“Ты права, Филумена!” Об истинных вахтанговцах - Ольга Симонова-Партан

— Пап, а почему же все-таки Рубена Николаевича не арестовали?

— Потому что дед твой был мудрейшим человеком.

— Получше не можешь объяснить?

— Сам диву даюсь всю жизнь. Разные есть, деточка, компоненты, и эзотерического свойства, и земного.

— Давай сначала про эзотерические.

— Бабушка твоя, Елена Михайловна, знала, к кому напрямую наверх обращаться за помощью.

— В Кремль, что ли? — недоумеваю я, пытаясь представить себе хорошо знакомую по фотографиям бабушку-Поливанову в роли кремлевской просительницы.

— Кремль — это не наверх, это в преисподнюю, деточка. Наверх, напрямую… — и загадочно приглушив голос: — к преподобному Сергию Радонежскому!

— То есть как это?! — недоумеваю я… — Она в Троице-Сергиеву лавру часто ездила?

— В лавру она, конечно же, наведывалась, но не в этом дело. Мамин пращур, по имени Кочева Карапчаков, пришел ко двору Дмитрия Донского в 1376 году из татарской орды, принял крещение, стал носить имя Анцифор и женился на дочери князя Серебрянова.

— Это я уже знаю наизусть — сто раз рассказывал… и что? — не терпится мне.

— Сергий Радонежский всегда был духовным наставником Дмитрия Донского и благословлял его на битву с татарами. Это была, как вы сейчас любите выражаться, одна тусовка, — вдруг произносит отец, а я точно знаю, что слово “тусовка” он не выносит — оно случайно сорвалось у него с языка. Сейчас точно отвлечется от главного и начнет рассуждать о русской словесности, раздосадованно думаю я. И точно:

— Ну откуда, скажи на милость, это слово появилось в русской словесности? — мгновенно заводится он, отклоняясь от темы. — Можно та-со-вать карты, это я понимаю… может быть, драка между людьми — по-та-со-вка — это я тоже понимаю, но что такое тусовка?! Откуда это? Есть же превосходное выражение — вести светскую жизнь, выходить в свет… в конце концов…

— Ладно, пап, слово не любишь, а тусоваться любишь — обрываю я его, мне очень не хочется сейчас углубляться в рассуждения об этимологии “тусовки”. — Давай лучше про Сергия Радонежского. — Я прекрасно понимаю, что как превосходный рассказчик отец сознательно оттягивает ответ, для пущего эффекта.

— Вполне возможно, — таинственно продолжает он, — что Кочеву, нашего татарского пращура, крестил или сам Сергий Радонежский, или кто-то из его ближайшего окружения. Ну, мама прямо Сергию Радонежскому и молилась как чудотворцу. Она очень серьезно занималась такого рода вещами до самой смерти… Это ведь очень важно знать, деточка, откуда все началось, и кому молиться, и кого просить о защите. Сейчас уже мало кто об этом знает. Страна Иванов, родства не помнящих.

К слову сказать, через много лет после смерти отца, уже в Новом Свете и в новом веке, на совсем другом витке жизненного пути, мне довелось сдавать трехдневный, сложнейший для меня, аспирантский экзамен по истории русской литературы по-английски. Страх, надо признать, я испытывала панический, поскольку в отличие от аспирантов русского происхождения, учившихся вместе со мной, у меня не было за спиной филологического образования, а в отличие от аспирантов американского происхождения — мой английский был тогда далек от совершенства. Каково же было мое изумление, когда завершающий вопрос всей этой экзекуции прозвучал в устах одного из профессоров-славистов так: “А теперь последний вопрос: что вы знаете о житии и деяниях преподобного Сергия Радонежского?” — и с радостным облегчением я поняла, что сложнейший в моей жизни экзамен, скорее всего, сдала.

— По моему, ты, пап, опять заливаешь, — неуверенно проговорила я тогда, много лет назад, в кафе на Кропоткинской, 36, на самом деле жадно впитывая все услышанное. — Ну хорошо, значит, с эзотерической точки зрения симоновское везение исходит от поливановских молитв, допустим… теперь давай про земные.

И он продолжал:

— На земном уровне — ясное дело — защитник всех известных армян — Анастас Иваныч Микоян. Он отцу всегда помогал и спас ему жизнь, когда грузовик раздавил Михоэлса. Можно сказать, вытащил из-под колес. Рубен Николаевич с Соломоном Михоэлсом должен был ехать в Минск в командировку (оба они были в комитете по Сталинским премиям). Микоян позвонил среди ночи и сказал: “Рубен, не смей ехать в Минск, заболей, исчезни…” и больше ничего не объяснил и повесил трубку. Отец очень расстроился, но решил не ехать. А критик Голубов поехал и погиб. Это уже был аж сорок восьмой год — это я очень хорошо помню, какой это был ужас. Рубен Николаевич относился к Михоэлсу с большим почтением. Вообще этот страх я хорошо мальчиком помню. Микоян так часто звонил, что-то говорил и вешал трубку. Ну пойди пойми, что от чего — может, Микоян как раз и был устроен теми, кому мама молилась. Мы же ничего, ровным счетом ничего не знаем. Мы в лучшем случае можем только о чем-то догадываться. Запомни одно, деточка: то, что удалось твоему деду, по тем временам было высшим пилотажем — уцелеть, не вступив в партию, спасти Театр, а главное — остаться Художником.

Существуют два вахтанговца, без упоминания имен которых ни история любви моих родителей, ни история моей семьи не были бы полными и правдивыми. Это Людмила Максакова и Михаил Ульянов — ведущие актеры театра и ученики учеников Eвгения Багратионовича Вахтангова. Оба они обязаны своим актерским становлением моему деду, Рубену Николаевичу Симонову, оба они, истинные вахтанговцы, всегда были фанатически преданы этому театру. В контексте театральной истории — они корифеи и победители. Именно скандальное происшествие с Людмилой Максаковой послужило причиной изгнания мамы в 1963 году из театра Вахтангова, ее земли обетованной, и легло в основу ее жизненной драмы. Именно Михаил Ульянов занял в 1986 году вахтанговский трон, после изгнания отца из театра Вахтангова — его земли обетованной, с потерей которой он до конца дней своих не смог смириться. Таким образом, мои родители, вахтанговцы до мозга костей, до последнего вздоха, в контексте истории этого театра — побежденные. Эта глава посвящена маминому изгнанию, а одна из последующих — папиному. Нарушение хронологии данного повествования продиктовано моим интересом не столько к точным хронологическим датировкам, сколько к параллельному фатализму судеб двух любящих.

Людмила Васильевна Максакова, публично оскорбленная мамой в шестьдесят третьем году, ныне народная или, как ее называли в застойные времена, “наряднaя” артистка — была в богемной Москве тех ушедших, советских времен притчей во языцех. Выйдя замуж за, как тогда выражались, “фирмача” из ФРГ, которого театральная Москва подобострастно величала “Улей”, она убивала наповал деятелей культуры и искусства своими шубами, бриллиантами, машинами и финансированием кого только ее душе было угодно. Была она человеком щедрым и помогала многим, к кому была, само собой разумеется, расположена. Сорила западными деньгами очень по-русски. Исконно-русская удаль гармонично сочеталась с ослепительной, западного происхождения роскошью.