Грановский - Захар Каменский

В полемике с Грановским Герцен и Огарев доказывали идею единства исторических и естественных наук, подчеркивая особенно значение последних. Грановский, который еще в первом своем курсе (1839/40 уч. г.) и в 40-х годах сам отстаивал идею связи науки истории с естествознанием, воспринимал это доказательство как попытку принизить специфику исторического знания, его ценность как такового. Возражая друзьям, Грановский писал Огареву (январь 1848 г.): «Да, история великая наука, и, что бы вы ни говорили о естественных науках, они никогда не дадут человеку той нравственной силы, которую она дает» (87 449). Спорили о герценовских «Письмах об изучении природы», о Jenseits и Diesseits (посюсторонность. — См. 72, 121), и обсуждение всех этих вопросов обнаруживало теоретические разногласия. Передовая молодежь сразу обратила внимание на разногласия — и встала на сторону Герцена. «Прежде, чем мы сами привели в ясность наш теоретический раздор, — вспоминал Герцен, — его заметило новое поколение, которое стояло несравненно ближе к моему воззрению. Молодежь… сильно читала мои статьи о „Дилетантизме в науке“ и „Письма об изучении природы“… университетская молодежь, со всем нетерпением и пылом юности преданная вновь открывшемуся перед ними свету реализма, с его здоровым румянцем, разглядела, как я сказал, в чем мы расходились с Грановским. Страстно любя его, они начали восставать против его „романтизма“. Они хотели непременно, чтоб я склонил его на нашу сторону, считая Белинского и меня представителями их философских мнений» (47, 72, 204; 206–207).

И отчасти Герцену это удалось. В годы, когда происходили эти теоретические дискуссии, Грановский напряженно работал над огромным историческим материалом и пристально изучал революционный опыт Западной Европы, особенно революций 1789 и 1848 годов. Это помогло Грановскому сблизиться с Герценом, хотя к единству они не пришли. Однако это повлияло на его социально-политические взгляды — отношение к народу, к революции, к будущему человечества и России. Вот что он писал Герцену в 1849 г.: «От прежнего романтизма… я отделался. [18]46 год прошел для меня мучительнее, чем для вас, но я вышел из него здоров. Слава богу. А внутренняя связь с тобою и Огаревым еще укрепилась. Если бы нам пришлось встретиться, мы, вероятно, не разошлись бы более в понятиях. Для нас обоих прошло, кажется, время опытов, догадок и чаяний — пора знать досконально и не бояться узнанного» (12, 94). Эта фраза звучит прямо как признание правоты Огарева в том его замечании о «бегстве от несчастья», которое мы только что привели по воспоминаниям Герцена в «Былом и думах».

Насколько существенно было влияние Герцена и Огарева на Грановского, видно также и из того, что многие идеи, которые сам Грановский позже пропагандировал в своих курсах, вполне созвучны идеям Герцена. Подчеркивая идею самобытности наций, Герцен пишет: «Чем больше, Грановский, ты взойдешь в физиологию истории, в naturwissenschaftliche Behandlung (естественнонаучное объяснение. — З. К.) ее, тем яснее сделается для тебя, что история только и отделяется от природы развитием сознания… каждый народ представляет результат… всякой всячины, условий климатологических и иных» (47, 23, 184). Мы увидим, что именно с курса 1849/50 учебного года Грановский особенно настоятельно проводит идею зависимости истории от географических, антропологических и иных материальных факторов, все более входит в то, к чему его ведет Герцен, — в «физиологию истории». Как ни важны эти письма и признания с их резкими, определенными суждениями, не следует, однако, преувеличивать степень воздействия Герцена на Грановского.

Они показывают лишь, что Герцен и Огарев содействовали тому, что в конце 40-х годов в мировоззрении Грановского обнаруживаются некоторые новые тенденции, но не более того. Ибо если Грановский и писал Герцену, что от былого его романтизма не осталось и следа, что они не разошлись бы более в понятиях, то это, конечно, сильное преувеличение. Анализ мировоззрения Грановского конца 40-х — начала 50-х годов покажет нам, что, как ни эволюционировали взгляды Грановского в ту сторону, в которую вел его Герцен, он не стал, как Герцен, материалистом в философии. Он не стал ни утопическим социалистом, ни революционным демократом, ни атеистом. Да и переписка двух друзей, как и их письма к третьим лицам, показывает, что единомыслия в вопросах общефилософских они не достигли.

Социально-политические воззрения Грановского подробно изучены в нашей литературе. Мы лишь вкратце охарактеризуем их, чтобы понять его взаимоотношения как с левым, так и с правым крылом русской общественной мысли 40—50-х годов. Противоречивость социально-политических воззрений Грановского была противоречивостью русского Просвещения в целом, и особенно в период его кризиса. Но это была и субъективно осознаваемая противоречивость ученого, обуреваемого сомнениями, разноречивыми побуждениями и соображениями, ученого, находящегося в состоянии духовного кризиса.

В чем состоял этот кризис и каков был характер того комплекса идей Грановского, который принято называть социально-политическими убеждениями, мы выясним, рассмотрев, как решал Грановский центральные проблемы этой области — отношение к народу, к революции, к русской крепостнической действительности и официальной идеологии, к проблеме будущего человечества и России.

Начнем с его отношения к народу. Основная двойственность этого отношения состояла в следующем. Констатируя расслоение народа на социальные группы, факт эксплуатации, факт борьбы угнетенных с угнетателями, Грановский становился на сторону первых, осуждая угнетателей. Он категорически заявлял о необходимости освобождения народа и превращения угнетенных в равноправных во всех отношениях граждан общества. С другой стороны, однако, народ сам по себе представлялся ему неразумной массой, действующей слепо, а потому страшной в своих самостоятельных действиях. Эти представления не являлись следствием какой-либо антипатии, аристократического пренебрежения к народной массе. Отнюдь нет! Такой взгляд опирался на исторические наблюдения того, что в условиях рабовладельчества и феодализма народные массы угнетены и что их непросвещенностью пользуются их хозяева. Поэтому, полагал Грановский, движение историй как прогресс по пути достижения справедливости должно осуществляться не самостоятельными действиями народа, а путем его просвещения, хотя ему и понятны мотивы народных действий и он вполне оправдывает их. В лекциях Грановский часто обращается к теме народа и народных движений в античности и средневековье.

Грановский был противником крепостного права, и не только как некоторой формы феодальных отношений, но и как конкретного состояния русского крестьянина (ср. 36, 135). Мы уже отмечали, что еще за границей он резко осудил мнение о том, что русским крепостным живется хорошо и что они «не чувствуют никакого желания другой участи». Вернувшись в Москву из Берлина, он расходился во мнении с теми, кто оправдывал русскую действительность (см. 8, 411; 363–365; 383).