Последние дни Помпеи - Эдвард Бульвер-Литтон

Разглагольствуя сам с собою, египтянин шел вперед тихими шагами. Когда он вступил в город, его статная фигура величаво направилась к небольшому, но изящному храму, посвященному Исиде.

В то время это здание было еще недавно воздвигнуто. Древний храм обрушился от землетрясения шестнадцать лет тому назад, а новый вошел в моду у непостоянных помпейцев, как входит в моду у нас новая церковь или новый проповедник. Оракулы богини в Помпее были поистине замечательны не столько таинственностью своих изречений, сколько меткостью их и верой, с которой их принимал народ. Если даже эти пророчества и не были голосом самого божества, то во всяком случае исходили из глубокого знания человеческого сердца. Предсказания как раз подходили к положению и обстоятельствам каждого данного лица и представляли резкий контраст с туманными и неопределенными общими местами, изрекаемыми в других соперничающих храмах. Когда Арбак подошел к решетке, отделявшей часть храма, предназначенную для непосвященных, от самого святилища, он застал толпу народа всех сословий, преимущественно торгового, собравшуюся в безмолвном благоговении перед жертвенниками, воздвигнутыми во дворе, на открытом воздухе. В стенах храма, возвышавшегося на семи ступенях из паросского мрамора, стояли в нишах статуи, а самые стены украшались ветками гранатов, посвященных Исиде. Продолговатый пьедестал занимал середину внутреннего здания, а на нем стояли две статуи – изображавшие Исиду и ее молчаливого, мистического спутника Ора. Но, кроме того, в храме находились еще и другие божества, составляющие как бы штат главной египетской богини: ее родич – Бахус, киприйская Венера, выходящая из ванны, Анубис с собачьей головой, бык Апис и различные египетские идолы причудливой формы и неизвестных наименований. Но не следует думать, что в городах Magna Graecia Исиде поклонялись по всем правилам и обрядам, присвоенным ей издревле. Смешанные новейшие национальности юга дерзко и невежественно перепутывали религии всех миров и веков. Глубокие таинства Нила искажались примесью легкомысленных и фальшивых обрядов из религий Сефиза и Тибура. В помпейском храме Исиды священнодействовали жрецы римские и греческие, не ведающие ни языка, ни обрядов древних почитателей этой богини. И потомок могущественных египетских царей, под видом благоговейного трепета, в душе издевался над этой пошлой комедией подражания величественным религиозным церемониям его отчизны.

По обе стороны ступеней, готовясь к жертвоприношению, стояла толпа в белых одеждах. На вершине ступеней двое второстепенных жрецов держали в руках – один пальмовую ветвь, а другой небольшой сноп колосьев. В узком проходе впереди толпились зрители.

– По какому случаю собрались вы сегодня к жертвеннику великой Исиды? – обратился Арбак к одному из зрителей, купцу, ведущему торг с Александрией, откуда, вероятно, и проникло в Помпею поклонение египетской богине. – Судя по белым одеждам этой группы людей, я полагаю, что они собираются приносить жертву и ожидают изречения оракула. На какой именно вопрос вы желаете получить ответ?

– Мы купцы, – шепотом отвечал ему зритель (это был не кто иной, как Диомед), – и желали бы узнать судьбу наших кораблей, отплывающих завтра в Александрию. Мы готовимся приносить жертву богине. Я сам не принадлежу, однако, к числу жертвоприносителей, ты это можешь видеть по моему платью, но я отчасти тоже заинтересован в участи этого флота, – клянусь Юпитером! Я веду недурную торговлю, иначе как мог бы я существовать по теперешним тяжелым временам!

Египтянин отвечал с важностью, что хотя Исида, собственно говоря, богиня земледелия, но тем не менее она также покровительница торговли. Затем Арбак обратился к востоку и углубился в безмолвную молитву.

На ступенях жертвенника показался жрец, одетый с ног до головы в белое, с покрывалом, ниспадающим по обе стороны его лица. Два новых жреца сменили тех, которые до тех пор стояли по углам. Эти новые жрецы были обнажены до пояса, а остальная часть их тела окутана в длинные, широкие, белые одежды. В то же время особый жрец на верхней ступени заиграл торжественную мелодию на духовом музыкальном инструменте. На средних ступенях стоял еще фламин, держа в одной руке жертвенный венок, а в другой белый жезл. Довершая эту живописную картину восточной церемонии, ибис (священная птица в Египте) безмолвно взирал со стены на этот обряд или гордо выступал возле жертвенника у подножия ступеней.

