«…Явись, осуществись, Россия!» Андрей Белый в поисках будущего - Марина Алексеевна Самарина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молитва столяра преображает и голубей: «Силы небесные, что за лица! Никто, никогда, нигде таких лиц не видал: не лица, а солнца; ещё за час до того, безобразные, грязные, скотские у них были лица, но теперь эти лица на всё струят чистую, как снег, и как солнце, ясную свою прохладу…» (111). Действо (или, как оно названо в романе, «деланье») открывает путь в иное пространство, в иной мир: «Если бы в сей час взломать дверь, да войти в баню, – грязные стены увидишь, да лавки, а ещё, пожалуй, услышишь сверчка: а люди, свечи, цветы и светильники – вот скажи, где всё это? Знать вышли себе из бани каким потайным ходом, да гуляют по небу, райский цвет собирают, беседуют с ангелом» (113).
Как в мистериях, согласно ЭСБЭ, «обыкновенно различались две степени – предварительное посвящение, делавшее участника мистом (μύστις), и окончательное созерцание мистерии (έποπτεία), делавшее его эпоптом», так в согласии столяра были простые голуби и, так сказать, ближний круг. Членам последнего позволялось больше, «деланья» с их участием проходили по-другому.
Так, например, в Духов день на радение в еропегинской бане собралось множество голубей (условно говоря, посвященных первой ступени), и служба включала в себя чтение молитв столяром и ведение хороводов: «уже они кружатся, взявшись за руки, вокруг столяра хороводом; тихо, строго и чинно ходят: не пляшут, – им плясать не дозволено; бедствие может великое приключиться от пляса: не пляшут, а ходят, хоровод водят, тихую такую песенку заводят:
Светел, ой светел, воздух холубой,
В воздухе том светел дух дорогой.
Так себе – поют…». Происходящие вокруг перемены видеть голубям тоже запрещено: «И в потолок уже вовсе бессильно простирает ладони молитвенник – глядите: потолка вовсе нет: будто пошел потолок иконописью: синькою там намазано небо с сусалом проставленными звездами. Почто же оно высоко-высоко: да и вовсе то новое небо, и видит его – столяр; только братия не видит: строго-настрого заказал им столяр по сторонам озираться…» (112).
Иначе проходят деланья в столяровой избе: здесь и пьют вино, и поют задорные песни, напоминающие частушки, и пляшут. «Друг на друга глазами блеснули; пьяные счастьем смеются, плюются; загрохотал басом космач; все плеснули в ладоши, пошла в пляс Матрёнка… Топотом, рокотом, щекотом себя услаждают, смеются; блестят зубы, блестят очи; Матрёнка юбки задрала и отделывает стрекоча-ягоча; слепнут очи от этих молитвой озаренных тел… Космач перед Матрёной пустился вприсядку» (342).
Индивидуальная «работа» Кудеярова с Матрёной ещё сильнее отличается от коллективных радений. Общим остается лишь то, что вследствие выполнения некоторых действий участники делания переживают нечто особенное.
Дарьяльскому нравится, что службы включают в себя пляски, песни, смех, но человек посторонний не видит в этом проявления духовности:
«…“Будут райские дни…” – говорит Дарьяльский дьячку.
– Хе-хе-хе: будет великое пьянство! Давненько, поди, батя не отплясывал “Персидского марша”: завтра, поди, гитара затрынкает…
– Ну, и пусть трынкает! (…) Пусть, голубчик, поп-то повеселится, попляшет: дух в нём взыграет и возьмет поп гитару.
– Хе-хе-хе: от винца-с, Петр Петрович, от винца-с, – не от духа…
Но Петр не слушает: он в священном восторге.
– А я вам говорю, Александр Николаевич, поп пойдет в пляс во славу Божию…
– Христос с вами, Петр Петрович, какая там слава Божья: едак всякий пьяница, гласящий из кабака, – глашатай: так ведь это бывает у хлыстов, ни у кого иного; срамное веселие свое почитают за духовное озаренье…» (329).
И хотя это критическое замечание писатель передает дьячку, которому «по должности положено» осуждать сектантов, оно оказывается справедливым: дальнейшее сопоставление обнаруживает целый ряд принципиальных различий между мистериями и кудеяровскими деланьями.
Во-первых, прежде посвящения будущий мист должен был полностью подчинить духу свою низшую природу. Столяр же, используя голубей по своему произволу, поощряя распутство и пьянство (Аннушка-Голубятня и Еропегин, Дарьяльский и Матрёна), скорее, наоборот, усиливает зависимость сектантов от низшей природы.
К мистериям допускались только наиболее подготовленные, духовно развитые люди, столяр же отбирает «человечков» исходя из потенциальной полезности их для себя и согласия: купчиха Еропегина привлекается, потому что богата, Дарьяльский заинтересовывает столяра своей «духовной плотью».
Во-вторых, участники мистерий вполне понимали сущность происходящего с ними, в то время как «голуби» участвуют в раденьях пассивно, являясь лишь «объектами» кудеяровских деланий, преображаясь его светом. Ср., например: «Дико блещет очами столяр; к окну его колченогие ноги несут, он руками цепляется за Матрёну и тащит её за собой к окну», – и через две строчки о Матрёне: «…дико блещет она очами; её слабовольные ноги к окну понесли…» (308).
Многим из «голубей» не ясно и в чем состоит суть их согласия. Так, нищий Абрам, с которым столяр идет в Лихов, пытается уточнить у Кудеярова, кто такие голуби и как ими становятся, – показательный вопрос для того, кто не только сам голубь, но и «язык всех вестей среди братий согласия Голубя». На слова «Верного Столба» Абрама: «…голубинину лику…сподобится всякий, ежели бросит он имущество… и пойдет бродить по Рассеюшке, воздухом надышится вольным: духовные стихи али моленья, можно сказать, что плод духовный, индо дыхание уст, воздух приявших; то и есть таинство, которое люд прочь с места родного гонит…» – столяр отвечает: «Ну, это ты, брат Абрам, зря: хошь Столб ты и Верный, да язычок твой неверный…» (81,82). И Абрам сразу соглашается: «Мы – что, тебе знать: ты – голова…» Получается, что вступивший в секту человек не должен рассуждать, думать – это привилегия духовного лидера. Ср. слова Кудеярова о Дарьяльском: «…и йён всё о тайнах, да йён из господ; не может обмозговать йён, кака така тайна: оттого, што учился – ум за разум зашел; а тайны нонече с нашим с братом, с мужиком: сердцем учуял йён, да видно – не по мозгам» (86).
И наконец, голубиные «деланья» отличаются от древних мистерий своим назначением. Целью и смыслом последних было пробуждение божественного в человеческой душе. Дарьяльский же по прошествии некоторого времени, проведенного в секте, вообще перестает чувствовать в себе душу: «Диковинная вещь: и своей-то души Петр давненько что-то не ощущал, не осязал; верно, что обмерла Петрова душа, своему господину не подавала голосу: все-то внутри его оказывалось таким и пустым, и порожним…»
«Преображения» голубей, происходящие во время службы, очень кратковременны, и по окончании молений голуби не только не чувствуют себя обновленными, но оказываются неспособными даже к исполнению
