Искатель. 1978. Выпуск №2 - Владимир Рыбин

Утром, то есть уже днем, когда подняли нас по общему подъему, прибежал в спальню дежурный по заставе, крикнул с порога:

— Алексеев — к начальнику!

«Вспомнили наконец», — подумал я, не торопясь оделся и пошел в канцелярию выслушивать заслуженную (как мне казалось) благодарность.

Начальник заставы сидел зеленый, невыспавшийся. У него были пухлые щеки добряка. На первом году службы я думал, что вид этот обманчив — так безжалостно выматывал он нас учебными тревогами, потом понял, что начальник-таки добр. Только армейская доброта отличается от гражданской. Она суровее, беспощадней и… самоотверженнее. Когда надо было позаботиться о ком-то из нас, бестолковых и неумелых, начальник не жалел себя.

Сейчас начальник показался мне обрюзгшим и постаревшим. Он устало из-под бровей посмотрел на меня и сказал то, чего я меньше всего ожидал:

— Как вы насчет сверхсрочной?

Мне приходилось слышать его беседы со старослужащими на эту тему, всегда они были долгими и задушевными. И вдруг такая прямота. Что это — недоверие? Или наоборот?

— А что? — спросил я в растерянности.

— Конечно, сразу ответить трудно. Но вы подумайте.

И тут он вынул и положил на стол знакомые мне газетные вырезки.

— Читали?

— Так точно.

Он снял фуражку, строго, совсем как наш учитель по физике, поднял глаза и постучал пальцем по листкам.

— Вы понимаете, что здесь задет не только лично Курылев, но и честь заставы?

— Так точно! — машинально ответил я. Хотя, если говорить совсем откровенно, о чести заставы я как-то и не подумал.

— Некий литератор, видимо, имея только предположения, бросил тень подозрения на память человека. Наш долг опровергнуть это. Или… или подтвердить. Вы меня понимаете?

Воодушевленный таким доверительным разговором, я начал выкладывать свой план насчет того, что хорошо бы встретиться с Таней и через нее организовать из школьников группу поиска, пустить их по дворам…

— Погодите с оглаской, — сказал капитан. — Поговорите сами со старожилами в поселке. Вы и Курылев, пока достаточно. Обязательно зайдите к хромому Семену Чупренко, он был тут в оккупации. Ваша Таня покажет его дом…

Я задохнулся от таких слов. «Ваша Таня!» Если начальник так говорит, значит, ему Нина уже напела про наши отношения. А Нине могла сказать сама Таня… Оглушенный музыкой, звучавшей во мне, я думал, что она звучит и вокруг. Так глухарь ничего не видит и не слышит, когда поет.

— Слушаюсь, товарищ капитан! — гаркнул я, не в силах спрятать распиравшую меня улыбку, — Разрешите выполнять?

Моя беда в том, что я не умею скрывать своих чувств: что на душе, то и на лице. Потому-то ребята, проходившие мимо канцелярии, когда я вышел, все, как один, уставились на меня.

— Отпуск получил? — спросил дежурный.

— Больше.

Дежурный в недоумении пошевелил губами и, так и не придумав поощрения, которое могло быть больше отпуска на родину, отвернулся к своим телефонам. А я побежал к Игорю Курылеву.

— Молодец! — сказал ему, хлопнув по плечу. — Так я и знал, что сам расскажешь начальнику.

— Да я не хотел, — замялся Игорь и смешно сморщился, отчего веснушки на его круглом лице еще более потемнели. — Он сам откуда-то узнал. Чего уж было, пришлось рассказывать.

Моя восторженность сразу оплыла, как рисованная красота девушки, попавшей под дождь. И все перевернулось. Простые слова начальника показались снисходительными намеками, улыбки — усмешками. Значит, он знал, кто первый начал разносить тайну? Значит, это именно недоверчивость была в его прямоте, когда он говорил о сверхсрочной?… Но не бежать же извиняться. «Хорошо яичко к христову дню», — говорила моя бабушка. Тем более, что имелось четкое задание, от которого мне совсем не хотелось отказываться. Оставалось сделать вид, что все в порядке, и замаскировать свое смущение повышенной активностью.

Я дозвонился до Тани, потребовал, чтобы она бросала свои уроки для более серьезного дела — для встречи с нами. Таня сначала рассмеялась, потом обиделась. Но, узнав, в чем дело, согласилась выйти на пару минут, показать дом, где живет Чупренко.

Оказалось, что этот дом я и сам мог найти с закрытыми глазами. Жила в нем двенадцатилетняя девчонка по имени Воля, которую на заставе все хорошо знали и называли не иначе как Волчонком, потому что была она хуже любого мальчишки, лазила по границе, совсем не считаясь с нашими пограничными правилами. А еще мы называли ее «нашим проверяющим». Не проходило месяца, чтобы по ее милости не поднималась «в ружье» тревожная группа. То Волька наследит, где не надо, то удерет ночью купаться, переполошив всю заставу. Она и внешне походила на мальчишку — длинная, худущая, с короткой прической. Сколько я видел ее, всегда щека у Вольки оттопыривалась: чаще за щекой была конфета, а то просто камешек или еще какая «детская драгоценность». Отца у Вольки не было: бросил еще до ее рождения. Мать работала бригадиром в колхозе и всегда была занята. Воспитанием девочки занимался дед, тот самый Семен Чупренко. Но воспитатель он был своеобразный: считал, что мир вокруг правильный и воспитывает лучше, чем всякий педагог. Короче говоря, дед просто не обращал внимания на внучку, и она росла сама по себе, делая что ей вздумается, верховодя и мальчишками и девчонками.

Похоже было, что «педагогическая теория» деда Семена оправдывалась. Несмотря на беспокойный характер, а может, и благодаря ему Вольку все любили. Потому-то в карманах ее мальчишечьих брюк всегда были конфеты.

Все это я знал из Таниных рассказов, которую возмущал такой метод воспитания. Меня же это смешило. Разумеется, если разговор происходил не сразу после того, как по вине Волчонка нас среди ночи поднимали в ружье. Всегда ведь относишься с юмором к тем заботам, которые тебя не касаются.

И на этот раз я увидел Вольку с конфетой за щекой. Торопливо, словно боясь, что мы помешаем, она засунула за щеку еще одну конфету, смяла, отбросила обертку и уставилась на нас настороженными круглыми глазами.

— Чего ты испугалась? — ласково спросила Таня.

— И не думала, — с вызовом сказала Волька и, смешно пошевеливая бедрами, что, вероятно, означало полную независимость, прошла за угол дома. И тотчас выглянула оттуда, наблюдая за нами.

— Дед дома?

Она пожала плечами и ничего не ответила.

Дед сам увидел нас в окно, стуча протезом, вышел навстречу, морща в улыбке безбородое лицо, пригласил в дом.

— Мы к вам, Семен Иванович, — сказала Таня. — Вы ведь — п-первый старожил в п-поселке, скажите, не помните ли такого человека — Ивана К-Курылева? До войны он тут н-на заставе служил.