Молодожены - Жан-Луи Кюртис

-- Вам не следует так долго жариться на солнце, Вероника, -- говорит мадемуазель Феррюс. -- В вашем положении это не рекомендуется.

Она не реагирует. Делает вид, что не слышит? Или в самом деле заснула? Это трудно сказать, потому что она лежит ничком на купальном халате, положив голову на руки. День ослепительный, жаркий, солнце палит вовсю. Дети с визгом гоняются друг за другом. Неподалеку орет транзистор -- джазовая музыка. Пронзительно кричат чайки. Высоко-высоко в густой синеве застыл кем-то запущенный воздушный змей. Группка, образованная семьей Феррюс, притихла, разморенная зноем. Все, кроме мадемуазель Феррюс, которая, как всегда, начеку. Ее брат (отец Жиля) читает "Монд". На нем полотняные брюки и тенниска.

-- Кем не рекомендуется?

Это спрашивает Жиль. Он растянулся возле своей жены, подставив спину солнцу. Но загорел он все же меньше, чем она.

-- Что значит кем? Конечно, врачами! Все знают, что длительное пребывание на солнце вызывает ожоги, прилив крови. Это опасно. Особенно для женщины в интересном положении.

После этого заявления возникает молчание. Вероника тем временем повернулась на бок.

-- Я жарюсь на ореховом масле, -- говорит она лениво. -- Я не сгорю, а только подрумянюсь.

Мадемуазель Феррюс пропустила шутку мимо ушей.

-- Все же советую быть осторожней, -- говорит она, Ее взгляд упирается в талию невестки.

-- Не забывайте о ребенке, -- добавляет мадемуазель Феррюс, понизив голос.

-- Пусть привыкает, -- отвечает Вероника. -- Он будет солнцепоклонником.

-- Надеюсь, что нет, -- решительно возражает мадемуазель Феррюс и вскидывает на переносицу темные очки.

-- Отчего же? Как все через двадцать лет.

-- Через двадцать лет все будут поклоняться солнцу? -- с тревогой восклицает мадемуазель Феррюс.

-- Вероника шутит, -- говорит мосье Феррюс сестре. -- Ты все понимаешь буквально.

-- Через двадцать лет! -- подхватывает Жанина. -- Интересно, где мы будем через двадцать лет?

Она садится на песок, потягивается, как после сна.

-- Как где? Здесь, конечно, -- поспешно откликается мадемуазель Феррюс, боясь, что разговор иссякнет.

-- Ты оптимистка, -- говорит Жанина.

-- А ты думаешь, что я к тому времени уже умру?

-- Я не это хотела сказать...

-- А что же?

-- Я думаю об атомной войне, о китайцах...

-- О, ты считаешь, что кита...

-- Который час? -- вдруг спохватывается мадам Феррюс. -- Должно быть, скоро полдень. Я пойду готовить завтрак.

Она складывает свитер, который вяжет, запихивает его в сумку вместе со спицами и клубком шерсти и поднимается. Ее дочь тоже встает и накидывает купальный халат.

-- Я пойду с тобой, мама.

-- Они не посмеют развязать войну! -- восклицает мадемуазель Феррюс, обращаясь к пляжу, к небу и к морю. -- Это был бы конец.

-- Ты можешь остаться, детка. Все готово. Надо только сунуть жаркое в духовку.

-- Вы думаете, что Мао на это решится? Вы так думаете? Я -- нет! Хотя их и около миллиарда...

-- Может, и мне пойти?.. -- спрашивает Вероника без большого рвения.

Но три голоса одновременно прерывают ее. Мадам Феррюс, Жиль и Жанина говорят хором: нет, нет, не надо, пусть остается здесь, пусть отдыхает, ей надо беречь себя.

-- Я словно футляр с драгоценностью, -- усмехается Вероника. -- Во мне, значит, будущее рода.

-- В каждом ребенке, который должен родиться, -- мило говорит мосье Феррюс, -- заключено будущее рода.

Мадемуазель Феррюс на время прерывает дискуссию о международном положении.

-- Вы уже выбрали? -- спрашивает она.

-- Что выбрала?

-- Как что? Имя! Пора, пора...

-- У нас, кажется, есть еще несколько месяцев впереди.

-- Я придумала несколько имен. Но не уверена, что предложу их вам. Вам, молодым, так трудно угодить. Вам ничего не нравится.

-- А все-таки?

-- Что бы вы сказали, -- решается наконец мадемуазель Феррюс, преодолевая свое недоверие, -- ...о Тибальде? По-моему, это чрезвычайно красивое имя для мальчика.

-- Да, именно для мальчика, -- подхватывает Жиль. -- Девочке оно куда меньше подходит.

-- Боже, до чего ты глуп! Что за школьные шутки!

-- Тибальд как-то отдает средневековьем, -- замечает Жанина.

-- Ну и что же? Во всяком случае, это очень изысканное имя. Одного из наследников французского престола зовут Тибальд.

-- Вот это довод! -- говорит мосье Феррюс. -- Но боюсь, что это имя для нас слишком шикарно. А вы что скажете, Вероника?

