Ловец ласточек (СИ) - Рябова Александра

Петер тяжело вздохнул.

— Ясно, ребёнок. От них только проблем и жди.

— Ты что! — возмутилась Франтишка. — Не слушал письмо? У малыша такое доброе сердце! Он желает щеночку только лучшее и даже о деревце позаботился.

— Да ты посмотри на него. Если ребёнок такое сотворил с растением, страшно представить, что стало бы с собакой.

Франтишка пропустила этот комментарий мимо ушей.

— Получается, отдать щенка в приют мы тоже не можем? Что будем делать?

Все смолкли. Последнее слово было за Марией. Она присела на корточки и, бережно взяв щенка под грудь, вынула из коробки, всмотрелась в его печальную мордочку.

— Он не может жить в агентстве, — сказала Мария и повернулась к нам. В глазах её на мгновение мелькнуло что-то, отдалённо напоминавшее радость. — И клиент попросил не отдавать щенка в приют. Значит, мы найдём ему хозяина. У меня уже есть кое-кто на примете. — Она передала щенка в руки Франтишке. — Покормите его. И пристройте куда-нибудь этот веник. — Мария кивнула на лимонное дерево и удалилась в свой кабинет.

Щенку налили молока, и он с аппетитом лакал его, разбрызгивая по полу гостиной. Франтишка и Кир увлечённо наблюдали за ним с дивана. Петер поставил горшок с деревом возле телевизора.

— Не лучше ли сразу от него избавиться? — спросил он. — И так уже полумёртвое.

По какой-то причине к дереву я испытывала большую жалость, чем к щенку. Оно было таким же юным, и от вида его тонких веточек, едва покрытых листьями, сердце моё сжималось.

— Попробуем реанимировать. Всё-таки клиент попросил его оставить.

Земля в горше была совсем сухой. Я набрала в стакан воды из-под крана.

— Хочу, чтобы он вырос, — сказала я, поливая дерево, и отчего-то не смогла сдержать улыбку.

— Он? — Петер стоял у двери, ведущей на задний двор, и скептически следил за каждым моим движением.

— Подумала, может, дать ему имя. — Будучи озвученной, эта мысль казалась очень глупой.

Петер обвёл взглядом сначала меня, потом дерево.

— Дашь, если выживет.

Минут двадцать спустя в дверь снова позвонили. На этот раз Франтишка побежала открывать. Я услышала клацанье дверной ручки, но вместо приветствий за ним последовало несколько секунд тишины.

— А, это ты, Берти, — произнесла Франтишка с таким презрением, в какое сложно было поверить.

— Просил же не коверкать моё имя, — с нескрываемым недовольством ответил глухой низкий голос.

— Разве я что-то коверкала? По-моему, это дружеское обращение.

Их перепалку прервала Мария, спустившаяся встретить гостя.

— Здравствуй, Бертран. Ты быстро.

В гостиную вошёл высокий молодой человек в чёрном костюме. Смуглая кожа, тёмные глаза, заправленные за уши густые волосы. Он держался сурово, и боязно было издать хоть звук в его присутствии. Однако когда мы встретились взглядами, он лишь кивнул, как бы откладывая наше знакомство на потом.

Не тратя времени на разговоры, Бертран подошёл к щенку и опустился на одно колено. Удивительно, с какой теплотой он смотрел на это беззащитное существо, выглядевшее совсем крошечным на его фоне. Чуть улыбнувшись, Бертран потрепал щенка по голове.

— Вы с ним чем-то похожи, — сказал Кир.

Тогда я и обратила внимание на это странное совпадение: белый щенок с одиноким чёрным пятном на морде и черноволосый Бертран с единственной белой прядью на правом виске.

— Что думаешь? — спросила Мария.

— Взять его себе я не могу, — мотнул головой Бертран. — Но знаю человека, который может.

— Как я и предполагала. Тебя подбросить?

— Не стоит. Возьму такси.

И вот так, со щенком под мышкой, Бертран ушёл. Золотая дверь захлопнулась, и внутри не осталось ни намёка на то, что человек в чёрном когда-либо был здесь.

— Он не сотрудник агентства?

— Нет. Просто знакомый, — ответила Мария, и как бы она ни пыталась скрыть правду своим обычным холодным тоном, я почувствовала, что за её словами стояло нечто гораздо большее.

