Эдельвейсы для Евы - Олег Рой

— Ну вот, въезжаем во Львов! — прокомментировала мама-попутчица, и Виктория, прерванная в самый разгар своих радужных мыслей, торопливо схватилась за вещи.

— Не спешите, еще не пора, тут до вокзала долго ехать, чуть ли не полчаса, — успокоила ее дочка. — Красиво, правда?! Обожаю старые города!

Виктория полностью разделяла ее восторги. Ей тоже всегда нравились старинные города. Они как антикварная вещь: их можно рассматривать до бесконечности. Вот так возьмешь какую-нибудь серебряную солонку из далекого века, начнешь вертеть ее перед глазами: кто те люди, первыми насыпавшие в нее соль, какая судьба была им уготована, сколько соли было съедено за семейным столом, какие разговоры слышала солонка? Никто не знает. Один Господь. Можно, конечно, пофантазировать, но это не то. Как бы узнать наверняка? Если бы только вещи могли говорить… Но они молчат — хранят семейные тайны.

Вечернее солнце в самом выгодном свете представляло старые, столь непохожие на московские, дома, уютные дворики, полные деревьев и цветов, узкие улочки… Вот из окна в окно на уровне третьего этажа протянута веревка, и на ней висит белье. Надо же, как это мило! Подобную картину Виктория недавно видела в каком-то итальянском фильме, годов, кажется, пятидесятых. Когда все эти хлопоты закончатся, они с Игорем обязательно поедут в Италию. Будут гулять, взявшись за руки, по таким вот старинным улочкам, мощенным булыжником, будут пить местное вино, есть настоящие спагетти, кормить голубей на главной площади Рима, увидят Колизей, Пизанскую башню, Флоренцию и Венецию… Да-да, Венецию! Закажут гондолу и всю знойную южную ночь будут плавать по каналам, а стройный гондольер со жгучими очами будет чудным голосом петь им баркаролу.

— Ну, подвинься, совсем меня в угол оттеснила! — старшая попутчица шутливо толкнула дочь округлым бедром.

— Сама подвинься, все окно занимаешь! — повторила ее движение младшая.

Соседки по купе весело завозились, и Виктория посмотрела на них с нескрываемой завистью. Ничего подобного в отношениях со своей матерью она и представить себе не могла. Ни о какой возне, шутках, необидных подначиваниях не могло быть и речи. Тем более о взаимной откровенности, доверительных разговорах, обмене душевными переживаниями. С самого детства Виктория привыкла носить все свои радости и горести только в себе. Знала — ее никогда не поймут, более того, осудят и накажут. И очень рано научилась выдавать вслух только то, что от нее хотели услышать. Потому что мать, пока была жива, ни на минуту не прекращала своих расспросов. Мария Львовна хотела знать о своей дочери буквально все, вмешивалась в каждую сторону ее жизни, контролировала каждый шаг — где она бывает, с кем говорит по телефону, во сколько приходит домой и даже о чем задумалась. Не помогали ни отмалчивания, ни слезы, ни скандалы, ни серьезные разговоры, ставящие своей целью втолковать тезис «я уже взрослая». Диктат матери продолжался до самой ее смерти. И касался всего, даже одежды, которую носила ее дочь.

Никогда в жизни Виктория не могла позволить себе красиво и модно одеваться. И совсем не потому, что у нее, как у большинства ее сверстниц, чья молодость пришлась на шестидесятые, не было на то средств или возможностей, как тогда говорили, «достать» нечто приличное. Наоборот, денег в семье хватало, и родители, если бы захотели, вполне были в состоянии без всякого ущерба для семейного бюджета приобрести единственной дочери модные вещи. Но Мария Львовна была убеждена, что все эти кофточки-лапши, расклешенные кримпленовые брюки и джинсы — неподходящая одежда для девушки или молодой женщины. Не говоря уже о мини-юбках и декоративной косметике — о, это ужасно, вызывающе, вульгарно! В таком виде только на панель! Оттого почти до пятидесяти лет Вика проходила в каких-то мешковатых костюмах тусклых цветов, сшитых материными портнихами, а из косметики ей было разрешено пользоваться лишь кремами и лосьоном да изредка — легкими ненавязчивыми духами.

Разумеется, одним только внешним обликом Вики дело не ограничивалось. Мария Львовна, казалось, поставила себе в лице дочери какую-то непонятную цель, которой надо или добиться, или умереть, и с тех пор занималась ее воспитанием с таким остервенением, с которым садист-прапорщик муштрует провинившегося новобранца.

