Тьма на ладони - Иори Фудзивара

При слове «цинизм» Исидзаки не повел и бровью.

— Ну, и как ты считаешь? Такой риск оправдан? — только и спросил он.

— Лично мне кажется — пятьдесят на пятьдесят, — ответил я. И, понимая, куда он клонит, продолжил: — Пока неясно, как это будет смотреться в готовом виде. Я думаю, сцену падения стоило бы слегка пригасить, а главный акцент сделать на кадрах со спасенным ребенком… Но если все-таки заваривать всю эту кашу — нужно понимать, что главные сложности будут не с «Антиком», а с самим роликом.

— Какие сложности?

— С копирайтом и правом на портрет[15], — ответил я. — С первым, поскольку вы сами это снимали, проблем не возникнет. А вот с правом на портрет придется повозиться. Используй вы эти кадры в обычной телепрограмме — еще ничего. Но коммерческая реклама — это, как известно, «трансляция с целью обогащения». Как только встает вопрос о деньгах, возникает необходимое условие: по закону вам придется получить согласие на показ от всех участников этой съемки. Исидзаки мягко улыбнулся:

— На самом деле здесь любопытный момент! Вот и Санаде лицо этого «спортсмена» показалось знакомым. После съемки, уже когда все закончилось, мы с ним обменялись визитками. Тут-то я и понял, что это за птица…

Он полез в карман, достал карточку и положил на стол.

— Ах во-от оно что! — воскликнул Санада, пробежав по ней глазами. На визитке значилось:

ЁСИЮКИ ЁДА

Профессор

Университет Эдо

Факультет экономики

И я наконец тоже вспомнил. На видео этот человек разительно отличался от своего имиджа в телевизоре. Возможно, из-за спортивного антуража.

Ёсиюки Ёда был ученым-экономистом пронзительного ума. В последнее время его лицо так и мелькало в популярном телешоу по вопросам дефляции и общеазиатского кризиса. Чуть ли не каждую неделю. Он рассуждал о политике, не относя себя ни к правым, ни к левым. Выглядел приятно, говорил мягко, его язык был понятен любой домохозяйке — в общем, идеальный полемист для телевидения. Хотя даже вне телевидения его имя частенько упоминалось и в общей, и в специальной прессе. Я поднял взгляд от визитки.

— Тогда, конечно, связаться с ним не составит труда. Но даже если господин Ёда согласен, остается ребенок. Необходимо получить согласие родителей. А их реакция может быть какой угодно. Родители, которые бросают ребенка на произвол судьбы и подвергают его жизнь опасности, могут потерять слишком много в глазах общества. Так что я бы на вашем месте сначала выяснил именно этот вопрос.

— Ну, тут могут быть варианты… — заговорил Санада. — Конечно, мы не сможем заплатить им как звездам экрана. Но если предложить какую-то сумму в качестве благодарности, — думаю, они не откажутся. Кроме того, если им сказать, что господин Ёда уже согласился, а этот ролик — отличный шанс хоть как-то его отблагодарить, возможно, что они сами захотят нам помочь…

— Или не захотят, — отрезал я. На свете сколько угодно случаев, когда отец и мать расходились во мнениях по таким вопросам. Я уж не говорю о том, что от самой тактики Санады за версту разило дилетантством. Но об этом я промолчал. Как бы ни повернулось, — заниматься этим ему, а не мне.

— Но вернемся к главному, — сказал Исидзаки. — Значит, саму идею использовать эти кадры в рекламе Санада воспринял с энтузиазмом. Я так понимаю?

— Совершенно верно, господин президент.

— Ну а ты, Хориэ? Вынеси свой вердикт…

— Как мы и условились, я только высказываю впечатления. И сложности, которые я перечислил, — тоже не более чем впечатления. Я не в той ситуации, чтоб выносить вердикты.

— Ладно! — Из тона Исидзаки исчезло всякое сомнение. — Тогда сделаем так. Вы берете это видео и делаете из него тест-версию для новой рекламы «Антика». Затем мы устраиваем просмотр. И если ролик получает одобрение совета директоров, с середины месяца запускаем его в эфир. Разработку тест-версии я поручаю заведующему секцией Хориэ. До конца месяца Хориэ числится сотрудником нашей фирмы, а значит, ему следует воспринять это поручение как приказ. Всех вышестоящих начальников, начиная с гендиректора Тадокоро, я извещу об этом лично.

Совершенно обалдев, я уставился на Исидзаки. Технически, конечно, ничего невозможного нет Сюжет ясен, сроки определены. Материал отснят, сценарий займет день, от силы два. Монтаж на нашей студии отнял бы дня четыре с учетом выходных, но если поручить его субподрядчикам из фирмы «Хи-но», то и дня за три управимся. И если не будет проблем с этим чертовым правом на портрет, то назначить просмотр через неделю вполне реально…

И все-таки я не выдержал:

— Я не совсем понимаю. Когда это господин президент успел перевести разговор на производственные рельсы? Насколько я помню, вы собирались с нами всего лишь посоветоваться, и не больше.

