Колдун 2 (СИ) - Вэрди Кай

— Спасибо, Павел Константинович! — обрадовался Мишка. — Это ж я с пропиской да с паспортом теперь и работать смогу! С первой зарплаты и отдам сразу! Спасибо вам огромное!

— Да пока еще не за что, Миша. Ты паспорт сперва получи, — усмехнулся Егоров, глядя на искреннюю детскую радость парня. — Да, и с заводом пока не спеши. Чернорабочим завсегда успеешь. Учиться тебе надо.

— Павел Константинович! Ну куда мне учиться? Я уж вырос. Поздно мне за парту возвращаться, — поникнув, ответил ему Мишка. — Ну какой из меня школяр?

— Учиться, Миша, никогда не поздно. Но о том мы с тобой позже побеседуем, сейчас уж время много, а разговор у нас с тобой серьезный будет, — встав и надевая китель, строго проговорил Егоров.

За забором раздался сигнал клаксона.

— О! Машина приехала, — вздохнул он. — Успеешь собраться? Давай подброшу до города?

— Конечно! Я ща, я мигом! — подорвался Мишка, бросаясь в свою комнату.

Вечером, как закончились поздравления с получением паспорта и обнимания счастливого и засмущавшегося Мишки, все отужинали, и Егоров вернулся к утреннему разговору.

— Ну что, Миша, подумал насчет учебы? — выйдя за калитку и усаживаясь на лавочку, стоявшую возле забора, поинтересовался у него Егоров.

— Подумал, Павел Константиныч… Поздно мне уж учиться. Да и на работу устраиваться нужно. Ну как я буду и работать, и учиться? — вздохнул Мишка. — Да и быть переростком в классе тоже… Нет уж, видать, не судьба мне выучиться.

— Почему переростком? — нахмурился Егоров. — Ты что ж это, в обычную школу, что ли, собрался? К Андрейке, во второй класс?

— Дак я ж четвертый-то не закончил… Задурил, — опустил глаза Мишка, смущенно возя ногой по палой листве. — Кто же меня в вечорку-то возьмет? Я ж даже пионером не стал, не то, что комсомольцем… Да и не примут меня в комсомол, — вдруг зло пнул он собранную кучку листвы. — Так что пустое это, Павел Константинович. Пойду на завод, может, хоть туда возьмут.

— Погодь, погодь, парень, — нахмурился Егоров. — Что-то ты много тут нагородил, свалил все в кучу, понимаешь. Давай разбираться. Во-первых, есть школы рабочей молодежи — это раз.

— Так то рабочей, Павел Константинович! А я ж трутень!!! — развернулся к нему Мишка.

— Ты дослушай! И не перебивай! А то влеплю пять нарядов вне очереди за несоблюдение субординации! — повысил голос до командирского Егоров.

— Есть дослушать, товарищ полковник! — отозвался Мишка, ссутуливаясь на краю лавки.

— Вот и слушай! А то ишь — трутень… Слово-то какое подобрал, — недовольно дернул головой Егоров. — Трутней, между прочим, орденами за отвагу да медалями не награждают! — рыкнул он, не в силах успокоиться.

Мишка в ответ только вздохнул, не смея перечить Егорову.

Достав порядком измятую пачку — курил Егоров только в минуты ну очень глубокой задумчивости или крайнего раздражения — полковник вытянул папиросу, нервно помял ее пальцами и чиркнул спичкой. Глубоко затянувшись, он откинулся спиной на забор и медленно выдохнул дым в звездное небо.

— Почему тебя не примут в комсомол? — вдруг выпрямляясь и поворачиваясь к Мишке всем корпусом, резко спросил он.

— Так я же член семьи врага народа… — растерянно пролепетал Мишка. — Отца в тридцать седьмом по 58-й расстреляли…

— Кто об этом знает? У тебя это на лбу написано? — рявкнул на него Егоров. — Сегодня ты герой, у тебя два ордена Отечественной войны, три медали за боевые заслуги, три ордена Красной звезды, орден Красного знамени, две медали за отвагу и так, еще пяток по мелочи. Я ничего не забыл? Кроме того, ты — приемный сын полковника, командира закрытой воинской части, боевого командира, прошедшего всю войну. И тебя не примут в комсомол?

— Павел Константинович… Меня же проверять станут… — Мишка чуть не заплакал. — Еще и на вас тень упадет из-за меня…

— Тебя война уже проверила! — рыкнул Егоров. — Так проверила, что тем соплякам в кабинетах и не снилось! И прекрати нюни распускать! Ты солдат, боевой разведчик! Ты перед танками не пасовал, в тыл к немцам забирался, уводя у них из-под носа ценнейших «языков» и принося бесценные сведения, и вдруг спасовал перед сопляками, что пороху не нюхали? Они тебя проверять станут? Ну пусть проверят! — снова разошелся Егоров.

