гроза. Горизонт становится угрожающе-лиловым, а косые лучи солнца кажутся еще более пронзительными. Больно кусаются мухи.

— Возвращайся в «Золотой перстень», Люка!.. Могут позвонить по телефону, что-нибудь передать…

Он толкнул дверь «Мыса Горн» с решительным видом человека, который слишком долго позволял над собой издеваться. Теперь с него хватит! Он не отстанет от этой проклятой Фелиси. Нужно ее как следует встряхнуть, так, чтобы она растерялась.

— Ну, хватит, детка! Поиграли, и довольно!

Она у себя. Мегрэ это знает. Он видел, как заколыхалась занавеска в окне первого этажа, когда он отправлял Люка в Оржеваль. Он входит. Тишина. В кухне варится кофе. В саду ни души. Мегрэ хмурит брови.

— Фелиси! — зовет он вполголоса. — Фелиси!

Голос становится громче. Он разъяренно кричит:

— Фелиси!

В какую-то минуту ему начинает казаться, что она его снова одурачила, может быть, опять выскользнула у него из рук.

Но нет… Со второго этажа до него доносится легкий шум, чтото похожее на плач младенца. Он взбегает по лестнице, останавливается на пороге комнаты Фелиси и видит ее: она лежит на диване и плачет, уткнув голову в подушку.

Как раз в эту минуту забарабанили крупные капли дождя, а от сквозняка где-то в доме с шумом распахнулась дверь.

— Ну что? — ворчит он.

Она не шевелится. Спина ее толчками поднимается от рыданий. Он трогает ее за плечо.

— Оставьте меня! Умоляю! Оставьте меня!

Внезапно ему приходит в голову мысль, но он не хочет на ней останавливаться: не комедия ли все это? Быть может, Фелиси специально выбрала подходящий момент. Она даже выбрала позу, и кто знает, случайно ли ее платье поднялось так высоко, что обнажило крепкие бедра.

— Вставайте, детка…

Вот так штука! Она подчиняется. Ну это уже совсем на нее непохоже, она подчиняется безропотно. И вот она уже сидит на диване, с глазами, полными слез, с красными пятнами на лице. Она смотрит на него и выглядит такой несчастной, такой усталой, что он чувствует себя скотиной.

— Ну в чем дело? Расскажите…

Она качает головой. Она не может говорить. Она дает понять, что охотно все бы ему рассказала, но это невозможно, и снова закрывает лицо руками.

Ему неудобно стоять здесь, он почти достает головой потолок. Он подвигает стул и садится у изголовья, поколебавшись, отодвигает ее руку от залитого слезами лица. Ведь он еще ни в чем не уверен. Он нисколько не удивится, если под сжатыми пальцами обнаружит лицо, глядящее на него иронически.

Но она плачет по-настоящему. Плачет, как ребенок, без всякого кокетства. И наконец таким же детским голосом бормочет:

— Какой вы злой!..

— Это я злой? Да нет, дитя мое… Успокойтесь!.. Вы, значит, не понимаете, что это ради вас…

Она отрицательно качает головой.

— Но, черт возьми, отдаете ли вы себе отчет, что произошло убийство! Вы единственный человек, который достаточно хорошо знает этот дом, чтобы… Ведь я не говорю — это вы убили вашего хозяина.

— Он был не хозяином…

— Знаю… Вы уже говорили… Допустим, он ваш отец…

Ведь на это вы намекали, не так ли?.. Допустим, что старый Лапи когда-то натворил глупостей, а потом решил взять вас к себе в дом… Вы стали его наследницей… Это вам выгодна его смерть…

Он слишком поспешил. Она встает, она держится прямо и напряженно, словно статуя, олицетворяющая возмущение.

— Да, да, дитя мое!.. Садитесь… По правде говоря, я должен был бы уже вас арестовать…

— Я готова…

Боже мой, как это трудно! Мегрэ предпочел бы иметь дело с самым продувным мошенником, с отъявленным рецидивистом. Невозможно угадать, в какой момент она играет комедию, а когда искренна! Да и бывает ли она когда-нибудь искренней? Он чувствует, что она за ним наблюдает, она не перестает за ним наблюдать с удивительной проницательностью.