13 Сектор. Следствие против знатоков - Михаил Левандовский

Мы прошли в приватную комнату. Пять квадратных метров полумрака, диванчик, стол с мраморной столешницей, на ней — лампа со стержнем в виде голой девушки и красным матерчатым абажуром. Тканевые обои под девятнадцатый век — рубиновые с золотым — смотрелись по-мопассановски. Две картины из жизни веселых парижских заведений тоже соответствовали общему духу. Только изображение былинного героя, витязя на распутье, в честь которого и был назван клуб, резко выбивалось из общей обстановки. Суровые глаза и густая черная борода мрачного домостроевского патриархата. Впрочем, каждая из трех дорог, нарисованных перед рыцарем, приводила к девушке: блондинке, брюнетке или рыжеволосой, — и на девушках не было ничего, кроме туфель. Воистину распутье.

Юля начала раздеваться. Фигура у нее была изумительная. Золотистая лоснящаяся кожа, точно покрытая тончайшим слоем какого-нибудь редкого экзотического масла. Так приятно, наверное, было бы провести рукой по Юлиной коже. Округлое бедро — пока поднимаешься по нему взглядом до лица и волос, много раз испытываешь искреннее восхищение, смешанное с удивлением, что тебе выпало такое счастье. Длинные стройные ноги в переливах капрона вызывали головокружение. Густые светлые волосы, и вокруг них полумрак приватной комнаты будто бы рассеивался. Грудь чуть больше, чем предпочитают поклонники Одри Хепберн, то есть целых полтора — мой любимый размер. Изящная линия шеи, ярко-голубые глаза и тонкие губы.

Я пожирал Юлю глазами, но с некоторой машинальностью — мысли не уходили, напротив, обрушивались на голову, которая болела так сильно, что хотелось оказаться в других месте и времени и, возможно, даже другим человеком.

В памяти всплывал голос Александра Георгиевича Щукина — генерального директора страховой компании «Златоглавая»: «С грустью отмечаю, что развитие нашего контакт-центра остановилось. Дирекция клиентского обслуживания все еще в зимней спячке? Ничего, что август на дворе?»

Да, этот выходец из серьезных структур, склонный к использованию риторических конструкций, всегда выражался корректно. Еще тогда можно было почувствовать, что это не к добру. А я был спокоен… Контакт-центр, поднятый моей компанией практически из руин, работал как часы, отчего на графиках и не было роста. Конечно, начальству приятнее видеть, как кривая уровня обслуживания круто взмывает вверх с жалких двадцати процентов до девяноста, чем наблюдать унылую битву за рост с девяноста целых и одной десятой до девяноста целых пятнадцати сотых. Хотя это самое интересное. Для тех, правда, кто понимает.

Нужен был Проект с большой буквы. Чтобы все восхитились. И вот он! А голос личной помощницы Александра Георгиевича в те редкие моменты, когда она набирала мой внутренний номер, становился похож на разлитую бочку патоки. Приглашение от производителя гарнитуры на конференцию и демонстрацию оборудования в Копенгагене давало возможность сделать что-нибудь красиво…

Видимо, последнее слово я повторил вслух. Юля посмотрела мне в глаза. На полу небольшой комнатки уже можно было наблюдать кучку вещей: мини-юбку, передник и очень трогательно выглядывающие из его кармашка блокнот и карандаш.

В тридцать восемь лет смотреть на полуодетую девушку и думать о графиках — знак нехороший.

Кто я теперь? Безработный неудачник, который к тому же обвиняется в мошенничестве. Самое время девушек раздевать.

Юля погладила меня по лицу. Надеюсь, я ничего не сказал, вышло бы неловко.

К вещам на полу присоединился прозрачный газовый верх. Считать его одеждой я готов не был. Тем не менее всё это время ему удавалось кое-что скрывать: под правой грудью Юли оказалась татуировка большой императорской короны. Та, наверху которой шпинель, вполне изящная.

«…Да нет, все началось раньше, — продолжала сверлить мысль, — когда я уехал от… Черт, не помню, как звали. Дашенька. Как забыть? Сотрудница из дальнего офиса в Барвихе».

— А дальше надо? — спросила Юля.

Вопрос не показался мне неожиданным. Неужели опять проговорился? Да нет. Кажется, она стесняется.

— Ну, — я постарался улыбнуться, — в программу это входит.

Эх, не надо было соглашаться.

