Кёсем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Девочка, конечно, понимала: это взгляд отсюда, из нынешней «теплицы», на воспоминания о чужом – да, прежняя жизнь теперь виделась чужой! – «морозе». Так-то все куда как сложней и, пожалуй, страшней.

В детстве она любила сидеть на ковре, сделанном из шкуры заморского зверя тигра. Диковинный это был ковер, может быть, именно из владений Блистательной Порты и привезенный. Единственный в их замке, единственный в Шотландии, да, наверно, и в Англии вряд ли другой такой нашелся бы.

Полосатая шкура была мягка и приятна на ощупь. Куда приятней, чем жесткий и клочковатый медвежий мех (медвежьих-то ковров в замке хватало).

Значит ли это, что зверь, именуемый тигром, добродушнее медведя и более, чем он, благорасположен к человеку? Можно подумать и так. Особенно когда о первом судишь только по шкуре, а насчет второго еще и знаешь, каков он, когда идет на тебя – остервеневший, окровавленный, с жаждой убийства в глубине маленьких глазок. Этого девочка сама не видела, но знала по рассказам старших и как-то раз очень четко представила себе.

Тут впору забыть и не вспоминать никогда, что было до того, как зверь остановился и повернул вспять после долгой погони, откуда взялась та жажда убийства и те раны на его теле, из которых хлещет кровь… только его ли это кровь…

А мех тигриной шкуры мягок, лежать на ней тепло – и не надо думать, какая кровь, какая ярость скрыта за исподом этого ковра.

Да, умом-то нынешняя Башар это понимала отлично. Но ее душа и тело охотно грелись в сегодняшнем тепле, а что там будет завтра – оно завтра и будет. К тому же наступит это «завтра» не скоро, через год, а то и через многие годы.

Хотя…

Башар часто жалела прежнюю Лиззи – бедняжка, ей приходилось несладко, – но иногда ей снилось, как она скачет вдоль озера на своей любимой, вредной и кусачей кобылке Эйре, рыжие волосы развеваются на ветру, сладко тянут кожу головы, ноги сжимают горячие лошадиные бока, вокруг нее – леса, холмы, серо-голубой простор Лох-Локи, в глубине которого, по легенде, спит древнее чудище… И она просыпалась в слезах, потому что Лиззи была свободна, а Башар – нет. Лиззи была госпожой знатного рода, королевской крови, высокой судьбы, а Башар – рабыней в гареме, которая не покажет своего лица ни одному мужчине, кроме султана, никогда не поднимется в седло, не помчится сквозь ветер, не увидит, как встают из-за холма за перелеском высокие мрачные стены ее родового замка, шпиль церкви, где под тяжелыми плитами лежит, сложив на груди руки, мама – и пятьдесят поколений ее рыжеволосых предков.

– Почему плачешь? – донесся голос откуда-то сзади.

Башар резко обернулась, вцепившись в мрамор стены, вырванная из задумчивости, когда она будто парила в высоком ночном небе над темнотой сада внизу.

Хорошо, что за стену ухватилась, а не за воздух. Стояла-то она на перилах балкона, тоже мраморных, широких, почти как горная тропка, и надежных – правда, лишь для тех, кто привык ходить по таким тропкам. Или по стенам родного замка: не по проходу за бойницами, где путь для стражников, а прямо поверху, над их головами, по самому гребню замковой стены.

Девчонка, новенькая, одна из тех, кого Сафие-султан выбрала для гарема. В такой же белой сорочке до пят, как на Башар сейчас. И тоже стоит на перилах: уверенно, не хуже самой Башар. Где только навострилась? Впрочем, Шотландия – не единственное место, где меж скал вьются тропки, да и стены, чтобы карабкаться, есть не только в родовых замках…

А все-таки странная девчонка. Круглолицая, синеглазая, худющая, будто месяцами впроголодь сидела. Хоть и невозможно такое – была она из очередной партии рабынь, присланных новым боснийским санджак-беем, которых, конечно, должны были холить, а не голодом морить.

Башар слышала, что привезли много, ох как много девчонок: новый бей выслуживается, старается, аж кафтан трещит. А валиде довольна – бабушка Сара тоже всегда любила, чтобы крестьяне побольше овец пригоняли, чтобы можно было пройти вдоль загона, где волновалось и блеяло стадо, не спеша обсудить овечьи стати с Родриком, управляющим, потом показать пальцем – вот эту, эту и эту, остальных гоните обратно…

– Не хотеть говоришь? – не унималась девчонка. Говорила по-турецки она еще плохо, с ошибками. Но смотрела приветливо, искренне, с сочувствием. – Ты болеть? Сердце боль? Кто умирать кого знаешь?

Башар усмехнулась сквозь слезы, которые все не останавливались. Надо же – попала! Сегодня она подслушивала разговор евнухов, которые подслушали разговор советников, которые выслушали доклад купцов, с которыми передал письмо достопочтенный Абд эль-Уахед бен Мессуд бен Мухаммед Анун, марокканский посол при лондонском дворе.

«Королева Елизавета умерла, – говорилось в письме. – На престол взойдет Джеймс Шестой Шотландский, который станет Джеймсом Первым Английским». Не так говорилось, а в цветистых выражениях и с частым упоминанием Аллаха и его воли, простираемой над праведными и неправедными. Но суть была именно такая. Старая королева испустила свой последний вздох в Ричмондском дворце, том, где разговаривала с маленькой Лиззи, откуда они обе смотрели на залитую ярким солнцем реку. В жилах нового короля текла та же кровь, что у Башар, – просто родственники той части семьи были умнее, осторожнее и вовремя перестали служить католические мессы.

«Оставь меня. Иди спать. Поймают – накажут. Не смотри на меня в мою минуту слабости», – так хотела сказать Башар любопытной девчонке, но взамен разревелась горше прежнего, и вдруг оказалось как-то, что плачет она у нее на плече, что они обе уже не стоят на перилах, но сидят на полу балкона, из-за облака вышла луна, а Башар рассказывает девчонке – Махпейкер, вот как ее назвали, «луноликая», – про себя, и про холодные и прекрасные зелено-стальные просторы своей страны, и про злую королеву, которая умерла и этим так ее огорчила.

– Новый султан Англии такой крови, как ты? – спросила Махпейкер. – Ты могла бы быть большая в их дворце? Ты хочешь такого? Ты хочешь свободная?

Махпейкер успокаивающе похлопывала Башар по спине, гладила по рыжим волосам. У нее был очень красивый голос – глубокий, бархатистый, но с нежными детскими интонациями. Башар выпрямилась, вытерла с глаз слезы.

– Да, – сказала она и поняла, что это правда. – Я бы хотела быть свободной. Я бы хотела выйти за пределы дворца. Я бы хотела снова побывать в плавании… Увидеть мир. Встретить свободных людей…

Махпейкер оказалась очень хорошей слушательницей, она охала и кивала в нужные моменты, хотя наверняка не все понимала в ее быстром турецком шепоте. Башар, подозрительная, себе на уме, дитя династических игр, воспитанница гарема, – доверяла свои истории и секреты едва знакомой девчонке и сама себе удивлялась.