Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
отнести что-то. Долго стучал в массивную дверь на втором этаже в каком-то скворечнике, пока мне отворили. В большой комнате стоял дым столбом: несколько пожилых людей, мужчины и женщины, сгрудились над обеденным столом, оживленно проверяя облигации
государственного займа. Низко висящая лампа в роскошном шелковом абажуре ярко
освещала пятачок с газетой, лежащей на животе хозяина. Ему громко называли номера
ценных бумаг, изредка он после торжественной паузы веско произносил: — Погашена…
— Выигрыш — такой-то…
Повсюду на столе высились мятые кучки облигаций. Лица собравшихся блестели от
пота. В комнате царил нездоровый ажиотаж.
Затем роли переменились. На меня никто не обращал внимания. Майор
Григорьевич теперь громко называл серию и номер, кто-то другой повторял цифры, еще
один — проверял. В воздухе витало ожидание и явственно пахло деньгами.
Я сделал то, зачем меня послали, успев мельком рассмотреть красивую удобную
мебель, в ползвука работающую радиолу с зеленым пульсирующим глазком точной
настройки, и две огромные, украшенные блестящими металлическими шарами кровати со
множеством разнокалиберных пуховых подушек.
Так и осталась в моей памяти навсегда эта атмосфера чуждого для меня затхлого
жилища, да потные лица с жадно горящими глазами. И все это, увиденное впопыхах, как-то плохо укладывалось с тем, что я слышал не раз о Майоре Григорьевиче дома.
Оглядываясь теперь назад, я все лучше понимаю, что моя любимая мамочка никогда не
умела разбираться в людях. И, справедливости ради, замечу: качество это, очевидно, передалось мне по наследству.
Мама считала, что честнее Майора Григорьевича нет человека на свете. И что
таких людей, как он, вообще не знает природа. Ведь на консервном комбинате, где
работает почти десять тысяч человек, только один он (когда вокруг гниют сотни тонн
16
красного сырья!) — развертывает пакет с принесенным из дому обедом и ест жареную
рыбу с черствым крошащимся хлебом всухую. А когда ему дружески предлагают
принести с сырьевой площадки парочку помидор, с ними ж вкуснее! — отвечает угрюмо:
— Не нуждаюсь…
— Но почему же? — удивляются сотрудники
— Они — не мои! — ставит точку упрямый начальник.
Вот каким честным человеком был заведующий сырьевой площадкой, главный
сеньор — помидор консервного комбината Майор Григорьевич Орлов.
А между тем, честнейший Майор Григорьевич был лицом материально
ответственным. Надо ли говорить, что по этой части у него всегда был полный ажур. Все
сырье, поступающее на консервный комбинат, проходило через сырьевую площадку и
огромные при ней склады. От начальника этого хозяйства зависело многое. Он мог
списать — или нет! — любое количество сырья на усушку, порчу и разные прочие
обстоятельства. Наверное, находились председатели колхозов, предлагавшие все, что
угодно, за сущий пустячок: принятие в зачет пару сот тонн "воздушных" поступлений, что дало бы им возможность без особого напряга выполнять святая святых
социалистического планового хозяйства — государственный план уборки урожая.
Не думаю, чтобы у них что-нибудь получалось. С таким, как Орлов, начальником
сырьевой площадки руководство комбината могло спать спокойно. Сам не брал и другим
не давал, пример и образец в одном лице и ипостаси.
Но однажды на комбинате случилось нечто такое, что сильно расстроило мою
маму, как я уже говорил, не сильно разбиравшуюся в людях, а еще больше — не любившую
ошибаться в них. Майора Григорьевича выгнали с работы. Суть дела, вкратце, такова: приехал экспедитор с Западной Украины и разгрузил у него около тонны экзотического
приправочного продукта — острейшего кайенского перца. Узенькие удлиненные плоские
темно-красные стручочки. Кто знает, что это такое, может себе представить, какие
сумасшедшие деньги стоит партия подобного товара. Для нужд Херсонского консервного
комбината, крупнейшего в Европе, ее должно было хватить на несколько лет.
Но доверчивый западенец, привыкший на своей Полоныне к чистоте во
взаиморасчетах, сделал что-то не так. То ли не сдал при взвешивании груз под расписку, то ли потерял накладную, во всяком случае, когда он утром следующего дня прибежал к
Орлову и попросил подтверждение приема кайенского перца, тот ему отказал. Сказал, что
не знает, о чем идет речь, не имеет представления ни о каком перце, да и того, что имеется
на комбинате, вполне хватает.
Потрясенный экспедитор не верил своим ушам:
— Як це вы мэнэ нэ бачилы, я ж учора з вами розмовляв, вы ще комирныка
выклыкалы…
— Ничего не знаю, — стоял на своем честнейший сеньор-помидор, — иди, не мешай
работать!
Экспедитор бросился на склад. Кладовщик, с которым они вчера скурили пачку
папирос по время приемки, делал вид, что видит его первый раз, пожилые грузчики
угрюмо отворачивались.
— Що ж вы робытэ, хлопци! — в отчаянии умолял их несчастный, — вы ж мене
погубылы, в мэнэ симья, диточкы…
Перед обедом экспедитор чудом прорвался к генеральному директору комбината, а
уже через час злополучный склад был опечатан, начала работать комиссия по проверке
жалобы. В составе этой комиссии была мамочка.
На что рассчитывал старый Орлов — понять трудно. Восемьсот пятьдесят
килограммов кайенского перца в легких влагоустойчивых пакетах были обнаружены в
одном из глухих отсеков, аккуратно штабелированные и заботливо прикрытые новеньким
брезентовым тентом.
17
Возбуждать уголовное дело не стали — слишком много лет проработал Майор
Григорьевич на комбинате, но уволили его моментально.
Он, правда, еще не совсем понял ситуацию: ходил наверх, просил, на первый раз, простить, плакал, но все было бесполезно. Директору слишком хорошо запомнились
обреченные глаза несчастного экспедитора, который молил его на коленях:
— Спасить мэнэ, спасить, будь ласка, якщо не знайдэтэ пэрэць, дорогы додому в
мэнэ нэмае… Залышиться однэ — покинчиты з собою…
— Не сотвори себе кумира! — не раз после того говорила бабушка моей доверчивой
мамочке, имея в виду тот факт, что честность, как нравственный продукт человеческой
цивилизации, субстанция весьма специфическая: абсолютной честности природа не знает.
Чаще всего, люди, честные в бытовых мелочах, которые никогда не позволят себе
чего-нибудь прихватить, возвращаясь, например, из гостей, на чем-то крупном как раз и
могут споткнуться.
А бывает наоборот: люди, честные по крупному счету, другой раз, по мелочам –
мельчают…
С тех пор прошло много лет. Недавно я решился посетить консервный комбинат, на котором работал в годы своей юности. От него сегодня мало что осталось: громадные
каменные остовы бывших цехов, сквозь разбитые окна которых вольготно гуляет
промозглый осенний ветер. Когда-то здесь было шумно, весело, остро пахло жареными
семечками у двухэтажного халвичного цеха. А в этой разбитой, с выпирающими ржавыми
прутьями будке сидела милая девушка-диспетчер, благосклонности которой я так
добивался. Где стол был
