Газета День Литературы # 101 (2005 1) - Газета День Литературы

Антонио, "слащавый мытарь", ненавистен Шейлоку потому, что дает взаймы без процентов и ругает евреев (а надо сказать, что чувство национального достоинства тоже необычайно сильно в Шейлоке и потому тоже извращено). Дающий без процентов, по-приятельски — опасный конкурент ростовщика, он — прямая угроза его величию и могуществу, он, чего доброго, усомнится, что человека вообще можно продать за тридцать серебренников.

Дополнительный штрих в образу Шейлока — сцена с тремя ларцами и женихами Порции, хотя прямо она никак его не касается.

Здесь опять, снова, настойчиво подчеркивается шекспировская мысль о нетленности человеческих чувств. Выбор трех ларцев: золотого, серебряного и свинцового, — общеизвестный сказочный мотив. И опять: те, кто ставят на золото, на серебро, эгоисты и корыстолюбцы, принцы Марроканский и Арагонский, — проигрывают; им не дано знать ни любви, ни дружеского участия. Басанио же не пугается надписи: "Со мной ты всё отдашь, рискнув всем что имеешь", — и открывает свинцовый ларец. И потому находит в нем благоприятное для себя решение:

Да, ты личина правды, под которой

Наш хитрый век и самых мудрых ловит, —

Ты, золото блестящее! Мидаса

Ты жесткий корм! Я не хочу тебя!

И не тебя, посредник тусклый, пошлый

Между людьми! — Но ты, простой свинец,

Скорей грозящий, чем сулящий блага, —

Ты бледностью своей красноречив:

Беру тебя — будь выбор мой счастлив!

Хорошо этим относительно молодым бизнесменам, охотникам за богатыми невестами! А каково Шейлоку? Ведь он уже немолод, у него дочь на выданье. И всё же он еще поборется…

Стяжательство — удел хитрецов и честолюбцев, тех, кто воспринимает мир как арену борьбы. Воспринимать его иначе — дело немыслимо трудное, потому, вообще говоря, что всякое преуспеяние, выделение из среды равных иначе и невозможно, как через выбор цели. Однако Шейлок в целях предусмотрителен сверх всякой меры: даже в Библии, в заповедях своих предков он ищет оправдания стяжательству. И находит в ловкости Иакова:

… заметьте,

Что сделал он: условился с Лаваном,

Что всех ягняток пёстрых он получит.

Когда же овцы, полные желанья,

Осеннею порой пошли к баранам

И дело зарожденья началось

Меж этой пышношерстною породой, —

Хитрец узоров ветки обдирал

И в самый миг зачатия их ставил

Он перед зачинающею маткой;

Зачавши так, приплод они несли

Сплошь пестрый; всё Иакову досталось.

Вот путь к наживе — он благословен…

Ели бы всё было так просто! Если бы это было так, этот пройдоха, взявший в заложники, вроде той овцы, даже собственную дочь Джессику, не знал бы столь сокрушительных поражений и зрители не сочувствовали бы его горю, позору и страданиям!

Шейлок отвержен не только по роду занятий — он ростовщик. К слову сказать, в шекспировское время евреи и не могли рассчитывать на иные занятия, кроме торговли: участие в гражданской жизни было для них ограничено. Он отвержен еще и по свойствам характера, как заметил еще Пушкин, в нём намешано много чего: "Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен". Ну и конечно, страстей у него хватает. Он прообраз тех коварных грязных таинственных восточных скряг, которые затем появятся и у Бальзака в романах, и у Пушкина, и у Гоголя в "Портрете". Даже этот возвышенный Антонио, такой предупредительный со всеми, называет его собакой и плюет на жидовский кафтан. Полная отверженность, чем, впрочем, не удивишь многих изгнанников. Казалось бы, перед нами законченный злодей, как Яго, как Ричард III. Но гений Шекспира в том и состоял, что он, в отличие от классицистов, у которых скупой только скуп, умел придать черты человечности даже злодею, возбуждая тем самым доверие читателя и зрителя к объемному выпуклому изображению. Шиллер или, скажем, Шелли в своей трагедии "Ченчи" ограничиваются в подобном случае собранием уродств: их злодей — злодей до конца. Шейлок не возбуждает в нас страха, отвращения, ужаса. Нет, напротив, подчас — жалость. Он — человек с подавленными, извращенными чувствами, он несчастен, он заслуживает сострадания, а ведь и наказан! И Джессика, "самый крупный бриллиант" Шейлока, убегает с Лоренцо. Нет сомнения, Шейлок любит свою дочь и привязан к ней, но — опять-таки — сквозь призму золота, в надежде на пёстрых ягняток, извращенно, бесчеловечно. Не позавидуешь родственникам денежных воротил в смысле личного их счастья. Для Шейлока очевидно, что виновник всех его проблем — Антонио. Но не может быть, чтобы он, Шейлок, с его чудовищным богатством, не смог сломить врага! И Шейлок использует неосторожное поручительство Антонио — его благородный жест в пику низкому еврею; он, человек сильных, неудержимых страстей, загорелся, когда появилась реальная возможность потребовать с должника фунт мяса. Он, "угнетённый, угнетает сам", а угнетён он в нашем случае благородством, силой великодушия Антонио и симпатиями венецианцев к нему.

