Русские писатели XVII века - Дмитрий Жуков

28 сентября 1645 года из Золотой палаты к Успенскому собору двинулась пышная процессия. Впереди нее шел поддерживаемый двумя дьяконами протопоп Благовещенского собора Стефан Вонифатьев. На голове он держал золотое блюдо, на котором лежали «святый животворящий крест и святые бармы». Следом несли Мономахову шапку, скипетр, державу. Царские регалии сопровождало множество дворян в золотых одеждах во главе с боярином Василием Петровичем Шереметевым.

Стефан Вонифатьев вернулся к юному царю, который с громадной свитой уже сам отправился в Успенский собор, где патриарх Иосиф должен был короновать его «по чину венчания прежних царей». И снова впереди пошел протопоп Стефан Вонифатьев, кропя царский путь.

После коронования под приветственные клики своих подданных, осыпаемый золотыми деньгами, царь в тяжелом облачении, уже со скипетром и державой в руках стал обходить кремлевские соборы. В Архангельском он поклонился гробу своего отца, могилам всех русских великих князей и царей, в Благовещенском выслушал поучение протопопа Стефана Вонифатьева.

Безвестный доселе Вонифатьев начинает играть очень заметную роль, ибо он духовник царя.

Историк Ключевский писал, что одной ногой Алексей Михайлович еще крепко упирался в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту… Главный воспитатель его Борис Иванович Морозов смело вводил в царский обиход западную новизну. Духовные наставники воспитывали царя в строгом благочестии, и о тонкостях церковной службы он мог поспорить с любым знатоком.

Стефан Вонифатьев приохотил молодого царя к чтению назидательных книг, докладывал ему о всех церковных делах и знакомил с людьми, которые добивались укрепления церковного порядка и распространения благочестия в народе. Так постепенно сложился кружок ревнителей благочестия, в который входили и сам царь, и его духовник Стефан, и нижегородский поп Иван Неронов, и молодой, но влиятельный царский постельничий Федор Михайлович Ртищев, и, наконец, Никон.

Никон был некрасив, но отличался величественностью и красноречием. Он увлекал царя и его духовника страстными речами и рассказами о своей необычной судьбе. Перебравшись в Москву по приглашению купцов, Никита Минин похоронил всех своих детей, уговорил жену постричься в монастырь, а сам удалился в Анзерский скит на Белое море и тоже постригся в монахи под именем Никона. Властный инок не ужился с братией и покинул обитель. Оказавшись, в конце концов, в бедном Кожеозерском монастыре, Никон очень быстро был выбран игуменом. Затеяв большую стройку, он стал часто бывать по делам в Москве. Молодой царь, познакомившись с Никоном, уже не захотел расставаться с ним и сделал его архимандритом московского Новоспасского монастыря. Мало того, царь поручил ему рассматривать прошения обиженных в суде, вдов и сирот. Каждую неделю теперь встречался Никон с царем, каждую неделю он выступал в роли защитника сирых и убогих, и с этого началось его головокружительное восхождение на вершину власти.

В 1647 году состоялись смотрины самых красивых девушек государства. Царь надумал жениться. Из двухсот девушек выбрали шесть прекраснейших. Из шести царю приглянулась одна — Евфимия, дочь Рафа Всеволожского. Получив это известие, избранница упала в обморок. «Царскую невесту» тотчас оговорили и вместе с родными сослали в Сибирь. Не без оснований поговаривали, что все это дело рук боярина Морозова, который вскоре сосватал царю Марью Ильиничну Милославскую, а через десять дней после свадьбы женился на ее сестре.

Влияние ревнителей благочестия на царя было огромно. В делах церковных он редко что предпринимает, не посоветовавшись с ними. Даже свадьба Алексея Михайловича по настоянию его духовника Стефана Вонифатьева прошла без шумных торжеств, без традиционных свадебных обрядов и песен. После венчанья молодые сразу же уезжают на богомолье в монастыри.

И в этот год появляется в Москве сельский поп, Аввакум со своим семейством. Он впервые в столице. Деревенский житель, наверное, с восторгом разглядывает богатые церкви и хоромы, озирается на пышные боярские выезды, удивляется многолюдству и шуму московских торгов… Но в рядах не зазывают его, не хватают за полы — что возьмешь с нищего попа, у которого и всего богатства-то латаная однорядка да гуменцо под засаленной скуфьей.

Спрашивает Аввакум, не знает ли кто, где тут найти нижегородского попа Ивана Неронова. Как же, слышали; кричал поп у Казанской церкви, книгу «Маргарит» народу читал. Царь его уважает, а живет поп на дворе постельничьего Федора Ртищева. Неподалеку тут, за Боровицкими, на углу Знаменки и Моховой.

Передние ворота ртищевские — высокие, крытые, резные; на верхней доске — честной крест… Из-за забора дома не видно, собаки во дворе лают басовито, зло. Караульщик в окошко выглянул: кто таков да откуда?

Двор у вельможи большой. По краям все избы, повалуши, сенники, бани, а в глубине — палаты каменные, двухэтажные, с высоким крыльцом на пузатых столбах. Ввели Аввакума наверх, в крестовую. Вошел, перекрестился перед образами в богатых, украшенных самоцветными каменьями ризах и резных золоченых киотах. Никогда прежде не видывал Аввакум такой лепоты в домах. Огляделся. Вся палата, и стены, и своды, расписана красками — травы, птицы, звери чудные. Заморские, видать. И в окнах слюда крашеная. А стулья золоченые, ножки витые, тонкие, сесть страшно — раздавишь…

Углядел поп и зеркало. Подошел и с удовольствием стал всматриваться в свое отражение. Волосы русые под скуфьей свалялись, но лицо чистое; серые глаза под сросшимися бровями посажены глубоко, смотрят дерзко; нос не длинен, не короток — в меру; могучий подбородок бороду вперед подает. Расправил Аввакум плечи, однорядка на груди натянулась — бог ни силой, ни ростом не обидел…

Заметил в зеркале движение, обернулся. Стоят двое, улыбаются, смотрят. Одного, с медным крестом на груди, Аввакум сразу узнал. Иван Неронов. Только постарел он — борода вся седая. И то сказать, давно шестой десяток пошел. А второй, в белом кафтане и красных сафьянных сапогах, совсем молод, лет двадцать будет, еще бороды хорошей не завел…

Молодой стер с лица улыбку и смиренно подошел к Аввакуму.

— Благослови, отче.

Федора Ртищева, своего преданного слугу, любил не только царь. Никогда он не лез на вид, никому местом своим глаза не колол, всех врагов примирить старался, правду говорил не злобно, всем обидчикам своим прощал и даже на поклон к ним ходил, смиренномудрый.

— Наш, Аввакум сын Петров, из нижегородских пределов, — сказал Неронов со значением, и Ртищев обласкал взглядом.

— Вот, прибрел, — начал рассказывать Аввакум. — Сын боярский Иван Родионов двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбя, за единогласие. Да и иные сетуют — долго-де поешь единогласно, нам-де дома недосуг…