— Я вор, Павел Константинович… Я ж на фронт сбежал, чтоб в тюрьму не идти… — почти прошептал Мишка.

— Ты — боец Красной армии, разведчик, в шестнадцать лет пошедший на фронт защищать свою Родину, и не раз рисковавший своей жизнью за дело партии и комсомола! — с трудом контролируя голос, тихо проговорил полковник. — И никто: ни я, ни тем более те, чьи жизни ты, между прочим, защищал… никто не смеет попрекать тебя тем, что ты делал мальчишкой. Ты меня хорошо понял, товарищ Ростов? — выделил голосом «товарищ» Егоров.

— Да, Павел Константинович, — вздохнул Мишка.

— Завтра ты пойдешь в райком комсомола и подашь заявку на вступление. Потом зайдешь в вечернюю школу рабочей молодежи и запишешься на обучение, — тихо и веско проговорил мужчина.

— Так поздно же уже… — растерялся Мишка. — Октябрь же…

— Ничего, месяц с небольшим нагонишь, Иринка поможет, — поморщился полковник. — Это не проблема, Миша.

— Мне на работу устроиться надо… — тихо проговорил Мишка. — Не хочу я у вас на шее сидеть! Не хочу и не буду! — упрямо заявил он.

— Опять ты про завод… — поморщился Егоров.

— Могу грузчиком пойти… Или дворником. Но там платят меньше, — вздохнул парень. — А больше меня никуда не возьмут. Я же ничего не умею… А на заводе даже мальчишки работают.

Егоров, вздохнув, снова откинулся на забор, раздумывая.

— Кем ты хочешь быть, Миша? — спустя минут десять тихо спросил Егоров.

— Не знаю… — растерялся Мишка. — Я как-то не думал… Да и толку-то? Все равно…

— Прекрати! — прервал его Егоров. — Ты молод, умен, решителен. Все в твоих руках. Ты можешь стать тем, кем захочешь. Так кем ты хочешь быть?

— Не знаю… — покачал головой парень.

— Врачом? Или, может, учителем? — не унимался Егоров.

— Врачом точно нет, — задумался наконец и Мишка, тщательно примеряя на себя предложенные профессии. — Учителем… Я не смогу, Павел Константинович!

— Но хочешь? — вцепился в него взглядом полковник.

— Нет… — почти прошептал парень.

— А кем? Ученым? Шофером? Поваром? — Егоров не отводил цепкого, пристального взгляда, наблюдая за парнем.

— А что мне поможет отыскать Тамару? — вдруг вскинул на него глаза Мишка. — Павел Константинович, какая профессия поможет мне ее найти?

— Все никак не уймешься? — проворчал мужчина, поморщившись. — Миша, неужели ты…

— Она жива, Павел Константинович, я точно знаю. И я найду ее, — мрачно взглянув на Егорова, перебил Мишка. — Я только не знаю, где ее искать… Могу только сторону показать, куда меня тянет. А вот точно чтобы… не знаю. И как искать ее, не знаю. Какая профессия поможет мне ее найти?

— Через архивы, наверное… Если она жива, то была в каком-то госпитале. Это должно было попасть в архив… наверное… — медленно и задумчиво отозвался Егоров, и вдруг резко спросил: — А твой дар, Миша? Ты же сам говорил, что он рвется наружу, и ты не можешь его не использовать! Ну не лучше ли тебе выучиться на врача и лечить людей? И дар твой очень там пригодится!

— Ннет… Только не врач… Я не смогу. Не хочу. Не хочу! — тряхнул Мишка головой и с тоской взглянул на Егорова: — Не смогу. Не смогу скрывать это, не смогу молчать, не смогу не лечить… Или лечить. Не могу объяснить… Я же убью кого-нибудь… — Мишка, вдруг представив, что к нему на лечение пришел недоброй памяти адъютант майора Черных, передернулся. Его бы он точно не лечил, а наоборот, прикончил по-тихому.

Взглянув на вдруг передернувшегося парня, Егоров кивнул и задумался. Что же ему предложить? Завод точно не выход. Мальчишка там с ума сойдет со своим даром. Ему надо быть среди людей, контактировать с ними, чтобы справляться со своими возможностями. За почти два года наблюдений за подростком Егоров это четко видел — если Мишка какое-то время вдруг не пользовался своими возможностями, его в буквальном смысле разрывало на части. Парень становился раздражительным и нелюдимым, активно сторонился людей, одновременно с тем буквально впиваясь взглядом в некоторых, при встрече прятал руки за спину, либо засовывал глубоко в карманы, сам того не замечая, дабы избежать даже случайного прикосновения. Взгляд у него становился тяжелым, мрачным, глаза темнели. В эти периоды Егорову было страшно смотреть подростку в глаза — ему казалось, что они затягивают, стремясь поглотить само его существо, или наоборот — оттуда вырвется что-то, что попросту уничтожит, испепелит его…