Никогда не играй в пятнашки - Игорь Алгранов

Внезапно на Егорыча с платформы метнулась жуткая водянистая масса. Деваться было некуда, и Пётр успел лишь зажмуриться и сильнее вжался в проём дверей. Над головой прогремел выстрел. Открыв глаза, старик увидел, как масса разлетелась на десятки кусочков и забрызгала ими край платформы. Малюсенькая капля попала на носок его старого армейского ботинка. Егорыч неистово затряс ногой, пытаясь сбросить странную слизь с обувки, но та мгновенно впиталась в грубую толстую кожу. Ступня почему-то сразу стала «ватной» и непослушной.

Другой демон, что спустя минуту так же кинулся прямо на Петра, переливаясь всеми цветами в свете мечущихся прожекторов, оказался более успешным. Как, впрочем, и опомнившийся Пётр. Когда эта страшная слизь, неуловимая даже взглядом, стремительно полетела на него, старик отцепил одну руку от поручня и отвалился вбок, всё ещё держась за поезд надежды другой рукой. Человеку в бордовом плаще, стоявшему за ним и зажатому в проходе, повезло меньше. Тварь каким-то невероятно быстрым способом превратилась в совершенно бескостное желе, облепила его, и мужчина истошно заорал. Пётр давно не слышал, чтобы так кричали. Ближайшие к несчастному тоже завопили и шарахнулись в стороны, давя соседей. Но один из пассажиров, молодой парень в синем спортивном костюме, не растерялся, схватился за фонарь на потолке тамбура и ногами в дорогих голубых кроссовках вытолкнул бордового, корчившегося и трясшегося, словно в эпилептическом припадке, на перрон. Бордовый упал, продолжая трястись и стонать. Парень с крыши хладнокровно дважды разрядил в него дробовик. Наконец, мужчина затих, и только правая рука его продолжала, не переставая, конвульсивно дёргаться.

Женщина из окна, должно быть, та же самая, громко крикнула:

— Боже мой, он же ещё жив!

Пётр снова схватился свободной рукой за поручень и тихо произнёс:

— Уже нет.

Старик хотел встать на место бордового, но парень в спортивном костюме погрозил ему кулаком. Никто не хотел стоять рядом со старым помятым бомжем, и Егорычу пришлось остаться на подножке и почти висеть на поручнях. А кругом во множестве носились другие куски слизи! Когда Пётр потерял уже всякую надежду и хотел даже спрыгнуть и бежать, куда глаза глядят, поезд, наконец, тронулся и стал тяжело разгоняться, уходя через тоннель под землю, а они всё пёрли и пёрли, и скоро вся платформа и рельсы позади вагонов были сплошь заполнены ордой этих то ли сухопутных медуз, то ли неведомых глубоководных ящериц. С крыши вокзала по ним из пулеметов палили какие-то солдатики, должно быть, из разрозненных остатков военных подразделений, что накануне появились в городе. Может, они надеялись на эвакуацию воздухом, а может, геройски бились до конца, помогая уйти хотя бы тем, кто успел на поезд. Деду показалось, что урон от выстрелов среди прозрачного месива был невелик. И уж точно этот огонь не мог сдержать эту похожую на цунами страшную армию неведомого противника. Наконец, кошмарный вокзал скрылся за поворотом тоннеля, и Егорыч вздохнул с облегчением. Онемелая нога почему-то стала нестерпимо болеть. Зато не засну, — горько усмехнулся про себя старик и покрепче ухватился за перила.

Обычно путь от Святого Питера до Пскова занимал сорок минут, поезда ходили со скоростью свыше семисот километров в час. Но этот поезд был перегружен и никак не мог «встать на подушку», к тому же начались перебои с электричеством. Поезд часто останавливался.

На полпути, у какой-то технической станции, освещённой аварийными огнями, состав в очередной раз встал. Егорыч не стал ждать, что за него решат как лучше и куда лучше, тем более что слабеющие руки сводило от напряжения, а нога просто отваливалась. Плюс ко всему, за последние годы он привык ни в чём не полагаться на других, зная, к чему это может привести. Он спрыгнул на низкую платформу и, прихрамывая, а потом и вовсе на четвереньках полез вверх по узким ступенькам мёртвого служебного эскалатора. Вслед за ним ещё трое человек решили не ехать дальше.

Затем поезд снова тронулся и стал разгоняться в сторону Пскова. Егорыч оглянулся тогда с эскалатора и посмотрел на лица прильнувших к стеклам горожан. На них, кроме страха, смятения и боли была видна ещё и надежда, что всё обойдётся, пройдёт как страшный сон, и жизнь снова пойдет своим повседневным привычным темпом. Говорили потом, что там, в Пскове, их уже ждали. Никто не выбрался. Это сейчас все знают, что на юг и запад, и даже на юго-восток, бежать нельзя. Только на север, и пока ещё вроде можно на восток.