Главный жрец подошел к жертвеннику.

Лицо Арбака утратило свое суровое спокойствие, пока аруспиции рассматривали внутренности, и приняло выражение набожного страха. Когда все признаки оказались благоприятными, лицо его прояснилось и повеселело. Затем стали сжигать на ярком огне священные части жертвы среди благоухания мирры и ладана.

В эту минуту мертвая тишина воцарилась в толпе. Жрецы собрались вокруг жертвенника. Выступил один из них, почти обнаженный, с поясом вокруг стана, и стал плясать, неистово жестикулируя и умоляя богиню дать ожидаемый ответ. Наконец, выбившись из сил, он остановился, и изнутри статуи раздался слабый звук. Трижды шевельнулась голова богини, губы раскрылись, и глухой голос произнес мистические слова:

«Волны, как кони, рвутся и мчатся, разверсты могилы в скале под ними, на челе будущего собрались грозные тучи, но в этот страшный час ваши суда будут хранимы судьбой».

Голос замолк, толпа вздохнула с облегчением, купцы переглянулись между собой.

– Это ясно, как день, – пробормотал Диомед, – на море разразится буря, как это часто случается в начале осени, но наши корабли спасутся. О милосердная Исида!

– Хвала богине отныне и до века! – проговорили купцы. – Что может быть яснее ее предвещания?

Подняв руку, чтобы заставить народ умолкнуть, так как священные обряды Исиды требовали полного безмолвия, весьма трудного для подвижных, живых помпейцев, главный жрец совершил возлияние на жертвенник, и после краткой заключительной молитвы церемония окончилась.

Толпа рассыпалась, но египтянин остался у решетки. Когда все разошлись, к нему подошел один из жрецов и приветствовал его с дружеской фамильярностью.

Наружность этого жреца была замечательно неприглядная. Его бритый череп был так сдавлен, лоб так узок, что голова по своей форме приближалась скорее к типу африканского дикаря. Только на висках, в этом органе стяжания, как называют его последователи науки, по названию современной, но более практически знакомой древним (как мы видим из их скульптурных произведений), только на висках выступали какие-то неестественные выпуклости, еще более безобразившие эту уродливую голову: вокруг бровей кожа была собрана в тонкие, глубокие морщины, глаза, маленькие и темные, вращались в желтом, мутном белке. Нос вздернутый и неправильный, с раздутыми, как у сатира, ноздрями, толстые, бледные губы, выдающиеся скулы, синеватые грязные пятна на коже цвета пергамента дополняли наружность, на которую нельзя было смотреть без отвращения. Многим она внушала ужас и недоверие. Казалось, каковы бы ни были помыслы его ума, – тело способно было их выполнить: крепкие мускулы шеи, широкая грудь, жилистые, сухощавые руки, обнаженные по локоть, указывали на натуру, способную и на громадную энергию, и на пассивную выносливость.

– Калений, – обратился египтянин к уродливому жрецу, – я замечаю, ты воспользовался моим советом и значительно усовершенствовал голос богини. Да и стихи твои не дурны. Всегда предсказывай счастье, разве только уже не предвидится никакой возможности к осуществлению доброго предвещания.

– К тому же, – прибавил Калений, – если в самом деле случится буря и если даже погибнут проклятые суда, – разве мы не предсказали этого? И разве не правда, что судам будет хорошо, если они успокоятся навеки? Об успокоении молит мореплаватель, так, по крайней мере, говорит Гораций: «Моряку не может быть так спокойно на море, как на дне его».

– Справедливо сказано, Калений. Хотелось бы мне, чтобы Апекидес научился у тебя мудрости. Но мне надо поговорить с тобой относительно его и разных других предметов. Не можешь ли ты принять меня в менее священном месте?

– Конечно, – отвечал жрец, проводя его в одну из небольших келий, помещавшихся вокруг решетки.

Там они уселись у маленького столика, уставленного блюдами с фруктами, яйцами, холодным мясом, сосудами с превосходным вином. В то время как приятели стали угощаться, занавеска, задернутая в дверях, выходивших во двор, скрывала их из виду, но вместе с тем заставляла их или разговаривать тихо, или же не говорить никаких секретов. Они выбрали первое.

– Ты знаешь, – начал Арбак тихим, едва слышным голосом, так он был мягок и глух, – что я всегда имел склонность к молодежи. Из их гибких, не сложившихся умов я удобнее всего могу создавать себе орудия. Я гну их, скручиваю, леплю, как мне угодно. Из мужчин я делаю себе приверженцев и слуг, из женщин…