Контингент (Книга 2, Шурави) - Сергей Скрипаль

Отпустили Витьку помыться, поесть, отдохнуть. Вышел он на воздух, закурил, поверил ведь сам в то, что наговорил сейчас. Да и как же можно было выжить в том аду? Нет, все он верно сказал, что уж теперь! Совсем собрался идти солдат, да услышал через тонкие стенки командирской палатки хрип и свист рации, и пробивающийся надорванный голос:

-...Ждем вертушки, колонны больше нет... Нас здесь семеро... Нападение отбили... Уйти не на чем, гад один ушел на последней машине!

- Ну и сука, - промелькнуло в голове у Витьки, - Товарищей бросил! - и тут же он чуть не упал оглушенный, ошпаренный, раздавленной одной только мыслью это его колонна хрипит и просит помощи. Это его товарищей добивают духи, а гад, который ушел, это и есть он сам, а докладывает по рации прапорщик Воронин.

Незрячий от страха, отупевший от неожиданности, на мягких подгибающихся ногах пошел Витька в ротную палатку, уже понимая, что натворил и что будет дальше, ожидая, как выстрела, окрика в спину. Не было окрика. Деловито, равнодушно его арестовал дежурный по полку офицер, и два недавних товарища из соседнего взвода отвели его на гауптвахту. Ничем не выразили ни презрения, ни ненависти. Военный суд рассудит. Даже обыскали небрежно.

"Трус - предатель, трус - предатель", - пульсировало в мозгу и во всем теле арестованного Витьки Смирнова. От этого, да еще от жгучего ощущения, что жизнь его такой ценой была спасена, стонал, плакал, метался Витька.

- Прощения просить! - подсказало сознание детсадовскую да и школьную выручалочку.

- У кого? - рассудил взрослый опыт. - У погибших? Погибающих ребят? У тех, с которыми так горячо спорил о предательстве, по-комсомольски, по-комсорговскому, не оставляя ни единого шанса на прощение?

Заскрипел зубами, сжал кулаки до побелевших пальцев и ощутил боль в правой ладони. Разжал кулак и увидел ладанку-оберег, которую при обыске не заметили.

- У Бога! Помощи и прощения! - развернул кожаный ремешок, вгляделся в изображение: - Нет, почти ничего не видно. Хотя - вот лицо. Нет, это не лицо. Это глаза - суровые, осуждающие. Чьи? Господа? Совести? Прапорщика Воронина, отбившего Витьку у накурившихся анаши "стариков"? Может быть, это его глаза?.. А может, Витькиного соседа через койку, соседа по казарме Илюхи Дюжева, бывшего в той проклятой колонне и, может быть, еще живого?

- А ведь если бы я не сбежал, точно бы живы были хотя бы семеро, огненным стержнем пронзило Витьку. - нет мне пощады! И огонь этот, пройдя через макушку, мозг, сердце, ноги, уйдя в песчаный пол "губы", как-то сразу все сжег, успокоил, оставил только черный пепел внутри...

* * *

- Вашу мать! - бесновался подполковник Макушев. - Кто обыск производил?

- Виноват! Виноват! - растерянно повторял дежурный по полку майор Ковров, время от времени скашивая глаза на стол, на котором лежал образок-ладанка. Сыромятный кожаный шнур в одном месте был разрезан, потому что его никак не могли снять с распухшей шеи удавившегося на нем Витьки Смирнова.

Глава 4. Станичники

-...дружескому афганскому народу, исполняя свой интернациональный долг. И хотя силы, оппозиционные законному правительству Демократической Республики Афганистан, во главе с...

Санька крутнул кремальеру приемнику с московской волны и выключил рацию. Четвертый день долбали их то ли оппозиционные законному правительству силы, то ли дружественный афганский народ.

Это только поначалу казалось, что отправили Саньку исполнять интернациональный долг. Думалось ему, что встречать его будут хлебом-солью, бананами-апельсинами и чем-то еще экзотическим, что там у них еще есть в непонятной афганской земле, аксакалами-саксаулами, что ли? И мнилось ему, что нести он, Санька, будет не боевую с атаками, стрельбой и смертью службу, а мирную, охранную у какого-нибудь объекта. А так как станичник Санька вообще представления не имел ни о земле Афганистана, ни о пустыне, ни о барханах, ни о кишлаках-дувалах, то чудился ему обычный полевой стан в степи, и в сладких грезах мальчишки-девственника подходила к нему - герою - на пост вечером афганская девчонка, приносила парного молока с краюхой свежего белого хлеба. Только вот черт его знает, есть ли коровы-то хоть у них?! При этом афганочка обязательно смотрела на Саньку громадными темными глазами с восхищением и любовью. А лицом она почему-то была похожа как две капли воды на Ирину - дочь председателя колхоза, смуглую, стройную красавицу. И дальше в грезах Саньки шла такая сладкая чушь, что он сам себя обрывал и оглядывался, краснея, не слыхал ли кто, как губами чмокнул Санька вслух.

Афган обрушился на него в первый же день пребывания на этой адской земле, круша, коверкая, калеча. выворачивая наизнанку все Санькины пять чувств и все его идиотские выдумки. Как рай отличается от ада, черное от белого, ИКАРУС от барбухайки, так же отличалась действительность от его выдумок.

Сашка вздохнул, щелкнул тумблером рации и прислушался к тому, как снаружи палатки поднимается ветер-афганец, песчинками бьющий в брезентовый бок, больше похожий на песчаную бурю, чем на ветер. Ах, как ненавидел его Санька! Этот ветер будил в нем тоску по дому - самую острую и болезненную для солдата.

В такие дни Санька пел казачьи песни, которых много на его родной донской земле поют целыми станицами, которые с детства знает любой пацан станичный. Эти песни, то лихие с присвистом, удалью и притопом, то тихие и грустные пели по вечерам и в Санькиной станице, и доносились из соседней, с противоположного берега Дона. И, казалось, сама душа этой земли выводит красивым многоголосьем нежно-нежно и величаво:

Ох, уж ты, батюшка наш,

Дон Иванович.

Ой, да православный ты, наш Дон,

Да, Дон,

Дон Иванович...

Тихо, не в полный голос - чтобы не растерять нежности, Санька поет эту песню, когда совсем невмочь от шелеста и песчинок, и свирепого воя бури. Кажется ему, Саньке, что неторопливая, величальная песня плавно, как воды Дона, проплывает над пыльно-каменистым Афганистаном, над чахлой, выжженной землей...

Сам Санька не радист, а механик из мехбата, один из тех, кто во время следования колонны автомобилей по дружественной территории помогает поставить машину на колеса, если она случайно попадет на мину или будет также случайно обстреляна. Правда, редко удавалось восстановить машину - не птица Феникс она, из пепла не восстанет.

Дружок - ростовчанин Юрка позволял иногда повертеть ручку настройки приемника - может повезет поймать ростовскую волну. Удача, конечно, редкостная, но возможная, потому что приемник в полку мощный. Да и не всегда это можно было. Война! Рация должна постоянно быть занята военной работой. Поэтому Санька забегал еще и попеть хотя бы немного, потихоньку, хоть так коснуться земли родной - душой.