Красная мадонна - Фернандо Аррабаль

Все, чему предстояло произойти — я это знала, — было из области постижимого. Я настроила на это свой разум, благодаря долгой и методичной подготовке. Чувства же мои дремали, чуждые случайным и мимолетным волнениям.

Прежде чем приступить к акту как таковому, он забормотал, столь же невнятно, сколь и неуместно, какой-то вздор о страсти и прочую чушь о своих пакостных желаниях:

«Да ты, б… голая под простыней! Как я тебя сейчас вы…!»

Я все предусмотрела, кроме одного — что он будет еще и говорить. Пусть мое телосложение удовлетворяло его вкусам и аппетитам, о чем он заявлял в столь грубой форме, — но я не понимала, какая ему нужда доводить это до моего сведения и тем самым бессмысленно длить ожидание. Насколько было бы лучше, если бы он без единого слова, взгляда, поглаживания сразу приступил к делу! Было нелегко связать между собой его жесты и тирады, так они были противоречивы. Я испугалась, как бы его поведение не стало препятствием на моем пути. А он не унимался, ему надо было поведать мне и описать во всех подробностях свои порывы и позывы, опошляя их угодничеством, враньем и низкой лестью.

«А ты, верно, с при…! В первый раз встретились — и сразу в койку без разговоров! Ты бы меня еще лучше завела, если бы ждала уже под одеялом и с завязанными глазами».

Следуя своему плану я погасила свет и легла на кровать. Мне стало страшно, когда я подумала, что его безалаберный ум и испорченная натура вряд ли дадут положительный с точки зрения науки результат. Но в то же время беспредельная надежда овладела мною. Я знала, что приму в себя чистейшую частицу этого целого, когда мне будет дан Знак и положено начало. Силы Природы и акта, идеально сбалансированные, позволят свершиться зачатию. Хозяйка своей воли и полновластная владычица над своим знанием, я в тот достопамятный момент все мое виртуозное искусство посвятила поиску путей к просветлению.

Хоть все мы одеты в одну и ту же плоть, я, когда было положено начало, на мой взгляд, совсем не походила на то, что видела на рисунках в книгах. Я чувствовала себя плененной, точно голубка, чьи лапки привязаны к двум камням.

Нерациональный страх обуял меня: вдруг мое для этой цели созданное вместилище не сможет удержать семя или капли его испарятся, улетучатся, растекутся, так и не оплодотворив меня.

Задумавшись, безмолвно и восхищенно искала я ответа у этой чудесной и загадочной парадигмы творения, неопровержимого образца потаенного знания, всеми секретами которого овладеешь когда-нибудь ты.

Покуда совершалось соитие, мужчина на мне столь же неутомимо, сколь и неистово вопил и стонал, но мне в эти минуты казалось, будто сквозь его малопонятные гортанные вскрики я уже различаю твой хрустальный голосок.

Ни разу, покуда я осуществляла свой план, меня не посещали галлюцинации. Только однажды мне померещился кошмар, когда я представила себя в образе коровы с раскинутыми ногами.

Благодаря усилию воли я вновь обрела всю мою прозорливость. Истинно говорю: я проникла в тайну мироздания! Она и только она вела меня вверх по ступеням познания к миру добродетелей и дисциплин.

Чтобы быть достойной твоей судьбы, я стремилась достичь вершин совершенства в искренности и скромности, обуздывая неуместные побуждения и держась под благодатным покровительством просветленности.

Как это разумно и правильно, думала я, что по прошествии девяти месяцев ты вырвешься из тьмы, чтобы воссиять подобно Утренней Звезде.

Я истолковала как удивительное предзнаменование первую прочитанную мною фразу Творения — она гласила:

«Волею судеб в одном лишь вместилище скрывается жизнь».

Едва иссякло исступление и мужчина перестал ерзать на мне, он сказал:

«Ну вот, готово дело».

Какое бесконечное счастье я ощутила в эту минуту! Но косность поистине неискоренима, а предубеждения глубоко засели в умах, и он, породивший тебя, не мог понять всей важности совершенного акта. Глаза ему застили грубые и незамысловатые желания.

«Ну ты и кончила, ни дать ни взять кошка! Как извивалась вся! Ты, б… та еще штучка!»

Не приемля неумеренного восторга, который мог, чего доброго, ослепить и мой разум, я купалась в блаженстве.

Мой замысел требовал трезвого и зоркого взгляда на факты. Здравое и логическое мышление позволяло мне без эмоций анализировать происходящее, а сердце свое я сохраняла благостным, горячим и чистым.

К мужчине, породившему тебя, я испытывала глубокую благодарность, которая шла целиком и полностью от моего рассудка.