И безо всякого танца матерчатый треугольник трусиков аккуратно лег на диван для гостей. Гладкий лобок с ниточкой светлых волос, уводящей в такое пространство, чьи манящие образы на миг вымели из моей головы все другие мысли и настойчиво призывали к хорошо известному, но всякий раз поражающему действию, которое начинается с движения в паху, а заканчивается… Я почувствовал, как стала мешать мне одежда, особенно брюки. Я потянулся, было, к ремню, чтобы ослабить его давление, но вдруг представил, как кривая роста, показавшись из ширинки, вдруг теряет в показателях под глумливые смешки моих директоров, и вернулся в реальность. Стало прохладнее. Процесс в паху остановился, и, похоже, что надолго. Я снова стал смотреть на Юлю как на движущуюся недосягаемую картинку, а не как на живую женщину, до которой могу дотянуться рукой. Изучал её глазами, уже не испытывая желания. На Юлином бедре, очень высоко, просматривалась вторая корона — с зубцами. В другое время я бы обязательно наклонился к ней, чтобы посчитать число зубцов, посмотреть, есть ли на ней жемчужная осыпь или земляничные листья, и определить, графская она, герцогская или маркизова.

— Ты любишь монархию?

— Я? — засмеялась Юля. — А я пышность люблю…

Ого, абсолютно голая официантка стрип-клуба ссылается на Тэффи[6]!

— Я оденусь, хорошо? Для меня это и без того непривычно. Да, кстати, ты извини, но приват — единственный пункт меню, за который чаевые идут непосредственно нам, а не в общий котел.

— Ясно, — ответил я и достал из кармана три тысячи. — Прости, сейчас больше не могу.

— И так достаточно. Я бы и не попросила, но надо за квартиру платить.

— О чем речь? Юль, я не хочу тебя терять, а когда я в следующий раз в клубе буду, пока не знаю.

— Телефон я тебе не оставлю. Нам запрещено.

— Скажи, как твоя фамилия, я найду тебя в социальных сетях.

— Измайлова, — чуть замялась Юля. — Как парк.

По многолетней привычке я подсчитал расходы сегодняшнего дня: коньяк, приват, чаевые, паста эта непонятная, такси. Где-то тысяч девять вышло. За три часа мой «фонд борьбы» похудел процентов на десять, а новых поступлений отнюдь не предвиделось.

Вечер завершился в шесть утра. Охранники клуба вызвали мне такси. Они знали: я рассчитаюсь. К счастью, коронную фразу девятнадцатого века «запишите на мой счет» в клубе «Распутье» для постоянных клиентов никто не отменял.

Глава четвертая

Голова раскалывалась, в глаза бил луч света, кто-то прохаживался по щекам, потом по носу, лбу…

С трудом разлепил глаза. На потолке отражал время проекционный будильник: десять сорок четыре. Да я же на работу опоздал! Фокстерьер Даррелл показал клыки и прыгнул мне на грудь, потом еще раз, и еще, и еще… Весело ему. Пока я был в Дании, пес развлекал родителей, живущих этажом выше. А сегодня отцу нужно было к врачу, он выгулял собаку с утра и забросил ко мне. Очевидно, решил, что я вчера загулял и опоздаю на работу. Честно сказать, иногда я позволял себе опоздания, все-таки директор.

Даррелл понял, что я проснулся, спрыгнул с кровати и через тридцать секунд появился на ней с мячиком в зубах, который уронил мне на грудь. «Ну что, хозяин, пора приносить пользу обществу, — читалось в его глазах. — Играй».

Фокстерьеры — создания радостные и упорные. Мой считает, что человек выведен природой специально, чтобы бросать ему мяч.

Он чем-то похож на меня, а чем-то на своего тезку-писателя — гуляка, обжора, почти алкоголик (у собак страсть к вину заменяет любовь к чесноку, который для них крайне вреден и бьет им по печени). Единственное, чего нет во мне и что есть в Даррелле, — это спокойное упорство английского джентльмена. Даррелл думает так: если нечто должно случиться, то случится, и, значит, будь что будет.

Однажды на моих глазах он пытался съесть бульмастифа, превосходящего его в объеме от двадцати семи до шестидесяти четырех раз, насколько позволили понять предварительные вычисления, которые я сделал, стараясь отодрать свою собаку от чужой. Бульмастиф думал ровно о том же, только медленно, и наличие фокстерьера на своей ляжке воспринял как мелкий каприз природы. Приди ему в голову мысль, что это собака, которая, более того, пытается подраться, боюсь, что дни Даррелла были бы сочтены. Меня же бульмастиф посчитал достойным соперником. Но обошлось. Потом долго перевязывали, конечно. А на морде Даррелла не появилось ни капли сомнения. Надо значит надо. Долг велел грызть.

Я вспомнил рассказы заводчицы о том, что папа Даррелла живет в Англии и происходит из семьи английского графа. Думаю, с таким же упорством младшие сыновья завоевывали Индию[7]. Надо значит надо.