Егорыч закряхтел, поворачивая грелке другой бок. Рядом с ним зашевелилась какая-то куча тряпья. Из кучи вынырнула маленькая лысая, на длинной тонкой шее, голова с невероятно сморщенной кожей на смуглом, заросшем несвежей серой щетиной, лице.

— Гхм! Егорыч! Стемнело уже! Просил же разбудить! — голова, как оказалось, умела громко и противно говорить, не смотря на жутко помятый вид. Видя, что сосед не реагирует, она добавила тише: — Тикать же надо. В этажку какую баррикадироваться на ночь. Ты что, Брендона встретил, что ли?

— Сам ты сбрендил, — Пётр наклонился, порылся в брошенном на полу под трубой полиэтиленовом пакете и достал пузатую бутылку с красивой этикеткой и коричневой жидкостью внутри. — Кстати, насчёт бренди. Будешь, Теодоре?

Он протянул бутыль другу.

— Свободному человеку… бренди… с утра… — сморчок снова укоризненно посмотрел на приятеля. — А давай!

Он бодро ухватился за горлышко и опрокинул бутылку в бедный зубами рот.

— Э-э, полегче! Присосался, клещ, — старик насилу отобрал спиртное у обнаглевшего соседа. Заметно повеселев, «Теодоре» вытерся рукавом затёртого пальто, когда-то имевшего оттенок бутылочного цвета, ныне скорее чёрного, и произнёс с чувством:

— «И лесной клоп не замечает своего ничтожества». Зулусская народная пословица. Ик-к! Вот помню, в девяносто восьмом, в Кейптауне, на симпозиуме зацепились мы языками с одним профессором…

Складка вдруг замолчал и погрустнел, как-будто вспомнив что-то очень неприятное.

— Коряво изъясняешься, литератор, — Пётр огляделся, ища глазами пакет. — Сказал бы просто: «Мал клоп да вонюч», короче и понятнее.

Фёдор задумался, глядя на бутылку мутнеющими глазами.

— Хм… И вправду короче. Но не яснее! — снова повеселел он и поднял вверх указательный палец.

Егорыч уже пожалел, что предложил выпивку. Вытерев ладонью горлышко, он сделал большой глоток. Благородная жидкость приятно обожгла внутренности.

— Ты где бренди взял? — спросил сморщенный, сосредоточенно размышляя о судьбах мелких кровососущих. — И водки-то нынче — поди сыщи…

Пётр усмехнулся.

— Места надо знать. А насчёт баррикад я вот что думаю. — Он снова приложился к бутылке. — Здесь окантуемся. Стены у НИИ толстые, три века стоят. Не то, что нынешние не-до-скрёбы из метробетона, от легкого ветерка шатаются. Меня на последних этажах всё время укачивает, до тошноты. И смотри, что я нашёл в здешней столовой…

Пётр опять шумно порылся в безразмерном пакете с большой красно-зелёной надписью «Т-етраэдр» и неожиданно достал видавший виды обрез охотничьей двустволки и помятую картонную коробку с патронами. Складка присвистнул.

— Это что — ружьё?

— Обрез, — Пётр хмыкнул, — интересно, куда так торопились парни из народного ополчения, что такую ценную вещь оставили? У них тут, оказывается, аванпост был. А НИИ тоже интересный оказался. Какие-то таблетки и ампулы в одном блистере нашёл, валялись на столе в лаборатории. — он достал из кармана блестящую упаковку и показал Фёдору. — Знаешь такие?

Фёдор взял упаковку в руки, повертел, изучая, и вернул приятелю.

— Хм, «Панацея-17». Ни действующего вещества, ни условий хранения. Не слыхал. Видать, что-то из нового.

— Ладно, посмотрим, вдруг пригодится. Панацея… Может, обезболивающее? — Егорыч убрал таблетки в карман и поднес оружие поближе к глазам. — Так, что тут у нас? «ИЖ-58». Ишь ты, «ижонок», калибр — двадцаточка. Давненько я не держал стволы в руке.

— Когда это ты держал?

— Давно… Когда ещё охоту не запретили, из-за массового исчезновения видов, значит. Идиоты! Ты же помнишь, у кого нефти своей не было, древесину стали пускать на синтез БКС этой проклятой, причём в страшных количествах. Сколько новых пустынь к концу века образовалось! А охота тут точно ни при чём, — Егорыч приблизил оружие к глазам, разглядывая, и качнул головой. — Это ж надо, так варварски спилить стволы! Не иначе, на коленке делали, — он взглянул на приятеля и продолжил. — Последний раз держал в руках в девяносто пятом, в сентябре, если память моя не врет. А через два месяца Союз развалился на Альянс Суверенных Государств, там уж совсем не до охоты стало. А я так любил на уточку сходить, с палаточкой да с резинкой… Хорошие деньки были! Сидишь в камыше, в лодочке, тихо так. Водичка в озерце чуть плещется… А вокруг на добрую сотню километров — ни души. Что ещё нужно было замученному суетой горожанину…