«Я никогда не лгу, а в такой момент — тем более. Ни малейшего чувственного удовольствия я не ощутила. Но вы дали мне много больше, вы даже не можете представить насколько. От всего сердца благодарю вас за содействие, вы положили начало осуществлению моего замысла».

Как же он смешался от полного моего равнодушия к его догадкам и его восторгам!

«Вы меня гоните?»

Я-то думала головой, а у него, невежественного, неразумного и на житейском уровне, и на более высоких, похоть притупила способности к суждению и мышлению.

«Мы больше не увидимся?»

Он объяснился мне. Разохотившись и войдя во вкус, предложил себя на роль любовника.

Он как нельзя лучше сделал, подобно необходимому в улье трутню, дело общей нашей матери — Природы. Это свершилось, и наш краткий союз был обречен, ибо теперь тот, кто породил тебя, мог быть мне лишь помехой и позором.

Ибо я знала, кто я: безымянная и безмолвная поборница извечной благости.

О, что за ночь была, необычайно плодотворная!

Как поздно я поняла, зато уж до самых корней распознала, каков твой ствол, каковы ветви и плоды на них.

Горе мне, я заблуждалась! Каким тяжким бременем навалились на меня мои ошибки в смертный час твоего бунта!

Отец в черном цвете описывал мне первые годы жизни моего племянника, отравленные дурной молвой и злословием — последствиями бегства Лулу.

Твое детство, думала я, никто не очернит и не омрачит. Ты родишься и вырастешь, окруженная только любовью и просветленностью. Ты будешь жить среди людей, которые почтут за счастье быть подле тебя, в процветающем и научно организованном человеческом сообществе. Ты никогда не узнаешь — в это я верила свято — ни нужды, ни неволи, ни рабства. Как же ты могла, как посмела пойти наперекор судьбе?

«Ну-ка дай я потрогаю твой живот, как она там бьет ножкой. Вот увидишь, вырастет балерина. Не сердись, красавица моя, это же так мило — порхать бабочкой и кружиться в кружевной пачке. Да не будь же такой серьезной, таким синим чулком… сколько можно забивать себе голову всеми этими философиями и наполеоновскими планами!»

Еще до твоего рождения Шевалье принял тебя к сердцу как дочь и, не скупясь, подбрасывал похвалы в пламень восторженного чувства, которое он питал к тебе. Порой мне думалось, что он был даже счастливее меня, разделяя со мной ожидание. Широкая его натура грешила необузданностью.

Ни Шевалье, ни Абеляр не могли иначе как через мою откровенность понять, что породило мой замысел, ибо им были неведомы глубинные причины твоего прихода в этот мир. Но и с ними я не нарушила печати молчания, которую сама наложила на свои уста. Мой план требовал не меньше терпения и силы воли, чем скрытности, не меньше отваги, чем решимости. Собственные дерзания не страшили меня — ведь я всегда проявляла осмотрительность. Следуя тропою благости, я исполняла свой долг — долг молчания. В каком счастливом расположении духа смотрела я в вечность и видела славу твою!

Я приняла решение перебраться в столицу: пора было поднять паруса и покинуть этот город, омраченный позором Лулу, чтобы окончательно поставить крест на прошлом.

Кроме того, было необходимо обеспечить все до мелочей для твоего развития; с самого рождения ты должна была жить упорядоченной жизнью сообразно науке и гигиене.

«Ты хочешь, чтобы наша балерина выиграла скачки с препятствиями, как кобылка?»

Вслед за мной Шевалье и Абеляр тоже надумали переехать в столицу: на них напала охота к перемене мест, но и привязанность ко мне сыграла свою роль.

«Здесь люди такие отсталые! Они поливают нас грязью. От них разит больничной копотью».

Как только мне удалось получить наследство моего любимого отца, я, распалив в себе до крайности горькую обиду, принялась укладываться. Для книг из отцовской библиотеки потребовалось несколько сундуков. В начале лета я купила билет на экспресс, останавливавшийся только в больших городах. С какой радостью отправилась я в путь, унося во чреве тебя!

Я сошла на Северном вокзале, совсем одна. Шевалье и Абеляр выехали три недели спустя.

Столица насчитывала больше миллиона жителей; для меня, искавшей уединения, такой город подходил как нельзя лучше. Пожив недолго в отеле «Ритц», я купила скромный особняк — наш с тобой будущий дом, — вдали от городской суеты, в тихом месте с чистым воздухом. Я выбрала его, потому что мне понравился сад: зелень — это так полезно для здоровья, для твоих легких! Здесь ты могла развиваться безмятежно, не зная тревог и неуверенности, надежно укоренившись, в спокойствии, необходимом, чтобы взрасти, расцвести и принести плоды.