Статьи из газеты «Вечерняя Москва» - Дмитрий Быков

Ибо, как явственно читается между строк (а Сурков сделал все для того, чтобы его текст читался именно так), — народ не понимает своей пользы. Железной рукой загоним человечество к счастью.

Я вообще с крайним недоверием отношусь к любым попыткам российского самоуничижения. «Из нас, как из дерева — и дубина, и икона»; «Широк русский человек, я бы сузил»; «С нами иначе нельзя» — все эти стандартные формулы пахнут уничижением паче гордости и служат, как правило, для того, чтобы тем вернее распалить свое национальное чувство.

Русский национализм вообще стоит на этом самоуничижении, на некоторой достоевской подпольности: я хуже (несчастнее, забитее) всех, но именно этим я лучше (чище, духовнее) всех. По этой же формуле оправдывается и зверство: это всего лишь изнанка, зеркальное отражение русской беспредельной духовности; русский человек беспределен во всех направлениях, и если ничем не ограничены его духовные, эстетические, космические и прочие порывы — стало быть, нет ему ограничителя и в насилии, буйстве и самоистреблении.

«Аль у сокола крылья связаны, аль пути ему все заказаны?» Апология этой беспредельщины составляет одну из любимых струн на придуманной четырехструнной балалайке профессионального патриота. Три остальные струны тоже отлично знакомы всякому специалисту по политической риторике: весь остальной мир сговорился нас извести; без пьянства и воровства в России ничего не делается, ибо сама идея закона противна русской широкой натуре; и, наконец, излюбленное «С нами иначе нельзя».

Меня всегда поражала именно эта легкость перехода от самоуничижения к самовосхвалению: да, мы быдло, мы дети Шарикова! — и именно поэтому мы вам сейчас покажем! Чем больше себя унизишь — тем выше потом воспаришь.

Высказываниями вроде «Преображенские уехали, а Шариковы остались» проще всего легитимизировать, узаконить любые действия власти. Интересный вообще генезис у этого выражения: «С нами иначе нельзя». Почему считается патриотичным любить именно самую жестокую, бессмысленно кровавую власть? Почему патриоты до сих пор ходят на демонстрации с портретом Сталина, который в деле истребления русского населения смело может соперничать с Гитлером? Да потому, что именно такая власть освобождает народ от всякой ответственности.

При такой власти ему все можно: на ее фоне он прямо-таки свят. Воровство, лень, тупость, попустительство, садизм — все списывается на войне, которую власть ведет против собственного народа; вот почему военная риторика так популярна у патриотических публицистов. «С нами иначе нельзя» — на деле означает «Нам все можно». Если власти можно врать, убивать без суда и следствия — значит, и нам можно доносить, обманывать, подсиживать, громить, «грешить бесстыдно, беспробудно»… При демократии обвинить некого, кроме себя.

Сегодня народ готов терпеть, когда его называют коллективным Шариковым. Он отлично знает, что с этого нижнего «до» начинается путь к верхнему «ля» патриотического самоподзавода: да, мы такие, и именно поэтому всему остальному миру сейчас станет жарко! Жириновский тонко играет на ненависти-зависти своего электората к загранице: умные уехали. Ну и пусть уехали! У нас тут все ДРУГОЕ. Мы тут себе сейчас устроим правильную жизнь, без всяких Преображенских, которым больше всех надо. Если кто из Преображенских еще не спрятался, мы не виноватые. И — три-четыре… Страну очень хотят превратить в империю Шариковых. Чтобы постоянно внушать: никакой другой власти вы не достойны. Не развиты. Не доросли. Сами хотите в стойло. Вот и получайте стойло. Они, наверху, отлично умеют внушать нам, что мы «сами хотим» всего. И что нам виднее. И грабежа в девяностые сами хотели, и заморозка сегодня тоже хотим — как будто у населения не осталось уже ни глаз, ни ушей, ни памяти.