Претензии Шейлока доказательны, по крайней мере красноречивы. Он апеллирует к венецианским законам: с какой стати дож владеет рабами, а ему, бедному еврею, нельзя потребовать неустойку, — кто из них более прав? Он говорит, имея в виду рабов дожа:

Их, как своих ослов, мулов и псов,Вы гоните на рабский труд презренный…Так кто же чума, кто поработительВенеции, — он, Шейлок, или дож?

Вопрос, надо признать, основательный. Богач, конечно, тянет на себя одеяло чужих людских возможностей, но властитель в силу своего положения впрямую обрекает подданных на страдания и смерть. Кто же более жесток: добряки ли, которые лицемерно прикрывают свое неукоснительное следование жестоким законам жизни, или он, Шейлок, которому ни к чему этот глупый маскарад? Ведь и Антонио, и Шейлоком правят деньги — то есть экономические отношения. Шейлок цинично обнажает суть нелюбовных отношений (тридцать серебренников за человека; он, как говорится, обнажает прием, сознательно принимает философию жестокости и подавления). Антонио, дож, Грациано, женихи и даже очаровательная богачка Порция об этом не задумываются и принимают бессознательно. Скажи дожу, что он мерзостнее, чем еврей Шейлок, раз владеет людьми, — дож оскорбится… Но это так. И несчастье Шейлока в том, что он слишком уж уперт в болевой нерв отношений собственности, слишком прямолинеен. Жизнь диалектичнее, нормы изменчивее; рассеянное зло люди принимают, собранное в одном человеке — отвергают. Сам себе могилу роешь, если ничем не пытаешься прикрыть власть чистогана. Эта-то казуистика, ложь и лицемерие проявляются и в доводах Порции-судьи, способность чёрное делать белым, подтасовывать категории. Шейлок посрамлен, его богатство разорено, его дочь украдена, сам он опять унижен, его всячески поносят: ах ты, мерзавец такой-сякой, как же ты смеешь играть в открытую, когда мы все в масках?!

Итак, благородство побеждает. Дож, благородный человек, так долго говоривший о сострадании бессердечному Шейлоку, пойдет угнетать тысячи своих слуг-рабов, Антонио, благородный человек, отдаст приказ опять грузить суда товарами, матросы, грязные и потные, понесут его тюки, он станет любоваться бриллиантом Шейлока, перешедшим к нему благородным путем, и толковать о благородстве, благородная Порция дурачит суд, а потом вместе с благородной Нериссой они благородно разыграют мужей. Всё шито-крыто, благородно, Шейлок пущен по миру, Добро побеждает зло.

А что же наш незадачливый заимодавец? Может, так ему и надо: не открывай правил общественных игр, не плюй против ветра? Когда все играют свадьбу, присоединяйся к ней. Умнее других хочешь быть?

Опускается занавес.

Однако не оставляет нас, читателей и зрителей, некая общая печаль, касающаяся в частности и этого рыцаря наживы, которого погубила неуступчивая ненависть к должнику.

Илья КИРИЛЛОВ. НЕПРОЩЕНИЕ

Год назад в ноябрьской книжке "Нашего современника" была опубликована повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана" — первое после восемнадцатилетнего перерыва крупное произведение автора. Общественный резонанс не был слишком широким. И это к лучшему. Шум не отвлекал нас от нашего личного переживания книги.

В центре повествования — вспомним еще раз узловые моменты сюжета — жизнь рабочей семьи в промышленном городе в девяностые годы. Нетрудно представить, каковы условия этой жизни. Разваливаются бывшие советские предприятия, новые либо не создаются, либо носят мошеннический характер. Город пронизывает пышное соцветие рынков, где хозяйничают кавказцы. Они уже не хотят стоять у прилавков сами, нанимают за бесценок русских.