В субботу Юлиан ездил со своими учениками на экскурсию и вернулся домой к обеду. Оставшись в выходной одна, я привычно провела утро на диване перед телевизором.

— Ничего не случилось в моё отсутствие? — полушутливо спросил Юлиан и прошёл в кухню. Я проследовала за ним.

— Мария звонила. Интересовалась, не я ли поливала вчера лимонное дерево.

— С чего бы?

— Вот и я гадаю. Юлиан, что это?

На кухонном столе лежала аппликация из засушенных цветов и листьев. В центре был изображён улыбающийся кудрявый человечек, а над ним вырезанными из бумаги буквами было сложено: «Любимому учителю в День Рождения!»

— Ах, это, — Юлиан отвлёкся от готовки, — дети подарили сегодня.

— Так у тебя день рождения? И ты мне не сказал?

— Не подумал, что это важно.

— Конечно, важно. Это же твой день рождения! — Я почему-то испытывала почти детский восторг. — Раз у меня есть собственные деньги… Что ты хочешь в подарок?

— Брось, — махнул Юлиан рукой. — Мы не так давно знакомы, чтобы ты делала мне подарки.

— Но ты же мне так помогаешь. Я перед тобой в долгу.

Он лишь смущённо улыбнулся.

— Сколько тебе исполнилось?

— Тридцать четыре.

— Уже так много?

— Разве?

— Мне кажется, да, для человека, который до сих пор живёт один.

Я сказала не подумав, и Юлиана мои слова, похоже, задели.

— Вообще-то, уже не один. — Он многозначительно посмотрел на меня. — И с чего это вдруг ты решила проиграть в мою маму, а? Я, знаешь ли, тоже так могу. Сколько ещё ты будешь дома безвылазно сидеть? Только по делам и выходишь.

— Прости, я не хотела. — Юлиан попал прямо в точку.

— То-то же. Конечно, ты нашла работу и познакомилась с другими странниками, но надо бы общаться с кем-то и в нерабочее время.

Я обречённо выдохнула. В агентстве всё время нерабочее, неужели это не считается?

— И правда, как моя мама. Кстати, завтра мы с Фани идём в церковь.

— Ну, вот, какое-никакое общение. Пусть событие и специфическое.

Что-то заскребло на душе. Смутное чувство одиночества. И хотя головой я понимала, что чувство это совершенно нечестное, прогнать его не удавалось.

— Ты чего загрустила? — Тёплая ладонь тронула меня за плечо. — Я расстроил тебя своими шутками? Напомнил что-то неприятное?

На лице невольно появилась улыбка. Разве в праве я была чувствовать одиночество, когда Юлиан так искренне меня поддерживал?

— Нет. Вовсе нет.

Площадь застыла, оглашённая звоном колокола.

Пронзённый звуком воздух дрогнул. Но едва лишь волна ослабла, отступила, как всё снова пришло в движение. Следующий удар, так же гулко отдающийся в груди, казалось, не слышал уже никто, кроме меня.

Колоколов было два. Голоса их никогда не звучали вместе, они сменяли друг друга, но при этом были неразрывно связаны, как взмахи качелей. Громкий звон первого медленно затихал, точно таял, и в то мгновение, когда он должен был смолкнуть, оглушительно бил второй и цикл начинался заново. Под эту тревожную колокольную песню люди стягивались в церковь.

Внутри сильно пахло свечами и благовониями, похожими на ладан. От каменных стен веяло холодом, в пустующих углах клубился сумрак. Вместо икон в нишах и на постаментах располагались статуэтки из чёрного камня, просвечивающего на изломах оттенками красного и жёлтого. Все статуэтки изображали человека без лица.

Следуя за Франтишкой, я села на деревянную скамью. Прихожане тихо переговаривались.

— Что сейчас будет? — шепнула я.

— Служба.

— Но я не знаю, что делать.

— Ничего сложного, просто повторять слова за священником. Кстати, держи, — Франтишка протянула мне какой-то буклет. — Ознакомишься потом.

Окружавшая нас плотная пелена голосов вдруг заволновалась, как встревоженная водная гладь, и тут же рассеялась. Прихожане поднялись со скамей. В промежутках меж спинами и затылками я разглядела человека в длинных одеждах, степенно идущего к кафедре. Вот он остановился, обвёл собравшихся взглядом — и десятки глаз чутко следили за каждым его движением.