Иностранный легион - Виктор Финк

Да, вид у нас к тому времени был уже неважный. Наши шинели были облеплены глиной, куртки и штаны пообтрепались, пуговицы поосыпались, обувь поизносилась. Да и самих нас уже потрепало порядочно. Те, которые уцелели среди безумия недель без сна и под открытым небом, кого не свалили в могилы, не свезли в лазареты и сумасшедшие дома, те ходили с распухшими лицами, с полубезумными глазами. Они почти не слышали ни что им говорят, ни что они сами отвечают.

Из землянки капитана Персье сержанты выходили мокрые. В окопах первой линии, под разрывы шрапнели, под грохот снарядов и стоны раненых, капитан Персье восстанавливал дисциплину бель-абесского гарнизона. Придирки и взыскания сыпались на наши головы.

Солдаты возненавидели капитана.

В деревне Кэвр он проходил по двору большой фермы, где мы были расквартированы. Из караульного помещения бухнул выстрел. Пуля пролетела над головой капитана. Она не задела его. Она только шепнула ему что-то на ухо и улетела дальше.

Капитан остановился и свистком вызвал начальника караульной команды.

— Ваши солдаты не умеют стрелять. Назначаю вам десять суток ареста.

Он заложил руки в карманы и ушел. Петля бамбукового стека болталась над его плечом.

— Что ты хочешь, дорогой мой Самовар, это Легион! — сказал мне однажды Лум-Лум, когда, по требованию Персье, нашего Эмиля наказывали за какую-то мелочь.

— Будут вольные движения на воздухе! — сказал, улыбаясь, Уркад. — Одевайся, ван ден Бергэ! Полная выкладка!

Он поставил Эмиля в позицию «смирно» и, как полагается в таких случаях, стал скороговоркой командовать:

— Направо! Налево! Направо! Налево! Направо! Налево! Направо! Налево! Направо! Налево! Направо!

Эмиль поворачивался быстро, как умел. Вскоре он побагровел. Минут через десять глаза у него налились слезами. Еще через десять минут он с криком и плачем упал наземь.

Лум-Лум делал знаки Уркаду, предлагая оставить беднягу в покое. Ренэ и Бейлин показывали баклаги, жестами приглашая Уркада выпить, в расчете, что это заставит его бросить Эмиля. Но в эту минуту между деревьями показалась плоская фигура с поднятыми плечами. Капитан Персье подошел к Уркаду, потребовал у него спичек, закурил и, возвращая коробок, процедил сквозь зубы:

— Чего вы ждете, чтобы окатить этого легионера водой?

Затем он ушел. Уркад поднял Эмиля, поставил его на ноги, но у ван ден Бергэ был до того страшный вид, что сержант скомандовал:

— Унеси свое мясо!

Эмиль медленно поплелся прочь.

Неделю он ходил как помешанный, плакал, не спал, не ел.

Вскоре все в роте знали, что Эмиль ван ден Бергэ заколет капитана при первом удобном случае.

Поле между нашими и немецкими окопами было сплошь завалено трупами. Война хорошенько нажралась в этих местах, объедки провалялись неубранные всю осень и всю зиму. Вповалку лежали немцы и французы. Их обливали дожди и сушили ветры. Мы сжились с покойниками. По ночам, в разведке, мы ползали между ними, мы с ними обменивались вещами, мелким солдатским барахлом — котелками, кушаками, ранцами, оружием… У вюртембергских гвардейцев мы срезали пуговицы с шинелей и вправляли герцогские короны в алюминиевые перстни, которые выделывали из головок немецких снарядов.

Все поле было завалено убитыми, сколько мог видеть глаз — от Шмен де Дам до Краонны, до мельницы Воклер и фермы Гэртэбиз.

Забытая скирда стояла среди поля. Четыре дерева, скрюченные и голые, как солдатское горе, стояли рядом с ней; нескошенные колосья торчали на земле, как плохо бритая щетина. Проклятое поле было похоже на лицо покойника, которого забыли предать земле.

Пришла весна.

Весной поле стало зеленеть.

Весной в небе закружились жаворонки.

Весной ветер стал приносить с поля душный запах.

Кто-то пустил слушок, что это пахнут немцы: их не пустили в небо в наказание за то, что они разрушили Реймский собор.

В мае привезли известь.

По ночам роты выходили за проволоку закапывать убитых или засыпать их известью.

Мы с Эмилем лежали в сторожевом охранении. Было сыро, земля была влажная. Темная ночь висела над нами. Рота работала тихо и быстро.

Капитан Персье был в поле. Тыча палкой, он показывал санитарам, куда сыпать известь.

Он ткнул палкой в Эмиля и сказал:

— Теперь сыпьте на этого!

— Пока не надо, господин капитан, я еще жив! — негромко заявил Эмиль.

Капитан повернулся и пошел дальше. Он ходил не сгибаясь, даже когда вспыхивали ракеты. Мы видели его прямой и плоский силуэт. Эмиль шепнул мне:

— Штык ржавеет… Сегодня ночью я должен заколоть капитана.

— Он сам ищет смерти, — согласился я.

— Он ищет свою, а найдет нашу. Смотри, как они пускают ракеты! Совсем светло на поле, а этот петух не сгибается. Он выдаст нас.