-- Я с вами согласна. Явно слишком шикарно.

Час спустя за завтраком мадемуазель Феррюс снова пытается отстоять свой приоритет по части имен.

-- Ну а как бы вы отнеслись к Бертранде?

Семья за столом словно окаменела. Наконец Жиль решается:

-- Боюсь, что это имя трудновато выговорить.

-- А что, это имя тоже в ходу у членов королевской фамилии? -осторожно осведомляется мосье Феррюс.

-- Насколько мне известно -- нет. Погодите, сейчас вспомню... Девочек зовут Изабелла, Клод.

-- Скажи, папа, правда, что граф Парижский мог бы сменить де Голля? Я читала в "Пари-матч", что он котируется как дофин.

-- Маловероятно, детка. Франция вряд ли пошла бы на...

Мадемуазель Феррюс воинственно вскидывает голову:

-- Почему вряд ли? Скажите на милость!..

-- У тети Мирей культ королевской семьи, -- шепчет мосье Феррюс, наклоняясь к снохе, словно доверяя ей тайну.

-- Ну, насчет культа ты преувеличиваешь! Но нельзя отрицать, что все они воистину порядочные люди. Я уверена, что граф Парижский правил бы страной не хуже любого современного политикана. Что ни говорите, а он все-таки последняя ветвь...

-- Да будь он хоть деревом, что из того? -- перебивает Жиль.

-- Вероника, вы любите сельдерей? -- вдруг спрашивает мадам Феррюс. Ее высказывания, вызванные какими-то смутными ассоциациями, часто бывают неожиданными. -- Я подумала, что, может быть, сегодня к ужину... Говорят, это очень полезно.

Вместо ответа Вероника кивает и глядит на свекровь с несколько усталой и натянутой улыбкой.

-- Один мальчик на пляже, -- говорит Жанина, -- уверял меня, что де Голля не переизберут... Его отец -- депутат, не знаю, правда, от какого округа, он в оппозиции.

-- Не переизберут! Смешно слушать! Они...

-- Что-то вы ведете на пляже больно серьезные разговоры, -- замечает Жиль. -- Я знаю этого мальчика?

-- Много они понимают, те, что в оппозиции. Лично я думаю, как тот обозреватель...

-- Я хочу знать, с кем ты дружишь?

-- ...который писал несколько дней назад в "Блокноте".

-- Вот еще! Я имею право дружить, с кем захочу, не спрашивая твоего разрешения!

-- Дети, не ссорьтесь!

-- ...Они просто как пауки в банке, словно во времена недоброй памяти Четвертой республики...

-- А почему он мне всегда все запрещает? Если бы я его слушалась, я бы жила как монашка.

-- Вот видите, Вероника, у нас всегда так, -- говорит мадам Феррюс. -Не знаю, будет ли Жиль так же строг к своим детям, как к сестре?

-- Зато я буду снисходительной. Для равновесия.

-- У нас в классе есть одна девочка из Алжира. Так вот, она рассказала, что ее брат всюду ходит за ней по пятам. Готов запереть ее на замок, чтобы она ни с кем не встречалась. Когда она идет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре, он идет вместе с ней и никого к ней не подпускает. Ее зовут Ясмина.

-- Вот такие нравы мне по душе, -- говорит Жиль. -- Эти достойные люди заслуживают независимости. Ей столько же лет, сколько тебе?

-- Она даже на год старше.

-- В шестнадцать лет приличная девочка не пойдет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре.

-- Послушай, Жиль, -- говорит Вероника. -- Ты, оказывается, чудовищный ретроград.

-- В этом вопросе я его полностью поддерживаю, -- решительно заявляет мадемуазель Феррюс. -- В остальном я редко с ним соглашаюсь. Но тут!.. Боже, теперь царит такая распущенность. Это недопустимо.

-- О! Ты всегда радуешься, когда угнетают молодых, -- говорит Жанина.

По летнему распорядку дня у Феррюсов после завтрака все расходятся по своим комнатам отдыхать.

-- Тебе хочется спать?

-- Нет. Какие у нас планы на сегодня?

Вероника скинула туфли, закурила сигарету и улеглась на кровать. С одной стороны у нее пепельница, с другой -- стопка иллюстрированных журналов.

-- Тебе решать, дорогая. Можно погулять вдоль моря после пяти, если ты не очень устала.

-- Как вчера?

-- Доктор велел побольше ходить.

Когда Жиль остается наедине с женой, у него появляются интонации и жесты, которых не знают за ним его домашние. Он говорит с Вероникой почти материнским тоном, но без сюсюканья. Он полон заботы о ней. Его движения становятся медленными, плавными, словно Вероника очень хрупкая вещь, с которой надо обращаться необычайно бережно.

-- И так красиво возвращаться на закате, вспоминаются...

-- Знаешь, дорогой, ты мне это уже говорил.

-- Ну да? Я уже стал заговариваться. (Он улыбается.)

-- Ты мне даже читал эти стихи. В Венеции.

-- Спорим, что ты не запомнила ни одной строчки?

-- Постой-постой... Помню! "Гиацинтовый, золотой..." Гиацинт -- очень красивое слово.