— Хориэ!.. — угрожающе одернул меня Санада.

— Наверное, когда ты делился своими впечатлениями, — как-то странно усмехнулся Исидзаки.

А может, во мне просто взыграла кровь старого рекламщика и на старости лет вдруг захотелось рискнуть?

Я по-прежнему смотрел на него. Все эти двадцать лет, когда бы я ни вспоминал это лицо, на нем всегда оставалось то самое выражение: «Всю ответственность я беру на себя». Однако сейчас я уловил в этом лице оттенок торжественной скорби. «Похоронить эту историю было бы непростительно… Эта запись — мой стыд…» Так он сказал. И что же, теперь ему захотелось показать свой стыд всему миру?

— Хорошо, — ответил я. — Но сперва я хотел бы просмотреть эту запись еще раз.

— Можешь забирать пленку прямо сейчас.

— Нет-нет. Прежде чем я решу, забирать ее или нет, мне нужно уточнить технические детали. Я не хочу никому выкручивать руки, но это действительно необходимо. Раз это документальные кадры — их обработку придется сводить до минимума. Я должен проверить, достаточно ли секунд в ключевых эпизодах…

Исидзаки кивнул и снова включил камеру. Я поднял руку с часами и поднес к экрану.

Все началось с начала. Определенно, что-то было не так. Но что? Все еще не понимая, я смотрел то на часы, то на экран. Дело подходило к первой из «кульминаций», как это назвал Санада.

Появляется голова малыша, его крик разрывает воздух. Падение. Камера съезжает вниз по стене. В кадр влетает Ёсиюки Ёда. Мастерский прыжок, блестящий подхват. Его случайный взгляд в объективе. В глазах облегчение, в капельках пота — рассвет. От крика ребенка до финала — одиннадцать или двенадцать секунд. Примерно столько же в «Пульсе» с негром-боксером: там было пятнадцать. Нарастить начало и финал — выйдет нормальный ролик секунд на тридцать. А если постараться, то и еще плотнее. Выключив камеру, Исидзаки повернулся ко мне:

— Ну, и что там с секундами?

— Укладываемся, — кивнул я и протянул руку к визитке. — Но для просмотра даже закрытой тест-версии нужно решить вопрос с правом на портрет. Иначе в работе нет смысла. Я могу воспользоваться этой визиткой?

Он кивнул. Я спрятал визитку в карман.

— И еще. Вы можете сообщить мне адрес и фамилию хозяев той квартиры?

— Точного адреса я не знаю, но дом и хозяйку запомнил…

Он вырвал страничку из блокнота на столе, взял ручку и принялся рисовать карту. Я же в это время разглядывал камеру и монитор. Телевизор был точно таким же, что и в нашей переговорной. Санада молчал, скрестив руки на груди, с крайне мрачной физиономией. Как пить дать, оттого, что его мнения больше никто не спрашивал.

Закончив рисовать, Исидзаки вручил карту мне. Улица Гайэн-Ниси. Стрелка в переулок между Ниси-Адзабу и Хироо. «Розовые холмы Гайэн-Ниси», квартира 503. Госпожа Киэ Саэки.

— Подробно я не расспрашивал, но мне показалось, что из родителей у малыша только мать. Отец, похоже, отсутствует…

Я кивнул.

— Кто-нибудь еще знает об этой записи?

— Только вы двое. — Он вынул кассету из камеры. — Следовательно, о содержании нашей беседы должны знать только те, кто готовит ролик.

— Слушаюсь, — поклонился Санада.

Я взял со стола кассету и поднялся с дивана. Санада засеменил к выходу. Я пошел было за ним, но в последнюю секунду обернулся.

— И еще… Как мне следует поступать, если в процессе этой работы возникнут форс-мажорные обстоятельства?

— Например? Если господин Ёда не согласится?

— В том числе и это.

— Звони мне напрямую.

Я кивнул и уже подошел к двери, когда он окликнул меня:

— Да! Все думал у тебя как-нибудь спросить…

— О чем?

— Двадцать лет назад ты хотел взвалить на себя всю вину за одно происшествие. Кажется, кого-то прикрывал… Можешь сказать, что тобою двигало?

— А почему вы сегодня об этом вспомнили?

— Давненько не виделись… Посмотрел на тебя — и вспомнил.

— Красная нитка.

— Красная нитка?

— Да. А все остальное спросите у той, кого я прикрывал, если еще когда-нибудь ее встретите.

И я опять отвернулся. Теперь уже в последний раз.