Они уехали…

Но тут уж я — далеко, конечно, не Преображенский ни по интеллекту, ни по происхождению, — хочу возразить Владимиру Вольфовичу. Уезжала из страны отнюдь не только духовная элита — точней, уезжала лишь часть элиты, довольно специфическая. Ехали либо те, кому уж вовсе ни при каких обстоятельствах не находилось работы в условиях так называемой демократии (физики-теоретики, биологи, филологи — все, кроме прикладников), либо те, кто давно был ориентирован на отъезд и в «этой стране» никак себя не видел. Таких было много, Россия над этим поработала — она вообще не самая ласковая мать для умных и деятельных своих сыновей, но дуракам от нее достается ничуть не меньше. Трудная страна, что говорить. Но как раз довольно значительная часть научной и художественной элиты никогда не была ориентирована на отъезд — до такой степени держалась она за эту землю, что физики шли в предприниматели, а филологи — в учителя или в торговцы, и вовсе не потому, что на Западе они никому не были нужны. На Западе, если хотите знать, все нужны. Там каждый на что-нибудь сгодится, лишних солдат в армии не бывает. И не надо думать, что каждый отъезжант обязательно проходит в Штатах или в Австралии этап посудомойства или проституции: это наследие советской пропаганды семидесятых годов, когда еврей из роскоши превратился в средство передвижения и население помаленьку ломанулось из Отечества в первую же приоткрывшуюся щелочку. Всем нашлось бы место, даже если бы в один прекрасный день разъехалась вся Россия, включая сельскую, провинциальную, все быстрее теряющую человеческий облик, несмотря на стремительный рост ВВП.

И тем не менее очень многие — не уехали; я склонен считать, что это позиция достойная. Конечно, когда в восьмидесятые годы некоторые отъезжанты стали наезжать в гости, они даже и с весьма высоких трибун говаривали: все, кто остался, — рабы. Все, кто выживал при этой власти, — ее союзники. Позиция понятная: если ты уехал, всегда хочется оправдать этот выбор, доказать его единственную правильность. Многие и до сих пор доказывают — сами себе.

…а мы остаемся

И не надо думать, что уезжают только лучшие. Уезжают очень часто — слабейшие, те, кому невмочь оставаться под гнетом российских обстоятельств и сохранять верность себе.

В России осталось очень много народу, и многие из оставшихся благополучно состоялись — и как ученые, и как писатели, и как исполнители классической музыки. У них хватило мужества преодолеть как либеральные, так и тоталитарные гипнозы. И приравнивать их всех — нас всех — к Шариковым… это увольте, господа.

Если вы хотите здесь установить режим, идеальный для быдла (которым вы все втайне считаете избравший вас народ), — попробуйте. Очень может быть, что у вас получится, — но это будет далеко не так просто, как вам рисуется. За время вашей власти — сначала якобы либеральной, теперь перекрасившейся, а в смысле презрения к народу абсолютно неизменной, — тут успело вырасти поколение, умеющее преодолевать трудности, а не бегать от них. И те, кто не уехал тогда, — уж как-нибудь не уедут и теперь; еще наивней думать, что они эмигрируют на кухни.

Есть, конечно, вариант — и он вероятен, нечего прятаться, — при котором отъезд окажется единственной альтернативой аресту или погрому. Тогда, конечно, бежать придется — это будет уже не добровольный выбор участи, а единственное спасение. Но ведь и до этого надо довести. Надо превратить страну в стадо, а это тоже не самое простое дело. Ибо несмотря на наличие в стране достаточного количества врунов, манипуляторов, упомянутых профессиональных патриотов с четырехструнными балалайками и самых пещерных националистов языческого толка, — в ней преобладает талантливое, умное и человечное население. Россия прошла через страшный соблазн — соблазн отъезда; это сегодня страна НЕУЕХАВШИХ.

Остался тот, кому действительно надо; тот, кто любит «эту страну». Не такой, какой ее преподносят патриоты, а такой, какая дала миру величайшую культуру и примеры истинно христианской жертвенности. Ненасильственной. Свободной. Ради этой России имело смысл оставаться. А пока в стране есть хоть десяток людей, которые ее действительно любят, — в шариковизации Отечества не преуспеют ни Жириновский, ни Сурков, ни другие профессора Преображенские в области промывания мозгов.

7 октября 2004 года,

№ 189(23987)

Забыть октябрь?

Вычеркнуть 7 ноября из русской истории все равно не получится. Как горький урок, который надо помнить, и как вечное напоминание бездарной власти о том, какой ценой и она, и народ платят за эту бездарность. И еще много о чем напоминает нам 7 ноября. Так что с выходными или без выходных, с парадами или без парадов — мы отмечать эту дату будем. Мы — это все, кто помнит русскую историю и надеется на ее выход из замкнутого круга.