В детстве Вике запрещалось не только дружить, но даже общаться с ребятами, чьих родителей Мария Львовна считала «неподходящими», не разрешалось гулять во дворе, играть в шумные игры, смотреть телевизор больше двух часов в неделю, нарушать режим дня. Спать она должна была ложиться ровно в девять — и это несмотря на то, что она всегда была ярко выраженной «совой», — с огромным трудом вставала, все утро ходила сонной и разбитой и собственно просыпалась-то только после обеда. И чем старше становилась Виктория, тем больше появлялось запретов. Ее подруги наряжались, то и дело меняли модные прически, ходили друг к другу в гости, в кино и на танцы, влюблялись и встречались с парнями. На переменах в школе они, собравшись в кружок, обсуждали новые фильмы или рассказывали о своих приключениях, Вика же стояла в стороне и зубрила ненавистную химию, физику, алгебру… Не дай бог ей было получить даже четверку — мать тут же поднимала крик. «Ты позоришь отца!» — вопила она. После школы Вику ждали не прогулки и развлечения, а занятия музыкой и иностранными языками. А вечером, когда сгущались поздние весенние сумерки и со двора доносились веселый смех и неумелые гитарные переборы, Вика неминуемо отправлялась в постель. В старших классах время отбоя ей милостиво сместили с девяти часов на десять. Но не секундой позже!

«Ты должна быть такой, чтобы отец тобой гордился!» — эти слова преследовали Викторию всю жизнь. Ради отца она должна была учиться на отлично, соблюдать режим дня и вообще быть во всем «хорошей девочкой». И Вика безропотно подчинялась, несмотря на то что довольно быстро поняла — вся эта муштра нужна была только матери, но никак не отцу. Генерал, как раз наоборот, был снисходителен к ней, баловал дочку и почти не бывал с ней строг. Но Марии Львовне все-таки удалось возвести стену между отцом и дочерью. Виктория обожала отца, но в то же время постоянно чувствовала некоторую дистанцию. Он был для нее чем-то священным — а значит, почитаемым, но недосягаемым. Она боготворила отца, героя Советского Союза, кавалера многих орденов и красавца — мужчину. Идя с ним за руку по улице, она каждый раз бывала вне себя от счастья и гордости. А когда он прижимал ее к себе или целовал, Вика тихо млела, буквально задыхаясь от неги и нежности, и в этом чувстве было что-то стыдное, неприличное, как сказала бы Мария Львовна, если бы дочь имела наивность поделиться с нею своими переживаниями. Отцовский запах, сочетавший в себе ароматы чистого мужского тела, хорошего одеколона и сладковатого табака «Золотое руно», Виктория запомнила навсегда. И никогда не смогла бы влюбиться в некурящего мужчину, от которого не пахло бы табаком.

Был в жизни Вики и другой человек, которого она обожала, — Берта, дочь домработницы Баси. Берта была старше на два года, а, как известно, два года в детстве — это целая эпоха. Берта была для Вики не просто старшей подругой и непререкаемым авторитетом, она была идеалом, к которому всегда хотелось стремиться. Ловкая, отчаянная, изобретательная и бесстрашная, Берта ничего не боялась и всегда знала, как выйти из любой переделки. Трусоватой Вике оставалось только завидовать и восхищаться. Как ни странно, сначала Мария Львовна не препятствовала их дружбе, и все дошкольное детство Берта была практически единственной сверстницей, с которой Вика общалась. Когда подруга стала чуть старше, ее отдали в спортивную школу, она стала реже появляться дома, и Вика очень страдала в разлуке. Но тем привлекательнее были нечастые встречи. Берта была такой красивой, такой бойкой, такой уверенной в себе! Начиная со средних классов, у нее уже появились поклонники. Но при этом она совсем не задавалась, не дразнила Вику и не унижала ее, наоборот, всегда стремилась ее понять и стать на ее сторону. Тайком девочки разговаривали о таких вещах, о которых с Викой никто никогда не говорил. К Берте можно было подойти с любым вопросом, она никогда не дразнилась, не поднимала на смех и всегда отвечала, для чего у человека пупок, почему некоторые фильмы не разрешают смотреть детям до шестнадцати и что значит слово, услышанное на улице. Именно она рассказала младшей подруге об отношениях мужчин и женщин. Без Берты Вика, наверное, до самого замужества бы думала, что влюбленные наедине только целуются, а детей покупают в специальных магазинах.

А потом, Виктория отлично помнила это время, ей было пятнадцать лет, все как-то вдруг резко переменилось. Берта стала нервной, вспыльчивой, избегала откровенных разговоров, легко могла сорваться на крик или на слезы, чего за ней даже в детстве не водилось. Удивленная состоянием подруги, Вика почти не замечала того, что и со взрослыми стало твориться что-то странное — Бася непривычно молчала целые дни и постоянно ходила с заплаканными глазами, мать и отец разговаривали на повышенных тонах и всегда замолкали при появлении Вики. Генерал старался как можно реже бывать дома, Мария Львовна днем и ночью пилила дочь, кричала на нее или читала нотации.