Ракеты действительно взлетали все чаще и чаще. Нас, по-видимому, заметили. Внезапно со стороны Берри-о-Бака послышался звук летящего снаряда. Он сверлил воздух, упрямо прокладывая себе дорогу, и обрушился, как глыба.

Издали послышались крики. Потом воцарилась тишина. Снова вспыхнула ракета, и новый снаряд, долго и мучительно приближаясь, упал недалеко от нас и разорвался. Шагах в ста влево разорвалась шрапнель.

— Начинают растапливать печку, — прошептал неизвестно откуда приползший Лум-Лум. — Будет жарко!

Потом разорвался снаряд позади нас.

— Я думаю, мы здесь останемся, — сказал Лум-Лум. — Можно раздеваться, кто хочет.

Канонада становилась все сильнее. Вспыхнула ракета, и мы увидели капитана. Он по-прежнему стоял не сгибаясь.

— Все из-за него. Это он накликает на нас пальбу, — шептал Эмиль. — Повторяется история с зуавами. Настает время! Клянусь тебе, Самовар, чистотой пресвятой девы Марии…

И вот упал снаряд и взметнул вихрь земли, и тотчас мы увидели, что нет капитана Персье. Снаряд упал неподалеку, — значит, капитан убит.

Ван ден Бергэ вскочил на ноги и, крича что-то нечленораздельно е, пустился бегом туда, где ранее стоял капитан Персье. Опомнившись, мы с Лум-Лумом бросились за Эмилем. Мы застали его у воронки.

Эмиль руками и ногами рыл землю. Он совершенно обезумел.

— О господин капитан! — хрипел он. — Господин капитан! О господин капитан!

Из-под земли показались ноги капитана. Эмилем овладели восторг и ярость. Захлебываясь, вздыхая и хрипя, он откапывал труп своего врага для последнего надругательства.

— Подожди, Лум-Лум! Не лезь! Я сам! Я хочу первый! Не трогай, Самовар! Голова моя! Я хочу штыком, штыком!..

И вот показалась голова. Эмиль схватил ее за уши, с силой рванул к себе, потом бросил и вскочил на ноги.

— Где моя винтовка? — закричал он я стал нашаривать в темноте.

Между тем Лум-Лум, приложив ухо к груди капитана, убедился, что тот дышит.

— Жив! — неторопливо сказал он мне. — Можно спасти. Но, кажется, этот фламандец имеет в отношении капитана более серьезные намерения? Не так ли, Самовар?

— Да, кажется… — пробормотал я.

— Ну что ж, не станем ему мешать! Пойдем!

Он оттащил меня в сторону, но вспыхивали ракеты, и мы всё видели.

Эмиль полз к капитану, держа штык в зубах. Доползши, он бросил штык наземь, схватил капитана за плечи и стал возиться с ним и тормошить его. Он хрипел и стонал.

— Сейчас, сейчас, господин капитан! — бормотал он, не нанося ему, однако, удара.

— Ну, в чем дело? — недоумевал Лум-Лум. — Чего он возится? Это его первое причастие? Не знаешь?

— Не знаю, — ответил я.

— Тут не на что смотреть, — сказал Лум-Лум. — Уйдем отсюда, Самовар! Я таких не люблю.

В эту минуту капитан очнулся. Он открыл глаза и негромко сказал:

— Передайте Уркаду — пусть уведет роту…

Он сделал попытку приподняться. Эмиль вскочил на ноги и застыл.

— Чего вы ждете, легионер ван ден Бергэ, чтобы исполнить мое приказание?

Он стал подыматься. Мы видели, как Эмиль помогал ему. Он минуту поддержал капитана под локоть. Капитан стоял нетвердо. Эмиль дал ему свою винтовку. Опираясь на нее, как на палку, Персье выпрямился, вздохнул и зашагал. Эмиль стряхнул землю с его шинели.

— Вы еще здесь?

Эмиль побежал к Уркаду.

— Ну, Самовар, ты дружил с клистирным наконечником, а не с легионером! Это совершенно бесспорно! — прошептал Лум-Лум и стал поспешно удаляться.

Уркад увел роту. Лум-Лум не переставал ворчать. Он проклинал Эмиля. Тот шагал в другом ряду и не слышал, а мне Лум-Лум надоел.

— В конце концов, чего ты от него хочешь, старый бурдюк? — сказал я. — Он парень неплохой, и у него были добрые намерения. Но не удалось! Что ж делать, быть может, рота еще осиротеет в другой раз. Будем надеяться.

Однако у Лум-Лума были свои взгляды.

— Ты меня не учи! — возразил он мне холодно и довольно резко. — Я и без тебя знаю, что добрые дела удаются реже, чем злодейства. Но я терпеть не могу болтунов. А сколько их в Легионе, великий боже! Один приходит и начинает похваляться: «Я выбью зубы сержанту». Другой говорит: «Я подколю капитана». Потом приходит третий: «Я убью командира полка». И при этом они клянутся пречистой девой и деревянной рукой капитана Данжу, который погиб в Камероне. И товарищи верят им и надеются. Потом настает решительная минута — и у всех этих сопливых бахвалов дрожат колени, как у хозяйской дочки, которая в первый раз возвращается от пастуха… В Легионе, я тебя предупреждаю, Самовар, слишком много таких! Слишком много! Гораздо больше, чем надо!